Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20—30-х годов

256

полн, в пустые небеса...») близко совпадают с желаниями поэта, отрешающегося от «громких прав», «От коих не одна кружится голова», чтобы иметь возможность «Никому отчета не давать... По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам...». Разница здесь в том, что в одном случае освобождение достигается ценой безумия, воля бессознательна, — и это приводит человека вновь к порабощению; в другом — орудием освобождения является разум, возвышенное самосознание человека, нераздельное от свободы, но самая эта свобода, отрицающая современное общество, остается мечтой, несбыточность которой горько сознается поэтом. Трагический и безысходный круг, составляемый этими тремя стихотворениями, с несравненной глубиной и силой выражает положение мыслящего человека «с душою и талантом» в условиях николаевской монархии 30-х годов.

Таковы четыре известных нам стихотворения из задуманного в августе (?) 1836 г. цикла. Два места в нем — I и V — как уже говорилось выше, остаются (пока!) незаполненными. Предложенное нами в 1958 г. на I место стихотворение «Я памятник себе воздвиг...» теперь, после возражений академика М. П. Алексеева и других авторов, должно быть отведено, и I место пока остается незанятым.

Пустующее пятое место, по нашему мнению, должно занимать стихотворение «Когда за городом, задумчив, я брожу...», написанное 14 августа. Оно по форме представляет такое же размышление, монолог для себя, как «Из Пиндемонти», «Мирская власть», «Отцы пустынники...», как и более ранние «Вновь я посетил...» или «Полководец». В нем, как и в некоторых других, характер размышления, внутреннего монолога, выхваченного из целого потока мыслей и переживаний, подчеркивается обрывом последнего стиха:

Стоит широко дуб над важными гробами, 
Колеблясь и шумя...

То же — в стихотворении «Из Пиндемонти», а также в более раннем «Вновь я посетил... ».65 Стихотворение построено на противопоставлении двух кладбищ: городского как образа неволи, пошлости, антихудожественности, унижения человека, — и деревенского как воплощения воли, покоя, широты, поэтичности, близости

257

к природе.66 Это не руссоистское противопоставление города и природы, выраженное, например, в «Цыганах»: это выражение того глубоко выстраданного Пушкиным стремления к свободе мысли и творчества, свободе от условностей и деспотической опеки, какое мы видим в ряде его писем к жене и в ряде стихотворений («Пора, мой друг, пора...», «Странник», «Вновь я посетил...», «Из Пиндемонти», «Не дай мне бог сойти с ума» и др.) и что так трогательно выражено в строфе XLVI Восьмой главы «Онегина», в словах, обращенных к герою Татьяной. Вместе с тем чувствуется здесь и не раз повторяющийся в творчестве Пушкина — особенно в 30-х годах — мотив возвращения к земле, в родную усадьбу, о чем мы уже говорили в связи с «Родословной моего героя». Действительно, кладбище, изображенное в стихотворении «Когда за городом, задумчив, я брожу...», — не крестьянское, сельское кладбище (напомним набросок «Стою печален на кладбище...» 1834 г., а также картину похорон ребенка в стихотворении «Румяный критик мой...»), но приусадебное, помещичье («кладбище родовое, где дремлют мертвые в торжественном покое»; ср. «Старея близ могил родных В своих поместьях родовых» — в «Езерском»). Стихотворение, таким образом, связано с целым комплексом социальных размышлений Пушкина о положении передового, культурного (и материально падающего) дворянства, к которому он сам принадлежал, о его общественно-политической роли, о его судьбе. Эти размышления были тем более сложны, что сочетались (как показывает все творчество Пушкина 30-х годов) с мыслями о положении закрепощенного народа и поисками путей для его освобождения.

Предположение о том, что одно пустующее место (возможно, V) могло быть занято стихотворением «Когда за городом, задумчив, я брожу...» — предположение, которое нам представляется наиболее возможным (ср. выше мнение Н. Л. Степанова), — не исчерпывает вопроса, оставляя незаполненным еще одно место. Какие произведения — конечно, последних лет жизни поэта — можно здесь указать? Из написанных в 1836 г. очень близко и тематически и по метрике к другим стихотворениям нашего ряда четверостишие «Напрасно я бегу к сионским высотам...» (о котором упоминалось выше). Но является ли оно законченным стихотворением (как полагает Н. Н. Петрунина — см. выше) или это только начало, о котором трудно сказать, во что бы оно вылилось, — вопрос этот нельзя считать решенным. Из других стихотворений, написанных в 1835 г., подходят к «циклу» 1836 г. — по своему медитативному характеру, большим философским и общественным проблемам, вложенным в них, наконец, по метрической форме — «Полководец» и «Странник», а также

