Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20—30-х годов

Последний, не имея собственного или близкого по духу печатного органа, занятый притом усиленными и крупными работами — сначала «Историей Пугачева», позднее историей Петра I, отвлекавшими его от участия в журналах, был чрезвычайно стеснен в возможностях появляться в печати, если бы даже того и хотел. Открывшаяся, казалось, в 1834 г. возможность участвовать в новом журнале — «Библиотеке для чтения» — могла быть использована лишь для помещения нейтральных, по преимуществу эпических произведений — сказок, «Песен западных славян», баллад и т. д.: дух и направление нового журнала были Пушкину совершенно чужды, помещать в нем произведения субъективной философско-психологической лирики было невозможно, а с усилением в редакции журнала влияния талантливого, но беспринципного дельца Сенковского участие в нем Пушкина, как уже говорилось выше, прекратилось.34

Между тем лирическое творчество поэта не прекращалось. В 1833—1835 гг. он создал ряд чрезвычайно значительных произведений медитативной лирики, посвященных по преимуществу одной общей теме, в разных ее аспектах: положению в обществе мыслящего и чувствующего человека, ведущему его к неизбежному столкновению с окружающим миром. Тема эта рассматривается Пушкиным как в морально-философском, так и в социально-политическом плане, в форме исповеди, размышления, воспоминания, часто — в историческом или литературном образе, не имеющем, казалось бы, никакого непосредственного к нему отношения («Странник», «Полководец», «Мирская власть»), но на самом деле глубоко личного значения. При этом — что очень важно отметить — общественная атмосфера, в которой живет Пушкин в 30-е годы, его собственное личное и общественное положение таковы, что лирические признания этого времени принимают все более скорбный характер, доходящий до пессимизма, из которого выходом могут служить лишь художественное творчество («Вновь я посетил...») или мысль о всенародном признании в далеком будущем («Я памятник себе воздвиг...»). Такого характера произведения никак не могли появляться в журналах, чуждых ему, как «Библиотека для чтения» или «Московский наблюдатель». Характерно то, что бо́льшую часть стихотворений этих лет общественно-философского порядка Пушкин даже не

236

доводит до окончательной обработки и оставляет в получерновых или совершенно неотделанных черновых рукописях. Так продолжается до 1836 г.

1836 год приносит  новое положение. Пушкин начинает  издавать свой печатный орган  — если не журнал, то по крайней мере трехмесячный сборник — «Современник», в котором, конечно, является и возможность помещать свои лирические стихотворения — даже самые глубоко личные. Выбор собственных стихотворений, помещенных Пушкиным в «Современнике» 1836 г., представляет значительный интерес, но до сих пор недостаточно оценен и проанализирован (кроме отдельных случаев) исследователями пушкинского журнала.35 Столь же интересен выбор стихотворений, предназначенных, по-видимому, для следующих томов «Современника». Главное же — следует отметить, что именно летом 1836 г. пишется (и доводится до окончательной отделки) ряд важных, очень значительных стихотворений общественно-философского содержания, а некоторые, написанные раньше, переписываются

237

набело (например, «Странник», вчерне написанный в 1835 г.). К этим группам стихотворений, — напечатанных и предназначенных к печати в виде оформленных циклов, — мы и должны обратиться.

4

Пушкин поместил в «Современнике» очень немного своих стихотворений; но эти немногие стихотворения выбраны строго обдуманно, и в них прослеживаются некоторые общие идейно-тематические линии.

Напечатанное в I томе стихотворение «Пир Петра Первого» открывает собой пушкинский «Современник» и, как признано давно комментаторами, является своего рода программой, декларативным произведением, сочетающим историческую картину с публицистическим обращением к современности. Петр Первый — предмет размышлений и трудов Пушкина в последние годы его жизни — дан здесь в том же аспекте, в каком поэт уже раньше изображал его в «Арапе Петра Великого», в «Стансах» и в «Полтаве»: и там и здесь подчеркнуты его самые положительные (в личном плане) черты — великодушие, человечность, широкий взгляд на вещи.36 Но это, однако, не иконописный, идеализованный и стилизованный образ: он согласовался с той общей концепцией развития личности и деятельности Петра, которую составил себе Пушкин, — развития от «вспыльчивости» и деспотической необузданности в молодости до «снисходительности его в возмужалости», когда благоразумие «с малой примесью самовластия» сочеталось «с тою вольною системою, коей ознаменовано последнее время царствования Петра».37 Подчеркивая эти стороны в личности своего героя, Пушкин указывал современному царю на необходимость великодушия в самодержце; он повторял мысль, высказанную уже в 1830 г. в стихотворении «Герой» («Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран...») и, как можно думать, по тому же поводу — как призыв быть великодушным к побежденным врагам — декабристам: стихотворение «Пир Петра Первого» написано в конце 1835 г., когда в связи с десятилетием восшествия Николая на престол (иными словами — с десятилетием восстания 14 декабря) можно было, казалось, ожидать амнистии декабристам. Печатая стихотворение в «Современнике», уже весной 1836 г. Пушкин переносил, вероятно, неосуществившееся в декабре ожидание амнистии на десятую

