Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20—30-х годов

226

с ним отошла в прошлое. Все остальные эпиграммы Пушкин исключил, не желая возобновлять в собрании стихотворений мелкой журнальной полемики ни с Булгариным, только что заклейменным двумя статьями Феофилакта Косичкина, ни с Надеждиным, отношения с которым в конце 1831 г. изменились настолько, что статьи Ф. Косичкина против общего врага — Булгарина — печатались в «Телескопе». Не были помещены и эпиграммы на Каченовского, носившие слишком резкий характер и отзывавшиеся на определенные, конкретные события журнальной борьбы: в сборнике, подводившем итог целому периоду, таким полемическим выступлениям не могло быть места, тем более что с прекращением «Литературной газеты» и после статей Феофилакта Косичкина Пушкин вообще, по-видимому, решил на время отказаться от полемики — впредь до начала издания задуманной им в 1832 г. газеты.

Помимо эпиграмм, в сборник 1832 г. не вошло несколько лирических стихотворений большого значения, внесенных в предварительный список. Это прежде всего два стихотворения, антологических по форме, но политических по смыслу — «Арион» (1827) и «Аквилон», помеченный в автографе 1824 г., отделанный в 1830-м, а опубликованный в 1837-м — менее чем за месяц до гибели поэта. Оба они связаны с общественно-политическими событиями, влиявшими на жизнь Пушкина: одно — с разгромом декабристов и с его участием в движении («Арион»), другое — со второй, Михайловской ссылкой поэта («Аквилон»).15 Пушкин, по-видимому, не хотел вводить в сборник, где были и «Анчар», и «19 октября 1827», еще два произведения, которые бы могли

227

вызвать подозрения властей напоминанием о пережитых политических бурях.

Исключена — по причинам, для нас неясным, — «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»); стихотворение было напечатано два года спустя в «Библиотеке для чтения» и введено затем в IV часть «Стихотворений Александра Пушкина» 1835 г.

Не введено в сборник 1832 г. стихотворение, обозначенное в первом списке (ПД 515) «Осень I окт.», а во втором (ПД 716) — «Осень в деревне 1830». Что это за стихотворение? Напечатавший впервые списки П. О. Морозов оставил его без объяснения и не раскрыл сокращения «1 окт.»,16 Б. В. Томашевский,17 а вслед за ним и М. А. Цявловский18 читали сокращение «1 окт.» как «Первые октавы» и в сопоставлении с названием второго списка «Осень в деревне» считали, что оба они означают стихотворение «Осень» («Октябрь уж наступил. Уж роща отряхает...»), написанное в октавах, относя, таким образом, создание его — или по крайней мере создание его начальных октав — к 1830 г. Последнему, однако, противоречит то, что все черновые тексты «Осени», находящиеся в тетради бывш. ЛБ 2371 (теперь ПД 838) и известные нам полностью — с первых набросков и до конца, — написаны несомненно в 1833 г., во вторую, а не в первую «Болдинскую осень», и никаких следов работы 1830 г. нельзя обнаружить.19 Очевидно, нужно искать другое решение. По нашему убеждению, сокращенное обозначение «Осень I окт.» нужно читать «Осень 1 октября», и обозначенное так стихотворение — это «Румяный критик мой, насмешник толстопузый...», помеченное в беловой рукописи (как эпиграфом-заголовком, подобным «26 мая, 1828») «1 окт<ября> 1830 Болд<ино>», а на обороте, после конца всего текста: «10 окт<ября>». Стихотворение обращено к некоему самодовольному и вместе угодливому перед знатью «критику», подобному тем, с кем поэт ведет разговор в строфах «Езерского», кто требовал от него лишь «светлых» и красивых картин и воспевания героев.20 Данное в нем изображение

228

русской осенней природы, русской деревни и похорон ребенка было самым решительным отрицанием требований как официозно-реакционной критики, так и сентиментально-романтической поэтики — школы, созданной когда-то Жуковским. Никто из тогдашних поэтов, даже наиболее близких Пушкину по направлению, — ни Вяземский, ни Баратынский, ни Языков, не говоря о Дельвиге, — не мог бы дать такое изображение и освещение русской деревни. Написанная (осенью 1829 г.) картина русской деревни в строфах «Путешествия Онегина» («Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор...» и т. д.) выдержана в ином, ироническом и вместе сочувственном тоне, в мягких и легких чертах, и оборвана ироническим восклицанием: «Тьфу, прозаические бредни! Фламандской школы пестрый сор! Таков ли был я, расцветая?..» (VI, 201 и 503). Все это внешне очень близко к рассматриваемому стихотворению и тем не менее в принципе отлично. Сопоставлять его можно лишь с писавшейся в то же время «Историей села Горюхина». Во всей русской поэзии не было ни до этого, ни долго после подобного изображения, и современное литературоведение по праву сопоставляет пушкинские стихи со стихами Некрасова. Недаром Жуковский, печатая в 1841 г., в IX томе посмертного издания, стихотворение «Румяный критик мой...» (притом без его желчного, язвительного окончания, опубликованного лишь позднее П. В. Анненковым в качестве самостоятельного отрывка «Из записки к приятелю»),21 дал ему название, ничем не оправданное, — «Каприз»: настолько противоречило его поэтическим представлениям пушкинское изображение русской осенней деревни. И сам Пушкин, внеся стихотворение в оба списка 1830—1831 гг., внеся его затем вновь в список 1836 г. (о чем придется говорить ниже), так и не напечатал его, хотя, очевидно, им дорожил. Может быть, здесь влияли цензурные соображения: данное Жуковским название «Каприз» объясняется, вероятно, опасениями вмешательства цензуры по поводу пушкинского изображения религиозных чувств народа в лице «мужичка», который

