Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20—30-х годов

Мне жаль... 
Что геральдического льва 
Демократическим копытом 
Лягает ныне и осел, 
Дух века вот куда зашел!

Эта редакция с одним незначительным исправлением — «Теперь лягает и осел», была напечатана в «Родословной моего героя».42

Наконец, в нескольких стихах VII строфы «Родословной» (составленной из частей VIII и IX строф «Езерского») содержится намек на одну из постоянных мыслей Пушкина, связанную с его размышлениями о положении, роли и задачах передового дворянства в России, с одной стороны, и о независимости и свободе поэтического творчества, опирающегося на родную, народную почву — с другой: мысль о необходимости ради душевного спокойствия и плодотворного труда, вернуться «на землю», где

... в нашем тереме забытом 
Растет пустынная трава...

В тексте «Езерского» эта мысль выражена гораздо полнее и сильнее, однако с оттенком такой симпатии к дворянскому поместному быту, который может привести к очень ошибочным «социологическим» заключениям, если понимать сентенции Пушкина прямолинейно и формально. Но текст, напечатанный в «Современнике», эти настроения выражает значительно сдержаннее.43

Стремление вернуться на родную землю неоднократно выражалось Пушкиным в его письмах и в произведениях, прозаических и стихотворных, начиная с конца 20-х годов: в «Романе в письмах» (1829), «Осени» (1833), «Пора, мой друг, пора!..» (1834?), «Вновь я посетил...» (1835) и др.

Таким образом, «Родословная моего героя», несмотря на неполноту и известную недосказанность формулировок сравнительно с полным текстом «Езерского», представляет собой один из важнейших программных документов, напечатанных Пушкиным в «Современнике»: стихотворение входит целиком в литературную борьбу Пушкина этого времени и выражает его взгляды несравненно сильнее и полемически более остро, чем это могло быть

243

сделано в журнальных статьях, требовавших спокойствия и осмотрительности.44

Таковы важнейшие стихотворения Пушкина, помещенные им в «Современнике».45 Число их невелико, но подбор многозначителен и характерен, и ни один исследователь пушкинского «Современника» не должен проходить мимо них.

Стихотворения эти были, однако, лишь единичным опытом обнародования разнородных по темам и жанрам произведений, в которых известная общность их внутренней направленности была незаметна и непонятна читателю. Особенно непонятой оказалась, как говорилось выше, «Родословная моего героя».

Но Пушкин, имея в своем распоряжении журнал, который должен был быть не только борцом за просвещение и распространителем передовых литературно-эстетических, научных и, по возможности, общественных взглядов, но и органом, где можно было печатать даже наиболее личные, субъективные художественные произведения поэта-издателя, — не переставал стремиться к осуществлению этой последней задачи. Он хотел, по-видимому, использовать «Современник» для помещения своих остававшихся до тех пор под спудом важнейших стихотворений, написанных в последние годы. Следом этих намерений остались: нумерация, частично сохранившаяся на рукописях некоторых произведений 1836 г., и список предположенных к печати стихотворений 1830—1836 гг., — то и другое, по-видимому, связанное с «Современником».

5

Вопрос о «цикле» 1836 г., определяемом цифрами, поставленными на рукописях некоторых стихотворений, был нами рассмотрен

244

впервые по поводу находки автографа одного из них.46 Но он требует и некоторых дополнительных замечаний и некоторых поправок к его разрешению. Напомним основные данные.

Беловые (или перебеленные, с поправками) автографы некоторых стихотворений Пушкина, написанных (или по крайней мере доработанных и отделанных) летом 1836 г., носят на себе римские цифры, поставленные в качестве заголовков; до последнего времени они не обращали на себя внимания исследователей и не были прокомментированы. В настоящее время известно четыре таких порядковых номера: II, III, IV, VI; I и V — а может быть, и VII и следующие — остаются неизвестными. Располагаются они так:

I — неизвестно.

II — «Отцы пустынники  и жены непорочны». Дата — 22 июля (или: июня, но скорее июля) 1836 г. Датировка июлем принята и в Академическом издании (автограф ПД 951, бывш. ГПБ 32, из бумаг В. Ф. Одоевского, репродуцированный в «Современнике», 1837, т. V, и до недавнего времени считавшийся утраченным).

III — «(Подражание  италиянскому)» («Как с древа сорвался предатель ученик...»). Дата — 22 июня 1836 г. (автограф — ПД 235).

