Назначение экономики

     Естественные  науки, обеспечивающие научно-технический  прогресс за счет роста масштабов  и изменения качества материального  производства, влияют на возрастание  числа взаимодействий всех элементов, образующих общество, и тем самым многократно усложняют проблему обеспечения стабильности в процессе его развития, решаемую с использованием результатов гуманитарных исследований.

     Вопрос  о научном статусе любой сферы интеллектуальной деятельности затрагивает существенные интересы больших групп людей. Нельзя не признать, что в идентификации присутствует психологическая составляющая: отстоять звание науки – значит, обосновать  и защитить право на существование и на общественное признание соответствующего вида познания.

     Гипер-эффекту, произведенному полетом в космос или выращиванием искусственных  тканей, конечно, сложно противопоставить интуицию, знание об индивидуальном, уникальность события. Таким образом, широчайший диапазон способов познания, многие из которых не имеют с разумом и логикой вообще никаких соприкосновений, некогда доступные человеку, оказались маргинализированы.

    Наука всегда воспринималась обыденным сознанием  через призму её результата, т.е., в  конечном счете, с позиций практической пользы. Соответственно, у ряда дисциплин сформировался «комплекс неполноценности», вызванный неспособностью воздействовать на свой объект с помощью «научных» методов.

     Провал  попыток формализовать такие  феномены, как прекрасное или благо, поместил этику, эстетику, не говоря уже о теологии, в некое гетто ненаучности, где они, тем не менее, продолжают существовать, не отягощенные комплексами по поводу собственных методов. Однако гуманитарные науки оказались жестко связаны необходимостью перманентно отстаивать перед обществом статус собственной «научности».

     Экономика находится в этом ряду.

      В процессе написания этого раздела  я обнаружил в газете Financial Times статью обозревателя Джона Кэя « Почему показатели, мягкие или жесткие, никогда не заменят глаза и уши». Привожу её ниже с некоторыми сокращениями, поскольку текст Джона Кэя не только во многом перекликается с изложенными здесь  мыслями, но и позволяет добавить в анализ некоторые интересные нюансы и оттенки:

      «В  любой области человеческой деятельности есть точные (жесткие) и оценочные (мягкие) показатели. Счастье общества или прогресс цивилизации, являются многомерными: их уровни определяются в соответствии с субъективным согласием, а не объективным измерением….

      Репутация экономистов из-за несоответствия их амбиций и возможностей  сейчас падает, но зато все большее распространение получают популярные допущения, основанные на статистике…

      Ученые  и те, кто желает на них походить (например, экономисты), изо всех сил  сопротивляются применению оценочных данных. Лорд Кельвин говорил, что пока вы не можете что-либо точно измерить, вы ничего не знаете. Но Кельвин, хотя и был большим физиком, но не отличался большим умом,  и в данном случае он был  не прав. Мир во всей его сложности может быть описан только с помощью оценочных данных. В каждом поколении находятся последователи Кельвина, которые пытаются все вокруг выразить в цифрах. Почему мы находим то или иное лицо привлекательным, что делает нас счастливыми и как развиваются цивилизации — все это, без сомнения, хорошие вопросы. Но слишком доверяясь измерениям в таких областях, мы легко дойдем до абсурда. Составление рейтингов национальной конкурентоспособности или оценка влияния лекарств на продолжительность жизни сродни составлению рейтинга, например, самых лучших стихотворений.

      Всегда  можно спорить, хорошая ли у вас  зарплата, но ее размер известен вам  точно. А прибыль и производительность — оценочные (мягкие) данные. Enron, как и многие другие, беззастенчиво пользовался “растяжимостью” экономической концепции прибыли.

      Объем производства кажется точным показателем. И был бы им, если бы речь шла просто о подсчете — в штуках — всего, что сходит с конвейера. Но производительность современной экономики складывается из тысяч наименований продукции разного качества и свойства. “Американское чудо” с резким ростом производительности объясняется не только изменениями в экономике США, но и тем, что затраты на программное обеспечение переквалифицировали в инвестиции и сделали ряд допущений, связанных со снижением цен на компьютеры.

