Назначение экономики

     Явлинский Г.А. в 2005 году защитил в Ученом совете ЦЭМИ РАН диссертацию под названием  «Социально-экономическая система  России и проблема ее модернизации»  на соискание ученой степени доктора  экономических наук по специальности  «Экономическая теория». В своей работе он утверждает: «Финансовая стабилизация… действительно была необходима, но не после, а до начала либерализации и приватизации; и не за счет населения … Такая возможность на тот период (ноябрь-декабрь 1991 года – С.Т.) реально существовала, и именно поэтому программа «500 дней», по моему глубокому убеждению, была вполне реальной и в целом осуществимой» (диссертация, гл.4).

     В основу «Программы 500 дней», которая  по первоначальному замыслу должна была уместиться в 400 дней, была заложена экономико-математическая модель. Именно эта модель и должна была служить обоснованием самой возможности избежать шоковой терапии по Гайдару и того, почему железнодорожный транспорт должен был переходить в лоно рынка с 75 по 110 день, а черная металлургия - с 150 по 295 день.

     Реалии 1991 года были таковы, что министерства и ведомства СССР, имевшие производства, связанные с обеспечением силовых  структур, отказали авторам программы  в предоставлении исходной информации. Оказавшаяся недоступной для  группы Явлинского информация охватывала около 80% производимого в то время объёма  промышленного производства. Естественно, что подготовленная модель так и не вышла за рамки теоретических построений, но это никак не отразилось ни на амбициях авторов программы «500 дней», ни на их представлениях о «её реальности и осуществимости».

     Отметим, что роль допущений и  научных  абстракций, используемых при построении моделей в физике и  экономике, различна.

     Физик может признать несущественно малым  сопротивление среды при изучении какого-либо процесса, но это не дает экономистам оснований настаивать на аналогии для случая, когда они пытаются изучать процессы, проходящие в мировой торговле, на модели, в которой представлены два государства, производящих по два вида товаров.

     Известные по публикациям попытки проведения аналогии с применением допущений в физике и экономике, явно некорректны. Это качественно разные допущения, в частности, потому, что физик в состоянии оценить с определенным уровнем точности величину возникающей погрешности и в зависимости от этого признать ее существенной или несущественной, а экономист лишен такой возможности. Экономист и в приведенном примере, и во всех прочих случаях не в состоянии определить значение ошибки даже приблизительно, и поэтому такой раздел, как оценка величины погрешности в условиях принятых допущений, вообще отсутствует в экономико-математических исследованиях.

     Допущения в экономике правильнее называть фантазиями. Если экономист говорит  о том, что он принял условие, согласно которому в интересующий нас период цены не изменятся, то для этого есть только одно заслуживающее внимания основание – он не может даже приблизительно указать ни направление, ни форму их будущей динамики.

     Крайне  важно отметить, что исследования в области, которую принято называть «Теоретическая экономика», априори  содержат социально и политически ангажированную позицию. В работах, составляющих её ядро, всегда просматриваются национальные, корпоративные или (и) политические  интересы. В них нет и намека на «вечные» истины. Открываемые экономикой «законы» являют собой отклики  на те или иные вызовы времени. Этот, с позиций естествознания безусловный, изъян тщательно маскируется и скрывается от общественности. Именно поэтому в последнее время теоретические работы по экономике избыточно перегружены математикой.  

     Великие имена.

     Следует признать, что предлагаемые на этих страницах размышления  о назначении и сути экономики мало согласуются  с бытующими и широко известными представлениями о месте и  роли экономики в общественном развитии.

     Общественное мнение основывается, в частности, на широко представленной информации о том влиянии, которое оказали великие экономисты и государственные деятели на преодоление ужасающих катаклизмов, случившихся в разных странах и в разное время. 

     Наиболее  употребительны в этой связи имена Людвига Эрхарда – отца немецкого экономического чуда, и Франклина Д. Рузвельта, выведшего экономику США из Великой депрессии.

