Субкультура солдат срочной службы

Вот, например, когда ты еще бумажный черпак (т. е. ты черпак, но твои старые еще не уволились), ты, как правило, его (подворотничок. — М. Одержишь чистым, чтобы показать: «Я черпак, но я еще не зарвался, я еще не охуел», — вот, в этом смысле. Если ты ходишь в грязном, это может вызвать порицание: «Ты чего, охуел, что ли? <...> Можно уже в грязном ходить?» <...> Но если ты, будучи карасем, подошьешься, как черпак, — тебе, конечно, дадут пизды: «Что это ты, э, как это выглядит? Положено, что ли, подшиваться, что ли, стежками, как черпак?» [ 1 ].

   Повышение неуставного статуса солдата  влечет за собой изменение системы  повседневных прав и обязанностей, предписаний и запретов в бытовой  и коммуникативно-этикетной сферах. Отслужившие меньше года выполняют практически всю работу по уборке казармы и других помещений. Они абсолютно бесправны, должны подчиняться старшим по службе на год, выполнять все их требования, делиться едой, получаемой в столовой и присылаемой в посылках. Старослужащие могут заставить дневалить не в очередь, чистить за них оружие и обмундирование. Дух обязан отдавать честь дневальному, обращаться к старослужащим на вы, спрашивать у них разрешения по всякому поводу. Служащий вторые полгода, карась, получает в нормах поведения столь же незначительные облегчения, как и в форме обмундирования.

Дух — он и есть дух. Вот стоят старые в дверях, спрашиваешь: «Разрешите пройти!». А карась — ты хоть подчиненный, но как бы уже свой, немножко сроднившийся такой. То есть, ты можешь уже проходить, не спрашивая разрешения. Таким ты наделяешься правом. Ну так вот, а кроме этого — ничего [1].

   Каждая  локальная традиция вносит свои нюансы и коррективы в общую систему, никак не меняя ее сущности. Так, в некоторых частях почти весь груз уставных и неуставных обязанностей ложится на духов, а в задачу служащим вторые полгода вменяется лишь обеспечивать это: припахивать (заставлять работать) духов, следить за выполнением возложенных на них поручений". Вообще оппозиция работа/праздность (и, соответственно, бдение/сон) является во многом определяющей в картине мира армейской субкультуры. Безделье, причем абсолютное, не разбавляемое даже приятными занятиями (что лишило бы этот поведенческий текст семиотической безупречности), и сон как высшая его ипостась занимают высшее место на аксиологической шкале. «Посвящение в "молодые" происходит как раз посредством лишения сна», — вспоминает М.Анти- пов, имея в виду ритуальное, традиционно особо жестокое припахивание новичков в первую ночь по прибытии в часть. Количество времени, проводимого в праздности и сне, увеличивается пропорционально возрастанию срока службы и одновременно является мерилом неуставного достоинства солдата: особенным авторитетом пользуются наиболее отъявленные похуисты — солдаты, умеющие с помощью хитрости или наглости не подчиниться приказу начальника и отлынить от работы, обеспечивая себе максимум времени для неуставного отдыха.

   С переходом в черпаки, особенно после  увольнения «своих» дедов (старших  на два призыва), солдат сам поступает в разряд старослужащих, тем самым обретая патрицианские права и избавляясь от плебейских, точнее даже рабских обязанностей. Помимо права манкировать некоторыми видами уставных обязанностей (например, убирать казарму, будучи дневальным), служащий третьего полугодия может ходить в самоволки, пить спиртное. В этот же период он, становясь дедом «по должности», начинает припахивать младших на год — новых духов, заставляет их работать за себя. Служащий последние полгода, собственно дед уже «по званию», получает исключительные льготы. Он не делает практически ничего, не отдает чести прапорщикам и младшим офицерам (иначе будет лишен неуставного авторитета), не ходит на физзарядку, не участвует в сборе грибов и ягод для начальства. В одной из частей, расположенной за полярным кругом, только деды имели право заводить личного кота для согревания ног во время ночного сна. На вечерней поверке дед отзывается очень тихо, почти шепотом. В столовой старые получают лучшие куски, молодые обязаны отдавать им свои порции масла. «"Деды" и "дембеля" обычно при наличии "молодых" садились за столы с краю, как сержанты в учебных частях, и первыми получали мясо, рыбу, хлеб, компот. Если случайно старослужащему попадалась зеленая кружка, она могла полететь в голову раздатчику: зеленый цвет считался табуи- рованным, пользуясь тюремно-армейским выражением, был "западло", потому, вероятно, что соотносился со вторым названием для "духов" — "зеленка"» [Юдин 1998: 32]. Кроме того, молодые, получавшие наряд в столовую, должны были воровать для своих старых куски мяса, готовить и приносить им неуставные блюда.