258

более ранние «Французских рифмачей суровый судия...» (1833) и «Пора, мой друг, пора...» (1834). Но «Полководец» был только что напечатан в том самом «Современнике», куда, по-видимому, предназначался и цикл 1836 г. «Французских рифмачей суровый судия...», послание, обращенное к Буало, имеет слишком узкую литературную тему, а обращение к жене «Пора, мой друг, пора...» — слишком, нужно думать, интимно; к тому же, оба последних стихотворения не закончены. Остается «Странник» — и очень возможно, что именно он должен был входить на одно из пустующих мест ряда или продолжить его. Это тем более вероятно, что первые 42 стиха «Странника» переписаны в 1836 г., и не ранее 14 августа (рукопись ПД 984). Препятствуют, однако, такому предположению размеры его и объективированная форма рассказа «о себе», не свойственная остальным стихотворениям, входящим в известную нам нумерацию.

Таков лирический цикл 1836 г. Мы имеем право называть этот ряд «циклом», так как известная общность мысли, целенаправленность, наконец, общность художественной формы сообщают ему внутреннее (а отчасти и внешнее) единство. В то же время стихотворения этого цикла многими нитями связаны с другими важнейшими произведениями медитативной лирики, с раздумьями-монологами, столь характерными для поэзии Пушкина 30-х годов.

Другой вопрос — насколько мог бы Пушкин напечатать — в «Современнике» или иначе — этот важный для него цикл. В этом приходится очень сомневаться. Известно, что «Мирская власть» увидела свет полностью лишь в герценовской «Полярной звезде», а в России — в издании Геннади 1870 г.; пятое (предполагаемое) стихотворение — «Когда за городом, задумчив, я брожу...», не включенное в посмертное издание по цензурным соображениям, напечатано было полностью Анненковым в VII, дополнительном томе его издания (1857); шестое — «Из Пиндемонти» — опубликовано впервые с большими цензурными изъятиями в том же дополнительном томе 1857 г., а полностью, без цензурных пропусков, напечатано лишь в первом издании под редакцией П. А. Ефремова, 1880 г.

«Посмертная» история пяти стихотворений показывает, что только два из них — «Отцы пустынники и жены непорочны» и «Подражание италиянскому» — были напечатаны беспрепятственно, а три (или два, если считать только известные) — испытали долгие цензурные мытарства. Отсюда можно предположить, что сугубо внимательная, подозрительная и придирчивая к «Современнику» цензура не пропустила бы их — по крайней мере без изменений — и при жизни Пушкина. Это обстоятельство отчетливо характеризует общественное значение пушкинского лирического цикла 1836 г.

Сомневаясь, быть может, в возможности напечатать намеченный цикл целиком, Пушкин составил — вероятно, осенью того же

259

1836 г. — другой  список, в который включил два (или три — если верно наше  предположение) стихотворения из  первого цикла и добавил к  ним еще пять других, взятых  из разных годов. Список дает  новый намеченный цикл, тематически  и формально не единый, но объединенный  общими настроениями, вложенными  в них. Обратимся к этому списку.

6

Список, о котором идет речь, находится на обороте согнутого вдвое листа, на трех других страницах которого написан беловой с поправками текст первых 42 стихов стихотворения «Странник».67 Текст списка таков (первое заглавие — «Из Bunyan» — надписано после остального текста):

Из  Bunyan 
Кладбище 
Мне  не спится 
Молитва 
Сосны 
Осень в деревне 
Не дорого ценю 
Зачем  ты  бурный Акв<илон> 
Последняя  туча

Последняя строчка зачеркнута. Далее начата еще строчка — вероятно, «Мн<е не спится>», и тотчас зачеркнута как начатая вторично по ошибке. Сбоку записана и зачеркнута дата: «1825».

Список прокомментирован в свое время М. А. Цявловским,68 но в комментарий его нужно внести некоторые поправки и дополнения. Датировка списка не очень точно определяется, но пределы ее не вызывают сомнений: список составлен после 14 августа 1836 г. (дата написания стихотворения «Когда за городом, задумчив, я брожу...», обозначенного в списке как «Кладбище») и до конца декабря того же года (так как «Аквилон» напечатан в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“» 2 января 1837 г.), — вернее всего, осенью (в сентябре — октябре) 1836 г. Почти все стихотворения легко устанавливаются.

«Из Bunyan» — «Странник», стихотворение, писавшееся в июне или июле 1835 г. (дата на перебеленной рукописи «26 ию<...?> 1835» не может быть установлена в отношении месяца), но переписывавшееся набело, вероятно, позднее — немногим ранее или одновременно с рассматриваемым списком, так как последний находится на обороте перебеленного текста начала

260

«Странника» (если, конечно, «Странник» не начат переписываться после составления списка — и брошен потому, что Пушкин заметил, что лист уже занят).