     Есть  и новые имена - Лешек Бальцерович (Польша), Доминго Кавалло (Аргентина), Егор Гайдар (Россия). Но отношение к этим экономистам, возглавивших реформы в наиболее трудные периоды преобразования финансово-хозяйственных систем своих стран,  далеко не так однозначно, как к Эрхарду и Рузвельту. Хотя и в оценке роли этих, бесспорно, исторических фигур, нет единства, как не было его и во времена их активной деятельности.

     Американские  исследователи порой высказывают  мнение о том, что в разработке реформ для Западной Германии роль Эдварда Тененбаума, 25-летнего американского  экономиста, была большей, чем Эрхарда. Они считают, что столь жесткие преобразования могли быть осуществлены только в условиях оккупационного режима, и немецкий реформатор не смог бы без этого условия провести либеральные реформы.  При этом как бы за скобками остается «план Маршалла» - программы восстановления и развития Европы после Второй мировой войны путём оказания ей экономической помощи со стороны США, как будто бы и не было вовсе влияния этого плана на  формирование того, что сегодня называется «немецким экономическим чудом». Напомним, что только в первые годы реализации  «плана Маршалла» (1948-1951)  Германия  получила  от США  почти столько же ресурсов в различных видах, сколько  Великобритания и Франция   вместе  взятые  и почти в 3,5 раза больше, чем Италия.

     При Франклине Рузвельте был найден выход из наиболее тяжелого кризиса, когда-либо поражавшего экономику США. По мнению некоторых специалистов, он и не мог быть обнаружен при предшественнике Франклина на посту Президента США Герберте Гувере, поскольку только война принесла полную занятость и побивающий все рекорды рост промышленного производства.

     Все реформаторы (и перечисленные здесь, и иные) имели и имеют сегодня  многочисленных, а иногда и достаточно агрессивно настроенных    оппонентов. Правда есть один представитель экономической мысли, репутация которого (впрочем, тоже не для всех) была и остается неизменно  высокой.

     Речь  идет о Джоне Мейнарде Кейнсе.

     Целевые приоритеты экономической позиции  Кейнса – рост занятости и стабильность экономического роста, а рекомендуемые им для этого инструменты - государственный бюджет и кредитно-денежная политика.

     Напомню, что кейсианство сформировалось как интеллектуальная реакция на глобальные кризисные явления в экономике наиболее развитых стран в конце 20-х - начале 30-х годов прошлого века. Сегодня считается общепризнанным, что долговременный период стабильности, отсутствие разрушительных кризисов перепроизводства являются во многом, если не  в основном, результатом реализации идей кейнсианства на практике.

     К.Маркс  обещал своим приверженцам повторение кризисов со скоростью  обновления основного капитала. Поэтому руководство СССР жаждало кризиса перепроизводства в «капиталистическом мире». Не случайно во второй половине 50-х годов советское радио информировало своих слушателей о вещах крайне далеких от их повседневных забот: о состоянии дел на ведущих фондовых биржах мира.

     Будущий Великий Кризис должен был окончательно решить вопрос о победителе в мирном экономическом соревновании двух систем. Передовая советская экономическая  наука истово искала (естественно за пределами СССР) признаки приближения такого кризиса. И надо отдать ей должное – находила. Кризис хотели и ждали. А он все не приходил. И не пришел. Остается ответить на вопрос: насколько велика в этом заслуга Кейнса?

     Любой кризис в обществе, какой бы характер он не носил, является проявлением накопленной непропорциональности. Кризис разрешает диспропорцию и приводит систему к некому равновесному состоянию. Это слишком общо для того, чтобы быть неверным, и по этому поводу вряд ли кто-то будет дискутировать.

     Другое  дело - причины кризиса.

     Если  анализировать статистические данные тех лет, то обращает на себя внимание то, что к периоду достижения экономической  стабилизации снижение объемов производства в странах, охваченных кризисом, имело разную динамику для производств, создающих средства производства, и отраслей, ориентированных в основном на создание предметов потребления. Равновесие наступило при более существенном сокращении производства средств производства или того, что К.Маркс объединял в своих схемах воспроизводства под названием «I подразделение»⁴⁷. Перепроизводство, внешне выглядевшее как избыток не находящих платежеспособного спроса товаров, предназначенных для личного потребления, реально состояло в непропорционально разбухшем производстве средств производства.