   Помимо  обрядов перевода и системы маркирующе-регулятивных элементов облика и поведения, неуставная иерархическая система поддерживается рядом особых мероприятий, нередко ритуализованных. В некоторых частях существует обряд вписки: в первую ночь после прибытия новобранца заставляют «мыть все, что только находилось в казарме и примыкало к ней — пол, лестницу, умывальники и т. д. Все это составляло своего рода "ритуал" — любой солдат-новичок ни при каких обстоятельствах не смог бы его миновать» [5].

   Известно  поручение почистить туалет зубной щеткой, лезвием бритвы. При сильной  дедовщине духам вменяется в  обязанность чистить, стирать и  гладить форму, пришивать подворотнички дедам. Традиционным неуставным «нарядом» является воровство с продовольственного склада продуктов для старослужащих.

   Традиция  припахивать молодых, как и конкретные виды работ, поручаемых им старослужащими, были, конечно, известны командованию (как, впрочем, и другие элементы неуставной культуры), что нашло документальное отражение в анкете, распространявшейся в начале 1980-х годов в одной из воинских частей с целью установить факты дедовщины. Вот один из ее пунктов:

   Есть ли случаи, когда Вы выполняете обязанности по службе старослужащих:

• дневального по подразделению —
• часового на посту —
• уборщика —
• заправка за них постелей —
• стирка, глажка обмундирования — .

   В свою очередь, для молодого, исповедующего  ту же систему ценностей, считается престижным любым путем избежать припахивания:

Так, мне один там старый дал какое-то задание, а я там — наполовину сделал, наполовину не сделал. Вот так — увернулся. Вот это смак. Это смак для карася: вот так увернуться. Или высший смак <...> если тебя так считают более-менее таким парнем, то ты там можешь отшутиться от этого задания [1].

   С понятием «припахивать» тесно соприкасается  другое — чморить (морить). Под этим термином понимается система мероприятий по унижению и истязанию старослужащими молодого, издевательств над ним, наказаний за нарушение неуставных законов. Устойчивые претензии к новичку при этом не сводятся к сфере этикетных требований, но могут относиться и к самочувствию, настроению, бытовому поведению.

Его можно, полагается упрекать, если он «заморенный»: «Хуй заморенный, там, блядь, что, не высыпаешься, что ли? Или не наедаешься, что ли?». Еще есть такие дела: когда увидят, что ты очень много жрешь, тебя заставляют жрать еще больше. Навалят тебе какой-нибудь лапши или что-нибудь еще там. Несколько тарелок. И заставляют жрать [1].

   Для чморения существуют и специальные  приемы. Частые издевательства имеют  вид обучения военной выправке, выносливости, сноровке, расторопности и т. д. «Молодых»  бьют ремнем, если те плохо подтягиваются, заставляют раздеваться и одеваться за 45 секунд, вскакивать с постели и запрыгивать на нее по многократно повторяемой команде «отбой-подъем»:

Это служит не для того, чтобы кого-то научили раздеваться, хотя иногда об этом говорится, что, дескать: «Как вы медленно раздеваетесь», — в смысле: вы ни хуя не шарите раздеваться, вот мы, дескать, за тридцать успевали <...> «Так, отбой-подъем, отбой-подъем. А, так, ни хуя не успеваем! Еще раз: отбой-подъем, отбой-подъем». Кто-нибудь встает при этом <...> держать натянутый ремень: в тот момент, когда он прыгает, — а он уже в трусах, он разделся — щелкать по заднице, подщелкивать, так что он аж подскакивает [ 1 ].

   Выполнение  духом этой процедуры обозначается словом летать¹¹. После отбоя молодых заставляют рассказывать дедам сказки, в некоторых частях — чесать им пятки, повсеместно распространено требование исполнять специальные колыбельные песни, причем в некоторых традициях это положено делать стоя на табуретке. Колыбельные начинаются словами:

Дембель стал на день короче, / Пожелай дедам спокойной ночи. Спи, глазок, спи другой, / Спи, дедуля дорогой.

   На  вечерней поверке дух должен откликаться  громким голосом, особенно если поверку  проводит кто-то из старых.

Ты там напрягаешься со всех сил, орешь там: «Я!» — и наконец он удовлетворенно улыбается и говорит: «Головка от хуя» [1].

   Разновидностью  ритуальных издевательств являются невыполнимые поручения-розыгрыши (например, знаменитое «принести ведро трансмиссии»), а также просто глупые, унизительные для исполняющего поручения. Одно из самых распространенных — почистить кран в умывальне, обратившись к нему по полной уставной форме: «Товарищ краник, разрешите вас почистить». На это обычно отвечают: «Видишь, не блестит. Значит, плохо обращаешься», — и заставляют повторить (вариант — обращение к портрету министра обороны с просьбой разрешить почистить ему очки).