238

годовщину приговора — 13 июля 1826—1836 гг. Вместе с тем образ Петра I и картина его созидательной деятельности были программой для самого «Современника» — идти путем Петра, отстаивать просвещение, основы которого были им заложены, бороться против всяких попыток остановить развитие просвещения и изолировать Россию от западноевропейской культуры (напомним статью Пушкина «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной», напечатанную в III томе «Современника», и спор с Чаадаевым об исторических судьбах России в октябре того же 1836 г.).38

Выпустив II том «Современника» почти без своего редакторского наблюдения и без своих стихотворений, Пушкин поместил в III томе, вышедшем в начале октября и всецело им отредактированном, три стихотворения, написанных в разное время и, казалось бы, очень несхожих по тематике, жанрам и назначению. Это — «Полководец», созданный в 1835 г., «Родословная моего героя» — извлечение в переработанном виде восьми строф из начатой в 1832—1833 гг. поэмы или повести в стихах, известной под названием «Езерский», и эпиграмма или «притча» «Сапожник», относящаяся еще к 1829 г.

Помещение в «Современнике» стихотворения «Полководец» было связано с тем, что в 1836 г. — за год до двадцатипятилетнего юбилея Отечественной войны — воспоминания о ней оживились и вопрос о роли обоих главнокомандующих — М. Б. Барклая-де-Толли и М. И. Кутузова — стал вновь предметом обсуждения; отсюда та острая реакция, которую вызвало стихотворение в общественных кругах.39 Но «Полководец» имел и другой, глубоко

239

скрытый и очень личный смысл, отзываясь на переживания самого поэта. Этим другим, субъективным смыслом стихотворение входило в ряд лирических медитаций, написанных преимущественно в 30-е годы, начиная с «Ответа анониму» (1830), «Эхо» (1831) и других, где ставилась тема, глубоко и постоянно волновавшая Пушкина, об отношении поэта, а в более общем смысле — выдающейся мыслящей личности к окружающему его обществу, о месте этой личности в историческом процессе, о непонимании обществом ее значения и роли — будь это полководец, поэт, политический деятель, как Радищев, или непризнанный пророк, изображенный в «Страннике», т. е. всякий одинокий борец против тяготящих его общественных условий. Ряд подобных образов составляет в поэзии Пушкина 30-х годов своеобразный «цикл», частично оформившийся в том же 1836 г. и к которому придется еще вернуться.

По существу близкая тема, связанная с тем же кругом размышлений, но в совершенно иных формах, затемняющих сопоставление, выражена и в «Родословной моего героя», и в притче «Сапожник».

Та и другая публикации вызваны были вполне конкретными обстоятельствами журнальной борьбы 1836 г. Оба стихотворения отзываются на те нападения, которым подвергся со стороны враждебного журналистского лагеря «Современник» еще до выхода в свет I тома, в полных инсинуаций статьях Сенковского и особенно, после напечатания в I томе статьи Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», сочтенной программой самого издателя журнала, — в злобных статьях Булгарина («Северная пчела», №№ 127, 128, 129—6, 8 и 9 июня). Вне полемики, возгоревшейся вокруг пушкинского журнала, невозможно понять появление в нем этих стихотворений.