     О чём это может говорить?

     Можно утверждать, что Великий кризис 1929 года стал вехой, обозначившей конец  целой эпохи первоначального  развития капитализма, отличительной  особенностью которого была безудержная, безоглядная гонка производственных накоплений.

     Естественные  стимулы к обогащению были дополнены  внедрением в общественное сознание принципиальной возможности мгновенной трансформации чистильщика обуви  в миллионера, что создало несдерживаемую тягу к расширению «своего дела». Естественным пострадавшим в этой гонке стало личное потребление. И это было не только потребление наемной армии труда, но и личное потребление хозяина, готового буквально голодать вместе со своей семьей ради достижения цели-миража. Диспропорции в распределении национального дохода в пользу накопления неизбежно привели к разбалансированности всей финансово-хозяйственной системы. Эпицентр накопившихся противоречий находился в отраслях, выпускавших оборудование и машины для производства оборудования и машин⁴⁸.

     Глубина разразившегося кризиса позволяет  судить о мощности накопленных и  до определенного момента инерционно сдерживаемых диспропорций. Их лавинообразная актуализация практически мгновенно  разрушила хозяйственную систему  США с силой, сравнение с которой не выдерживают и войны, пережитые этой страной, и самые грозные тайфуны, и землетрясения.

     Что же произошло?

     Сегодня, когда о возможности возникновения  кризисных явлений говорят многие, очень важно объяснить, почему разрушительные кризисы перепроизводства прекратились, понять причины столь длительного периода стабильности. Ведь именно их отсутствие позволило западноевропейским странам и США достичь того уровня экономического развития, который мы наблюдаем сегодня.

     Думаю, читатель уже знаком с объяснениями этого феномена кейсианцами. Для особо интересующихся читателей, отмечу принципиальную разницу в подходах.

     Если  Кейнс и его последователи  видят основную задачу  экономической  политики государства в стимулировании капиталовложений, то нам это  представляется полезными только в том  случае, если рост инвестиций не превысил неких опасных для общества пределов, то есть значений, обеспечивающих равновесное, пропорциональное  развитие финансово-хозяйственной системы общества. Рост инвестиций не должен рушить пропорции, например, подавляя личное потребление.

     По  Кейнсу, любые государственные инвестиции являются заменителем частных в  период недостатка последних. В реальной практике  государственные инвестиции существенно отличаются от частных  по своему содержанию и структуре. В них преобладают государственные заказы на военную технику. Именно вложения в изготовление танков, кораблей, самолетов и т.п., подавляют возможность роста производства средств производства для производства средств производства, поскольку стимулируют их использование для изготовления иного конечного продукта – а именно, военной техники. Тем самым снижается реальное предложение в этом сегменте рынка и устраняется материальная первопричина кризисов перепроизводства. 

     По  Кейнсу, капиталовложений никогда не бывает много. Надо полагать, что именно кризисы перепроизводства показали обратное. 

     И как было уже отмечено, решение  проблем, возникающих в экономике, является результатом комбинации двух составляющих: самонастраивания системы  и государственного управления. У нас нет никаких доказательств того, что доля одной из этих составляющих превалирует в полученном конечном результате. Но их нет ни у кого.

     Установить  точно, тем более, неопровержимо  доказать, что же произошло на самом  деле, и почему настал период стабильности, невозможно. Возможны варианты объяснений с разной степенью правдоподобия. Ясен лишь «конечный результат», который мы можем зафиксировать. В начальный период стабилизации хозяйственное и техническое развитие сопровождалось структурным сдвигом в направлении увеличения доли фонда потребления в национальном доходе. Эта тенденция закрепилась во второй половине двадцатого века, и мы вправе предполагать наличие причинно-следственной связи именно этого феномена структурной перестройки с исчезновением всеразрушающих кризисов перепроизводства  в период после Второй мировой войны.