   Одной из основных форм неуставного дисциплинарного  воздействия на молодых со стороны старослужащих была и остается физическая расправа. Помимо серьезных избиений, нередко — коллективных, происходящих по жестокости старых или в случае из ряда вон выходящих залетов (провинностей) молодых, широко практикуются повседневные, как бы профилактические побои. Характерно, что взаимоотношения между старшими и младшими даже на этом уровне заметно ритуализованы и тяготеют к максимальной устойчивости и регламентированности форм. В сфере физических истязаний это выражается, во-первых, в существовании разработанной системы разновидностей ударов, каждый из которых имеет свое название и занимает свое место на шкале жестокости и унизительности; во-вторых, в более или менее регламентированном варьировании вида и силы ударов в зависимости от ситуации и характера провинности, в-третьих, в использовании определенных словесных формул, сопровождающих побои. Вообще профилактические экзекуции в армии любят обставлять как своего рода церемонии: так, в одной из частей приказ деда «залезай под лопату» или «залезай под табуретку» означал, что молодой должен встать «раком», после чего он получал, к примеру, десять «лопат» или «табуреток», т. е. ударов соответствующим предметом по заду.

   Приведем  обширный фрагмент из интервью, максимально  полно иллюстрирующий все сказанное:

Эти удары, конечно, <...> неравнозначны, неравноценны ударам, которые в драке, потому что одно дело — когда ждешь ответа от того, кого ударяешь, другое дело — когда ты наверное знаешь, что ответного удара не получишь. Поэтому сам не бережешься. Ну, когда вот моришь, когда залетел карась или чего-нибудь такое... Ну, вот обычный такой — еще почему-то его называли «фанера». «Фанеру к осмотру!» — так <...> говорили. Это грудь. Или: «Грудь к осмотру!» — так говорят. Ну, то есть, ударяли в грудь. Это чаще всего. А у нас чаще всего — это «балдуха» — вот так вот оттянутым пальцем по голове. Причем были [«специалисты»] — это тоже своего рода легенды такие. Причем одну из этих легенд я сам застал еще в жизни. Был такой маленький-маленький <...> Фригин <...> на полтора года старше меня, сержант, старший сержант. Вот. Маленький такой, но какой-то очень жилистый такой, какой-то такой хитрый, какой-то ядовитый, ходил ухмылялся. <...> Вот, и у него была потрясающая способность давать балдухи. То есть, у нас был, например, Мулявичюс, литовец, из наших старых, — он тоже давал очень сильные балдухи, но он был зато вот такой вот, он был под этот потолок — он был такой здоровый, вообще, Муля его звали. Вот, это-то понятно. Но Фригин — он маленький, он такой, ниже меня... Он давал удивительные балдухи. Такие, что с трех балдух один парень упал в обморок. Вот с трех вот таких ударов пальцем по лбу... <...> Я был так наслышан про его балдухи, что чуть ли не с интересом подставил тогда свой лоб. Я еще духом был тогда, мне было интересно попробовать: ну-ка, а вот моя башка выдержит? Я слышал, что в обморок упал. Ну вот, если от Мулиных балдух (они очень были тоже сильные) вот с пяти становилось уже очень хреново <...>, то от его балдухи, от Фригина, — от первой же у меня все затрещало и закачалось в голове. Он маленький, маленький, и такой хитрый, и так спрашивает: «Ну чё, крепкий?». Еще какой вопрос мы пропустили важный: «Бал- душку хочешь?». Ты должен сказать обязательно: «Хочу». <...> А потом он уже выберет в соответствии... или, там спросит: «Сколько хочешь? — ну, там. — Два? Ну, давай». Ну, в общем, это совершенно на его усмотрение. Он может рассердиться за то, что ты просишь одну: «А почему так мало?» — или может сказать: «Ну ладно, одну, так одну. А больше не хочешь?» — «Хочу еще». — «Ну, ладно, сегодня не получишь». Или, там: «В магазин балдушки привезли. Тебе два килограмма?» Вот такие вот разные варианты на этот счет. Потом еще был какой-то такой удар (опять-таки, это видимо, в прошлом, как мне кажется, он использовался чаще), который назывался «черепашка». Это нагнут голову и ударят сверху по шее. Это очень болезненно и очень как-то влияет на координацию, голова после этого кружится. Вот. Потом «в грудак» — это как бы такой честный удар все-таки. Это вот те старые, которых мы более или менее уважали, — они били в грудак обычно. А те, которые считались чмошниками, которых чаще называли все чмошниками, они били в солнечное сплетение. То есть, это уже как бы более подлый удар. В грудак может быть очень больно, например, там Фикс у нас был, молдаван такой — он очень сильный, он бил в грудак очень здорово. Но <...> мы, как караси, — мы все-таки предпочитали сколько угодно ударов лучше в грудак, чем сюда, естественно. Потом били еще по ногам, что тоже достаточно... Или ногами, там — уже когда пиздили так всерьез, тогда уже не разбирают, куда и что <...>. Куда-нибудь выведут, а дальше уже ногами шло и туда, и сюда, и куда попадет [1].