Эпиграмма или притча «Сапожник» при написании в 1829 г. была направлена против Н. И. Надеждина и ближайшим образом против его статей в «Вестнике Европы» о «Полтаве» и о «Графе Нулине». Тогда она не была напечатана — зачем же Пушкин напомнил о ней через семь лет, когда его отношения с Надеждиным, издателем «Телескопа», давно уже, — со времени публикации памфлетов Феофилакта Косичкина (1831) — приобрели иной, хотя и сдержанный, но корректный характер? Очевидно, и здесь в некоторых отношениях возобновлялось положение, создавшееся в 1829—1830 гг., в эпоху «Литературной газеты», преемником которой, по мнению журналистов и по собственному заявлению издателя в том же третьем томе журнала, был «Современник». Теперь эпиграмма направлена была на старых и новых противников пушкинского журнала, в частности против Сенковского и

240

«Библиотеки для чтения», а равно и Булгарина с «Северной пчелой». В последних словах эпиграммы («Но черт его несет судить о свете: Попробуй он судить о сапогах!») перенесена с полным правом на Булгарина (в меньшей степени — на Сенковского) насмешка над притязаниями журналистов на «светскость» и нападками их на «аристократизм» редакции «Современника», возобновлявшими былые нападки на «Литературную газету». Но, помимо этого, нужно иметь в виду, что II том «Современника» вызвал напечатанную в «Молве» (1836, ч. XII, № 13) крайне резкую критическую статью, подписанную «(В. Б.)», т. е. В. Г. Белинским. Статья была главным образом направлена против «светского» тона статей Вяземского (о «Ревизоре» и других), которые, по мнению критика, показали, что «Современник» «есть журнал „светский“, что это петербургский „Наблюдатель“»... Нельзя не видеть в этом выступлении Белинского непосредственный повод (или один из поводов) к публикации эпиграммы «Сапожник», тем более что издателем «Молвы» — приложения к «Телескопу» — был тот же Надеждин, вызвавший в 1829 г. создание эпиграммы.

Тот же смысл — ответа на выпады Булгарина и Сенковского, а отчасти и на критику «Молвы» — имело и помещение в III томе «Современника» «Родословной моего героя». Разумеется, содержание этого стихотворения выходит далеко за рамки тогдашней журнальной полемики: иронически изложенное родословие Езерских, обращение к читателю, который пренебрегает историческим прошлым своего рода, а вместе с тем и историческим прошлым своей страны, но гордится «звездой двоюродного дяди»,40 грустно-ироническая оценка измельчания, материального и морального падения старого дворянства, — все это было направлено против современного чиновного дворянства и против новой, придворной аристократии.41 Пушкин писал о той «жадной толпе», «стоящей у трона»,

241

к которой через несколько месяцев пришлось с таким гневом и негодованием обращаться Лермонтову.

За три года, прошедшие между работой Пушкина над повестью (или романом) в стихах о бедном чиновнике Езерском и опубликованием в «Современнике» «Родословной моего героя», расстановка сил в литературе и журналистике существенно изменилась, а вместе с тем изменился и адрес пушкинской сатиры. В 1833 г. еще свежи были в памяти перипетии журнальной борьбы «Литературной газеты», и перед Пушкиным стояли два основных противника, участвовавших в битвах 1830 г.: Булгарин с «Северной пчелой» и Полевой с «Московским телеграфом». Первый был прямо назван в «Езерском» (строфа VIII) под его известной эпиграмматической кличкой:

Мне жаль, что нет князей Пожарских, 
Что о других пропал и слух, 
Что их поносит шут Фиглярин...

и это упоминание сохранилось в «Родословной моего героя», так как сохранился объект сатирического нападения Пушкина:

Мне жаль... 
Что их поносит и Фиглярин...

Второй был прямо и недвусмысленно обозначен в черновых набросках к «Езерскому» (даем их в сводке):

Мне жаль... 
Что геральдического льва 
Лягает бешенным копытом 
Демократический журнал, 
Ушами славный либерал

(V,  414)

Нельзя сомневаться, что «ушами славный (или «четвероногий») либерал» с его «демократическим журналом» недвусмысленно обозначает Полевого и «Московский телеграф». Правда, в другом черновом наброске это обозначение дано в ином, более обобщенном виде, относящемся ко всему «торгашескому» направлению в журналистике, к которому Пушкин в первую очередь и справедливо относил Булгарина, и — с гораздо меньшим основанием — Полевого:

Мне жаль, что шайка торгашей 
                дворянство прежних дней 
Лягает в плоских эпиграммах...

(V,  408)

242

Черновые наброски дают в последнем чтении текст, где упоминание о журналистике устранено и заменено еще более общим определением: