Субкультура солдат срочной службы

   Надо  отметить, что припахивание и чморение подразумевают не только собственно дисциплинарное, но и дидактическое воздействие на молодых: они демонстрируют аксиологические и поведенческие нормы. На это же направлен и ряд особых мер. Так, в набор регламентируемых традицией требований к молодому входит знание им «правильных» формульных ответов на ряд устойчивых вопросов или реплик, в чем проявляется ритуализованность вербального общения между молодыми и дедами.

«Где служишь?» — «У дедушки на пасеке». Надо отвечать именно так, иначе за это ты будешь наказан. «Кем служишь?» — «Пчелкой». — «Как служба?» — «Служба — мед, служить охота». «Как служишь?» — еще был такой вопрос. Надо отвечать: «У-у-у!» и «махать крыльями» <...>. Объявляют благодарность, если человек рубанулся, чего- нибудь такое хорошее сделал: «Объявляю благодарность с занесением в грудную клетку!» — или «выговор с занесением в грудную клетку». А если тебе объявляют благодарность, то ты должен сказать: «Рад рубиться старым Заполярья!» <...> «Как дела?» — «Дела у прокурора, а у нас — солдатская жизнь» [1].

   Как видно из приведенного фрагмента, не только предъявляемое к духам  требование знать и по сигналу  без промедления «озвучивать» определенные речевые формулы, но и само их содержание демонстрирует и утверждает подчиненное и неустойчивое положение новичков. Так, на выкрик дежурного после отбоя: «День прошел!» — сынки должны отвечать: «Хорошо, что не убили». Вопрошаемый в своих ответах свидетельствует верноподданническое («рад рубиться») и благоговейное отношение к «дедушкам», тяжесть («у-у-у!») и одновременно прелесть («служба — мед») своего армейского существования — разумеется, с проекцией на неуставняк. Кроме того, эти многократно воспроизводимые тексты очерчивают параметры существования молодого в армии: где служишь? кем служишь? как служишь? сколько тебе служить? Один из таких ритуализованных диалогов включает в себя ключевой вопрос самоидентификации: ты кто? — ответ на который определяет онтологический статус духа. Приведем этот яркий текст полностью:

-Дух! -У-у.

• Ты кто такой?
• Никто.
• Сколько тебе служить?

Следующую реплику, по замечанию информанта, духу предписывается произносить жалобно и протяжно:

• Дохуя-а...
• Что ты должен делать?

Следующая реплика, кроме заключительного  обращения, представляет собой фрагмент популярной в 1980-е годы эстрадной песни и должна исполняться духом на соответствующую мелодию:

- Радоваться жизни самой, Радоваться жизни с тобой Я не разучусь, если только рядом Рядом будешь ты,

Рядом будешь ты — Мой любимый дедушка! [7]

   Специальные приемы применяются и для того, чтобы новобранец скорее и отчетливее сориентировался во всех нюансах  неуставной иерархической системы. Они представляют собой своего рода контрольно-обучающие задачи, обычно содержащие коварные подвохи. Служащие последние полгода, деды, близкие к дембелю, принимая грозный вид, требуют, чтобы дух «послал на хуй» или ударил находящегося рядом черпака, т. е. своего непосредственного патрона-дедушку. Разумеется, новичок, исполнивший приказ, подвергается жестоким побоям от «своих старых» (впрочем, тот же исход возможен и при неподчинении дедам). Другой вариант подобного тестирования: отслужившие год или полтора просят служащих второе полугодие приказать что-либо новичкам; последние же должны ни в коем случае не подчиниться, так как старшие на один призыв в данной традиции не имеют власти над ними. В случае неправильной реакции новобранца его не просто бьют, но при этом объясняют, почему и как он должен был поступить, формируя или уточняя таким образом представление неофитов о неуставных иерархических нормах.

   Воспитание  молодых является обязательным делом  всех солдат, старших на два призыва (на год)¹³. Тот из старослужащих, кто не чморит и не припахивает духов, много теряет в глазах своих товарищей-однопризывников и рискует заслужить их презрение и попасть в положение отщепенца. Таким образом, в течение первого года службы солдат должен не только соблюдать все требования, предъявляемые к нему как к молодому, но и усваивать на примере своих воспитателей общие нормы и конкретные формы поведения старослужащего, готовя себя самого к роли дедушки.