IV — «Мирская  власть» («Когда великое свершалось  торжество...»). Дата — 5 июля <1836 года>, переправленная из «5 июня»47 (автограф был в Париже; снимок в ПД, ф. 244, оп. I, № 1747).

V — неизвестно.

VI — «Из Пиндемонти» (первоначально было «Из Alfred Musset», — «Недорого ценю я громкие права...»). Дата — 5 июля <1836 года> (автограф ПД 236).

Итак, два места — I и V — остаются пока незаполненными: стихотворения, занимавшие их, нам неизвестны, и только будущие находки — как видно, не невозможные — могут помочь их заполнить. Публикуя в 1954 г. вновь найденный автограф «Мирской власти», мы высказали предположение, что отсутствующими стихотворениями могут быть: на I месте — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», на V — «Когда за городом, задумчив, я брожу...».

Эти предположения были нами повторены и подробно аргументированы в первой публикации настоящей статьи о лирических циклах, 1958 г. Но если указание на второе из этих стихотворений — «Когда за городом, задумчив, я брожу...» как на вероятное для замещения V места в цикле было признано автором

245

книги о лирике Пушкина «весьма убедительным»,48 то предположенное включение так называемого «Памятника» на I место вызвало серьезные возражения,49 в частности высказанные в монографии академика М. П. Алексеева, посвященной этому стихотворению.50 В настоящее время — и уже давно — автор настоящей статьи пришел к такому же заключению. Думается, что, рассматривая вопрос о стихотворениях, какие могут быть включены в цикл 1836 г., чтобы занять в нем I и V места, следует отвести так называемый «Памятник» и искать вместо него другое произведение. Вместе с тем мы уверены, что можно признать возможность и вероятность включения в цикл (очевидно, на V место) стихотворения «Когда за городом, задумчив, я брожу». Академик М. П. Алексеев, отказываясь от включения в «гипотетический цикл» обоих стихотворений, не предлагает никакого другого решения вопроса (что и не входило в непосредственную задачу его исследования) и выражает сомнение в правомерности приложения понятия «цикл» к четырем известным нам стихотворениям. «В самом деле, — читаем мы в его монографии (с. 124), — основания для сближения их в известного рода комплекс по тематическому или какому-либо другому признаку представляются в значительной мере призрачными и надуманными, поскольку указанными для них общими признаками сходства обладают многие другие стихотворения Пушкина 1835—1836 гг.». И далее автор замечает: «Цель, которую ставил себе Пушкин, определяя цифровую последовательность известных нам четырех стихотворений, в точности неизвестна» (с. 125).

Основной для нас вопрос — какие общие черты в рассматриваемых четырех (или пяти) стихотворениях дают нам право считать их «циклом» (то, что перед нами не случайный подбор стихотворений, но глубоко продуманный комплекс — не вызывает у нас сомнений). Отсюда и другой вопрос — какое значение, какой смысл, объединяющий все стихотворения, содержит в себе этот «цикл», который — в противность мнению М. П. Алексеева —

246

мы не можем считать «гипотетическим», а «основания для сближения» входящих в него стихотворений — «в значительной мере призрачными и надуманными».

Прежде всего все четыре известных нам стихотворения написаны или по крайней мере отделаны и перебелены Пушкиным (как показывают приведенные выше даты) летом, в июне — июле 1836 г., когда он жил на даче под Петербургом, на Каменном острове. Несколько позднее написано предполагаемое нами пятым стихотворение «Когда за городом, задумчив, я брожу...», датированное в автографе (ПД № 238) «14 авг.<уста> 1836. Кам<енный> остр.<ов>». Отсутствие римской цифры над этим текстом можно объяснить тем, что стихотворение не было еще доработано. Следует сказать, что эти римские цифры ставились Пушкиным или прежде перебелки, или над уже перебеленными текстами, а затем уже, между цифрой и текстом, вписывалось заглавие, что показывает, что первоначально поэт думал обозначать стихотворения только римскими цифрами, заменявшими заглавия. Это ясно видно на автографах «Мирской власти», «Из Пиндемонти»,51«Подражания италиянскому».