      Главной характеристикой экономики считается  ВВП. Но мало кто из политиков или  предпринимателей с ходу четко объяснит вам, что это такое. ВВП, строго говоря, не является мерой ни объема производства, ни потребления. Но, безусловно, имеет отношение и к тому, и к другому. Вернее всего сказать, что ВВП — это цифра, которую вы получаете, если при обработке данных следуете установкам и договоренностям, принятым в международном статистическом сообществе.

      Если  все соблюдают эти условности, то динамика ВВП что-то говорит о процветании нации и экономическом прогрессе — правда, не совсем ясно, что именно. Но никакие данные, жесткие или мягкие, не дадут полного представления о состоянии той или иной страны. Благоденствие и прогресс — растяжимые понятия, и официальная статистика в лучшем случае помощник, но никак не замена тому, что вы видите своими глазами и слышите собственными ушами»³⁷.  

     Экономика – наука?

     Следует признать, что вопрос о том, является ли экономика наукой, придуман не мною. Он занимал и сегодня занимает многих интеллектуалов, включая и тех, кто идёт еще дальше. Так, например, профессор Калифорнийского университета Даниел Макфадден,  лауреат Нобелевской премии по экономике за 2000 год, сделал на одном из симпозиумов доклад «Ratinolity for economists?», что можно перевести как «Думают ли экономисты?»³⁸.

     Рассматривая  вопрос о статусе экономики (экономикс), мы будем исходить из признания факта  существования трёх ветвей (направлений) этого, бесспорно, высокоинтеллектуального  вида деятельности. И хотя по внешнему оформлению продукты, создаваемые микроэкономикой (экономией), экономикой финансов (хрематистикой), макроэкономикой (полисономией) существенно отличаются по степени наукообразия, тем ни менее, в каждом из этих направлений присутствуют  элементы научного антуража. Существуют научные издании, ученые советы, степени и звания для людей, посвятивших себя совершенствованию классификации основных фондов, поиску более совершенных методов распределения косвенных расходов или созданию новых разновидностей  полудинамичной модели межотраслевого баланса… Хотя следует признать, что на максимальное общественное признание своего научного качества претендует макроэкономика (полисономия). Поэтому дальнейшее изложение в большей степени будет касаться именно этого направления.

     Приводимые  доказательства в пользу положительного ответа на вопрос, является ли экономика (экономикс) наукой, подобной физике, находятся  в диапазоне от констатации подобия  процедур присуждения Нобелевских  премий по экономике и физике до признания наличия в экономике неких бесспорных истин, объединяющих всех её адептов.

     По  поводу премий.

     Премии  памяти Нобеля по экономике действительно  присуждаются. Тема этим, казалось бы, исчерпана. Но есть факты, заставляющие задуматься.

     Весьма интересным является профессиональный состав лауреатов Нобелевской премии по экономике. После ознакомления с ним возникает ощущение, что  эта премия  является некой (второй или третьей) производной от не присуждаемой Нобелевской премии по математике.

     Но  это не самое главное. Важнее иное.

     В свое время потерпел крах страховой  фонд Long-term Capital Management , строивший свои арбитражные стратегии с использованием обоснований группы Нобелевских лауреатов по экономике 1997 года. Из этого следует, что сначала арбитражные стратегии Нобелевских лауреатов, были признаны вершиной экономической научной мысли, и только потом подверглись проверке практикой. Хотя все мы знаем, что в науке должно быть наоборот.

     Вопрос  о наличии бесспорных истин экономического свойства, как о факте, способном доказать полное подобие экономики наукам естественно-техническим, более пригоден для содержательного анализа.