   Такое воспитание, суровое, авторитарное и  при этом принципиально нацеленное на преемственность, воспроизводит традиционную модель мужского семейного воспитания (ср. наименования «сынок», «сын», «дед», «братан»¹⁴). Особенно рельефно это проявляется в тех частях (а таких, по-видимому, большинство), где существует институт индивидуального кураторства. Каждый черпак, с приходом в часть новой партии солдат-срочников, выбирает из них одного, который и становится «его молодым», а он, соответственно, — «его старым». Беря новобранца под свою опеку, дед получает на него исключительные права в плане припахивания (т. е. фактически получает личного денщика) и одновременно несет перед общиной индивидуальную ответственность за его воспитание, недостаточная результативность которого— если молодой начинает буреть— грозит, как уже сказано, потерей собственного авторитета.

   При этом чем ближе дед подходит к  моменту демобилизации, а молодой, соответственно, к концу первого года службы, тем в большей степени один видит в другом не безликого салабона-новобранца, а своего преемника.

В принципе уже такое мирное время, как бы немножко умиротворенное, не ожесточенное: новые духи еще не пришли, а старых карасей уже перевели в черпаки. Работают только вообще караси, те, кто являются карасями сейчас. А вот между молодыми лимонами и их бывшими старыми устанавливается такая вот дружба, они сидят вместе, пьют чай, там, старые рассказывают... [1].

   На этом этапе межпоколенных взаимоотношений основную роль в поддержании высокого статуса дедовщины и обеспечении преемственности играют, как правило, не экзекуции, а вербальные практики: беседы о смысле неуставняка, о внутренней логике и воспитательной пользе дедовщины, рассказы о том, как служили раньше, как припахивали и чморили молодых в прежние времена и т. п (см. выше фрагмент о «легендарных» дедах — специалистах по битью молодых). Подобные рассказы, чаще мемораты, в совокупности с историями авантюрного характера являются, по сути, ни чем иным, как неуставным эпосом — существенным и функционально значимым элементом фольклорной традиции каждого воинского подразделения.

Между гражданским и армейским: символическое движение во времени

Анализ  изменения облика солдата и его поведения, выявление констант содержания вербальных текстов, оформляющих и комментирующих это поведение, рассмотрение изобразительной эмблематики дембельских альбомов, армейских граффити и татуировок показывает, что весь период службы солдат-срочник пребывает в состоянии перманентного символического движения.

   Попадая в часть, новобранец оказывается  в максимально удаленной от возвращения из армии точке времени. Все дальнейшее существование постепенно приближает его к этому моменту — к моменту обретения свободы. Каждый новый ряд элементов внешнего вида, положенный на определенном этапе (расстегнутые крючок и пуговица, ослабленный ремень, изогнутая пряжка, ушитые брюки, перекрашенная шапка и т. д.), и поведения (невыполнение работ, невыход на зарядку, внережимные еда и сон и т. д) заключает в себе большую по сравнению с предыдущим степень нарушения официальных требований. Эта логика поступенчатой коррекции знакового поведения срочников замечена А.В.Юдиным. «В общем можно сказать, — пишет он, — что смыслом изменений, сигнализирующих об определенном сроке службы солдата, было накопление и подчеркивание отклонений от уставных норм, показывающее, что человек постепенно выходит из-под контроля армейской системы, приближаясь вновь к вожделенной свободной "гражданке". Таким образом, ритуальный смысл "неуставной" атрибутики в самом общем виде сводился (кроме установления внутренней иерархии среди военнослужащих) к постепенному возвращению еще недавно обритому наголо, обезличенному, нередко избитому и нравственно растоптанному призывнику облика "свободного человека"» [Юдин 1998: 30].

   Эта же идея явственно прочитывается  в большом количестве ритуальных текстов, в частности вербальных. Одной из традиционных форм включения  вновь прибывших в неуставную систему, как уже говорилось, было задавание им вопросов, требующих строго формульных ответов. Об одном из вариантов этого инициирующего мероприятия рассказывает в своей курсовой работе М.Антипов: 

Свое первое знакомство с армейским фольклором мне удалось осуществить сразу же по прибытии из «учебки» в строевую воинскую часть. «Сколько служишь?» — ехидно обратились ко мне новые мои сослуживцы, по всей видимости — старослужащие. Я стал по порядку объяснять: призывался тогда-то, в «учебке» провел столько-то, — но тут же вновь был ошарашен тем же вопросом: «Сколько служишь?!». В тоне, с каким вопрос повторился, уже чувствовались угрожающие нотки. «Только что с поезда», — послышался едва уловимый голос незнакомого солдатика (как выяснилось впоследствии, моего земляка). Я решил воспользоваться неожиданной подсказкой — чем черт не шутит — и пробубнил: «Только что с поезда...». А в голове вертелись воспоминания о призыве, о службе в учебном подразделении, о командировках, и все это подводило меня лишь к одной мысли: «с поезда»-то я уже давно, скоро полгода будет. Но мою логическую цепочку вновь прервали: «Вот так, салабон, понял, как нужно отвечать дедушке?!». Тут инициативу перехватил второй старослужащий: «Ну, салага, повтори!!» [5].