Что касается метрической формы вошедших в римскую нумерацию четырех известных нам стихотворений, то все они (а также и пятое, предполагаемое нами, — «Когда за городом, задумчив, я брожу...») написаны шестистопными ямбами с парной — поочередно мужской и женской — рифмовкой с цезурой после третьей стопы, т. е. «александрийским» стихом, в котором, впрочем, цезура ощущается очень слабо, часто совершенно не чувствуется, что придает стиху замечательную гибкость, простоту, свободу и разнообразие (напомним его характеристику

247

в одной из отброшенных строф «Домика в Коломне»: «Извивистый, проворный, длинный, склизкой...» и пр.). В середине 30-х годов Пушкин охотно и часто прибегал к нему в своей медитативной лирике — для выражения глубоких чувств и раздумий, требующих возможности широкого и свободного выражения. Таковы «Полководец», «Из А. Шенье», «Странник», ряд отрывков и незавершенных произведений — «Французских рифмачей суровый судия...», «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит...», «Вы за Онегина советуете, други ...», «На это скажут мне с улыбкою неверной...», «Напрасно я бегу к Сионским высотам...», «Ценитель умственных творений исполинских...»; шестистопный ямб применен Пушкиным — противно традиции — в октавах «Осени» — «Октябрь уж наступил — уж роща отряхает...». Подобное метрическое единство собранных в единый комплекс четырех (или пяти) стихотворений со многими другими медитативными пьесами тех же лет (преимущественно 1835—1836 гг.) заставляет видеть в них и известную общность назначения и содержания — глубокие раздумья об окружающей поэта действительности, о жизни и смерти, о вопросах общественной и личной этики, о положении поэта. Отсюда является и вопрос — чем вызвано было желание Пушкина собрать и объединить ряд этих тематически разных, но сходствующих по характеру стихотворений именно тогда, в летние месяцы 1836 г.?

Это было время, чрезвычайно трудное, тяжелое и мучительное для Пушкина. Издание «Современника» доставляло много хлопот, бесконечные огорчения и досады. Пушкина жестоко теснила подозрительная и придирчивая цензура, руководимая его личным врагом, клевретом С. С. Уварова, М. А. Дондуковым-Корсаковым. С ними обоими Пушкину приходилось бороться не только за содержание и направление, но и за самое существование журнала. 26 августа была запрещена Главным управлением цензуры статья Пушкина «Александр Радищев»; искажались и портились «Письма из Парижа» А. И. Тургенева, смелые критические статьи Д. В. Давыдова о войнах 1812—1814 гг.; вызывали придирки статьи Пушкина «Российская Академия», «Мнение М. Е. Лобанова», «Вольтер», стихи Ф. И. Тютчева, позднее — «Капитанская дочка» и пр.52

248

С другой стороны, противники и конкуренты Пушкина в журналистике — Булгарин в «Северной пчеле», Сенковский в «Библиотеке для чтения» — вели против «Современника» неустанную и яростную борьбу, которую правильнее назвать травлей. Как явствует из писем Карамзиных к Андрею Н. Карамзину, последняя строфа стихотворения «Я памятник себе воздвиг...», говорящая о равнодушии поэта к клевете, о презрении к обидам, отказе от спора с глупцом, — эта строфа являлась не только декларацией общего характера, но и ответом на выступления враждебной критики и на толки публики, в особенности — на выпады Булгарина и его помощника «П. М-ского» или «П. Медведовского», т. е. П. И. Юркевича в «Северной пчеле».53 Стихотворение, вызванное прежде всего желанием Пушкина в поэтической форме подвести итог своему творческому пути, определялось вместе с тем и конкретными обстоятельствами сложной журнально-литературной борьбы, в которых находился Пушкин в период издания «Современника».

Тяжесть положения Пушкина усугублялась тем, что Гоголь, который мог бы быть ценным его помощником в журнале, — не столько как публицист, сколько автор, повествователь и драматург — уехал в июне за границу. Старые литературные друзья — П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, помогавшие Пушкину в издании «Современника», расходились с ним во многом в своих литературно-общественных взглядах и — особенно Вяземский — старались подчас направлять журнал не так, как хотел бы вести его Пушкин. В. Ф. Одоевский, бывший значительно ближе к Пушкину по взглядам, чем был в это время Вяземский, не мог тем не менее вполне удовлетворять требованиям Пушкина к журналу и укрепить его положение (напомним критические отзывы Пушкина о «Сильфиде», «Сегелиеле» и «Разговоре недовольных» Одоевского, от публикации которых он отказывался). А молодой литературный делец А. А. Краевский, начинавший около Пушкина свою журналистскую карьеру, уже обдумывал предательство «Современника» и организацию нового журнала, в котором бы Пушкин не имел руководящего влияния. Вести в таких условиях журнальную работу становилось для Пушкина почти невозможным, а его желание опереться на нового помощника — взять в «Современник» Белинского, критическую силу которого он оценил по его первым статьям, несмотря на резкие отзывы в них о «Современнике» и о нем самом, не могло в то время осуществиться.