«Кладбище» — «Когда за городом, задумчив, я брожу...», написанное 14 августа 1836 г., или (что менее вероятно) «Стою печален на кладбище...», дошедшее до нас лишь в черновом автографе 1833—1834 гг.; неизвестно, было ли оно перебелено; но, недоработанное и брошенное, оно едва ли могло войти в список.69

«Мне не спится» — «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы...», стихотворение, написанное в октябре 1830 г., но переписанное и обработанное, по-видимому, в 1835 г.

«Молитва» — очевидно, «Отцы пустынники и жены непорочны...», беловая рукопись которого помечена «22 июля (или: июня) 1836».

«Сосны» — несомненно, «Вновь я посетил...», стихотворение, помеченное «26 сентября 1835».

«Осень в деревне» — по мнению М. А. Цявловского, основанному на списках стихотворений, приготовленных для издания 1832 г., — «Осень» («Октябрь уж наступил...»), — стихотворение, написанное в октябре — начале ноября 1833 г., а начатое, как предполагалось, осенью 1830 г. Но, как было показано выше, списки 1830—1831 гг. имеют в виду не «Осень», тогда еще не существовавшую, но «Румяный критик мой, насмешник толстопузый...» — стихотворение, помеченное 1 и 10 октября 1830 г. Вероятно, и рассматриваемый список под обозначением «Осень в деревне» имеет в виду то же самое стихотворение, которое так названо во втором списке к изданию 1832 г.70

«Не дорого ценю» — «Из Пиндемонти», помеченное 5 июля 1836 года.

«Зачем ты, бурный (в печати: грозный. — Н. И.) Акв<илон>» — стихотворение «Аквилон», помеченное в беловом автографе, а затем в печати, 1824 годом; отделано и закончено оно

261

было, согласно помете на том же беловом автографе, в Болдине, 7 сентября 1830 г. «Аквилон», как и «Осень в деревне», входит в списки стихотворений, предназначенных для издания 1832 г.

«Последняя туча» — стихотворение «Туча» («Последняя туча рассеянной бури...»), датируемое по утраченной теперь рукописи 13 апреля 1835 г. (или, во всяком случае, написанное не позднее середины июня 1835 г.). Как заметил М. А. Цявловский, Пушкин, вспомнив, что стихотворение уже напечатано,71 вычеркнул его.

Таким образом, в небольшой этот список вошли только не напечатанные к осени 1836 г. стихотворения 1830, 1833, 1835 и 1836 гг.; это показывает, что составлен он был не для сборника стихотворений, но именно для журнальной публикации новых, неизданных вещей. Отбор их позволяет сделать некоторые наблюдения.

В список вошло несколько произведений очень важного для Пушкина значения. Разнообразные по тематике, поэтическому стилю и метрической форме, они объединяются общим характером — своей медитативностью, сочетанием глубоко личного начала с широкими обобщениями философского, этического, общественно-политического содержания. С формальной точки зрения трудно, конечно, назвать эти восемь стихотворений циклом, но по существу они объединены глубокой внутренней связью, позволяющей видеть в них объединение циклического типа.

О значении некоторых из них — «Из Bunyan» («Странник»), «Кладбище» («Когда за городом, задумчив, я брожу...»), «Молитва» («Отцы пустынники и жены непорочны...»), «Осень в деревне» («Румяный критик мой, насмешник толстопузый...») или же — «Осень (отрывок)» («Октябрь уж наступил...»), «Не дорого ценю» («Из Пиндемонти»), «Зачем ты, бурный Акв<илон>» («Аквилон») — уже говорилось раньше, и нет надобности к ним возвращаться. Новые произведения, не включавшиеся раньше в проекты изданий, характеризуются, теми же свойствами.

«Последняя туча рассеянной бури...» — одновременно и объективная картина природы, и выражение субъективного состояния поэта после пронесшейся над ним «бури» — его столкновения с царем и Бенкендорфом, или еще шире — выражение страстного желания поэта получить свободу и покой от всего, что многие годы тревожило и тяготило его жизнь. Напечатанное одиноко и случайно в «Московском наблюдателе», оно воспринималось только как картина природы, особенно потому, что «Московский наблюдатель» был совершенно чужд воззрениям и настроениям Пушкина. Введенное же в контекст, поставленное рядом с «Аквилоном», оно получило бы совершенно иной смысл, иное звучание, настойчиво напоминало бы читателю о бурях,