   Помимо  точно обрисованных ощущений «ошарашиваемого» новенького и манеры обращений к нему старослужащих, этот рассказ примечателен еще и тем, что в нем чрезвычайно точно обрисована предлагаемая солдату неуставняком новая система жизненных координат, осью абсцисс которой является срок службы, осью ординат — положение в неуставной иерархии, а точкой отсчета (своего рода «абсолютным нулем») — момент попадания в часть в статусе салаги. Поведение старослужащих, как видно из рассказа, подчеркивает: именно в часть, а все предыдущее прослуженное время как бы аннулируется, и в этом весь смысл подвоха, содержащегося в вопросе. Вступающий в солдатскую неуставную общину неофит собственно потому «салабон» и «салага», что он «только что с поезда», т. е. символический срок его удаленности от оставшейся в прошлом гражданки равен нулю, а если это на самом деле не так, то действительность подлежит безжалостной корректировке ритуалом.

   Сопоставим  приведенное свидетельство с  другим, касающимся позднейшего периода  службы. «На вечерней поверке, если на ней не присутствовали старшие офицеры, "дембеля", услышав свою фамилию, не отвечали "я!", а говорили "на чемоданах" или "поезда ждет!"» [Юдин 1998: 32]. Если для духов все меряется величиной временного отстояния от момента прибытия с гражданки («потерянного рая») на службу и этим определяется их статус, то для дембелей ситуация строго обратная: их положение соотнесено с моментом убытия со службы на гражданку («возвращенный рай»). Причем как в первом, так и во втором случаях подчеркивается предопределенность, радикальность и одномоментность совершенного / имеющего совершиться перехода: два года назад солдат был «только что с поезда», а теперь он с минуты на минуту «поезда ждет». Неуставная символическая картина течения времени не знает переходных периодов.

Гражданский говорит на вечерней поверке, если офицер <...> там, спрашивает: «Ки- рилюк!»  — «Переночую». Это уже такой  чисто гражданский ответ. То есть сегодня переночую, а завтра уже  — хуй знает, может быть, уйду... [1].

   Подобно тому как за духом не признается времени, проведенного в учебке, в карантине, в командировках и пересылках, дембель, для которого срок от выхода Приказа до момента увольнения может растянуться до трех месяцев, каждый день намерен только переночевать в казарме, «а завтра уже...» отправиться домой. Та же логика символического исключения временного зазора между Приказом и отъездом на гражданку определила и альтернативные варианты наименований служащих последние недели — «квартиранты» и «гражданские». Дембель — «в своем роде трансцендентный армии субъект, мысленно соотносящий себя с гражданским обществом на законном основании» [Банников 2001: 116].

   Кстати, столь настойчивое упоминание поезда в различных текстах тоже не случайно. Дембельский поезд — один из важнейших элементов неуставной эмблематики, символизирующий возвращение со службы на гражданку. Поезд, выезжающий, как из тоннеля, из армейского сапога; поезд, прибывающий на вокзал с надписью «Ленинград»; поезд за окном комнаты, в которой девушка встречает вернувшегося со службы солдата, — таков далеко не полный перечень использования этого образа в сюжетах рисунков на прокладках в дембельском альбоме. Поезд и/или прочие элементы железнодорожной топики (вагон, тамбур, вокзал, рельсы) упоминаются почти во всех солдатских фольклорных песнях, посвященных теме дембеля, составляющих обширный корпус так называемых дембельских песен. Широкое распространение имеет обычай заставлять духов изображать для дедушек дембельский поезд: один участник действа изображает движение локомотива, другой его озвучивает и по порядку объявляет названия станций остановки, начиная от ближайшей к месту расположения части.

   Практически все ритуализованные мероприятия, оформляющие последнее полугодие  службы, также муссируют тему неотступного приближения дня демобилизации. На крик дежурного: «День прошел!» — старики отвечают: «Ну и хуй с ним!». Еще один обряд последнего полугодия носит название «весну (осень) выгонять»: сынки машут в окна простынями и произносят заклинание: «Весна, уходи», — что также символически сокращает оставшийся старым до последнего приказа временной отрезок. Жесткой временной приуроченностью отличается праздник стодневки, отмечаемый ровно за сто дней до приказа об увольнении в запас солдат данного призыва. В эту ночь солдаты, как правило, устраивают большое застолье и пьянку. Дополнительное сегментирование заключительного периода службы усиливает ритуальный эффект ускорения времени.