     Густав  Шмоллер как-то в присутствии Вильфредо Парето³⁹ заявил, что никаких экономических законов не существует. В ответ на это Парето спросил, можно ли бесплатно пообедать в ресторане. Шмоллер сказал, что это, конечно, невозможно. Но это, сказал Парето, и есть естественный экономический закон.

     Если  это пример «естественного экономического закона», то это же пример кардинального отличия законов экономики от законов естествознания.

     Невозможность пообедать в ресторане без  денег – с позиций науки - не закон, а лишь возникший на определенной стадии развития общества, изредка  нарушаемый порядок (опыт). Закон, открытый наукой, потому и называется «закон», что не знает ни временных границ действия, ни исключений в его неизбежности и неотвратимости.  Закон всемирного тяготения невозможно обмануть, его действию нельзя противопоставить смекалку и нахальство⁴⁰.

    Отсутствие  четких критериев истинности приводит к отстаиванию экономических закономерностей на эмоциональном уровне. В этой связи весьма интересным представляется пример, который  я нашел у  Е.Гайдара. В своей работе «Дни поражений и побед» он характеризует атмосферу отношений ученых и практиков, создающих и пытающихся использовать результаты исследований в области экономики. Так автор описывает свои контакты с профессором Р.Дорнбушем из Массачусетского технологического института: «Руди Дорнбуш сначала был настроен настороженно, почему-то полагая, что мы будем ему доказывать неприменимость стандартных зависимостей между ростом денежной массы, бюджетным дефицитом и валютным курсом в постсоветских условиях. Когда же убедился, что наша гипотеза состоит именно в том…, разговор перешел в русло обсуждения конкретных проблем…»⁴¹.

    Не  правда ли, странный мир. Людям, обличенным властью,  приходится готовить решения, касающиеся судеб миллионов, используя  результаты исследований, автор которых  озирается в поисках, очевидно, обычных  для него, оппонентов. У него, как водится, нет строгих доказательств, но, очевидно, есть многочисленные противники, затерроризировавшие его до такой степени, что он «настроен настороженно». Таким образом, все, чем он располагает, это подвергаемая сомнению гипотеза. Но у других и этого нет. И надо признать, что именно в этом и состоит сила экономики.

     Естественные  науки возглавляют человечество в его прогрессирующем движении. Они находятся на острие научно-технического прогресса. Открытые ими законы трансформируются в технологии, позволяющие человечеству черпать все возрастающие объемы энергии из безграничных кладовых Природы.

     Экономика идет за практикой. Экономика может  объяснить (как объяснить – это  другой вопрос) произошедший кризис.  Для того, чтобы была разработана теория кризисов перепроизводства, кризисы должны были случиться. До их возникновения никаких теоретических разработок по этой проблематике  не было, и не могло быть в принципе.

     Экономика способна  прогнозировать с неопределенной надежностью наступление только тех событий, которые когда-либо уже происходили на практике. Она не может «придумать» качественно новые явления в хозяйственной сфере, которые никогда прежде не случались. Экономика не в состоянии предвидеть катаклизмы, которые мы еще не пережили.

     Экономика, выполняя свою информационную функцию,  всегда дает картину прошедшего или  картину нового в отцветших красках  прошлого.

     Самое главное, внешне яркое отличие экономической  науки от всех наук естественно-технического направления заключается в том, что в ней нет так называемых «строгих доказательств». Все ее достижения, основанные на обобщении опыта хозяйственной практики, имеют характер логических построений или гипотез разного уровня правдоподобия.

      Задавшись вопросом о научном статусе экономики (экономикс),  можно прийти к заключению, что в данном случае мы имеем дело с самостоятельным направлением интеллектуальной деятельности, принципиально отличающимся от естественнонаучного. Экономика, идущая за практикой, обобщает опыт финансово-хозяйственной деятельности в обществе, предлагая управлению информацию, позволяющую, с одной стороны, снизить уровень неопределенности при принятии решений, и, с другой стороны, избежать повторения ошибок прошлого.