... несет подмышкой гроб ребенка 
И кличет издали ленивого попенка, 
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил. 
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.

229

Наконец, не вошли в издание 1832 г. три стихотворения исключительно важного для автора интимно-психологического значения, намеченных в списках. Это, как можно его назвать, «прощальный» лирический цикл 1830 г., посвященный образам женщин, в прошлом любимых Пушкиным, с которыми он теперь, переходя к новой жизни, прощался навеки, но которые тем не менее даже и после смерти одной из них продолжали тревожить его мысли. Одно из этих стихотворений — наиболее «нейтральное» и условное «Заклинание» («О, если правда, что в ночи...») — внесено в оба списка, причем во второй — под заведомо ложной датой «1828». Другое — «Для берегов чужбины (в окончательном тексте: отчизны) дальной...» — отсутствует в первом списке, но внесено во второй также под заведомо вымышленной датой «1828». Оба стихотворения обращены, всего вероятнее, к Амалии Ризнич, предмету одесской любви Пушкина в 1823 г., умершей в 1825.22 Третье стихотворение («Прощание») обозначено в первом списке условным заголовком «К EW»; эти две буквы, слитые вензелем, означают, как указал Б. В. Томашевский,23 «Elise Woronzow» — графиню Е. К. Воронцову. Во втором списке оно помечено — опять-таки неверно — 1829 годом. Эти ложные даты затушевывают происхождение и значение стихотворений, написанных (или по крайней мере отделанных — хотя это маловероятно) в Болдине, в октябре — ноябре 1830 г. Но во втором списке (ПД 716) они помещены все вместе как единый «прощальный» цикл, что, невзирая на разные даты, подчеркивало их биографическое единство. Ни одно из них не было напечатано ни в сборнике 1832 г., ни вообще при жизни Пушкина.24 Поэт отказался от мысли их опубликовать даже под вымышленными или неточными датами.

230

Таковы возможные наблюдения относительно сборника 1832 г. и истории его составления. Выводы, которые можно из них сделать, сводятся к следующему: 1) Пушкин, продолжая в сборнике хронологический порядок стихотворений, установленный в издании 1829 г., внутри годов располагал их строго обдуманно (в главных, опорных, так сказать, моментах) и стремился группировать тематически и по смыслу, создавая из них своего рода «циклы» или смысловые ряды; 2) наиболее для него важные по личным и общим соображениям стихотворения — «прощальный» цикл 1830 г., «Румяный критик мой...», «Арион» — поэт, по зрелом размышлении, изъял из сборника, оставляя в нем лишь произведения, уже напечатанные в журналах и альманахах25 или не могущие вызвать ни цензурно-политических, ни личных сомнений и толкований.26

Начиная с этого времени отказ от печатания стихотворений важнейшего значения — как общественного, так и чисто личного —

231

становится для Пушкина правилом. После издания сборника 1832 г., подытоживавшего его творчество 20-х годов, Пушкин-лирик становится поэтом «для себя», за самыми редкими исключениями, объясняемыми его общественным положением и отношениями, журнальной деятельностью и другими причинами.

3

Последний изданный Пушкиным поэтический сборник — «Стихотворения Александра Пушкина. Часть четвертая», вышедший в свет в сентябре 1835 г. — почти ничего не прибавляет к обнародованию лирического творчества поэта. В него вошли произведения разных жанров, почти все — напечатанные в течение 1834 и первой половины 1835 г. в новом журнале «Библиотека для

232

чтения»: три сказки, «Песни западных славян», баллады в народном духе — «Гусар» и переводы из Мицкевича — некоторые из «Подражаний древним» (к этим антологическим стихотворениям можно условно отнести и «Красавицу» — «Всё в ней гармония, всё диво...»). Из чисто лирических произведений мы видим здесь только «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824), напечатанный до того уже дважды как пролог к I главе «Евгения Онегина» (в изданиях 1825 и 1829 гг.), и «Элегию» («Безумных лет угасшее веселье...», 1830), предназначавшуюся еще для сборника 1832 г., но напечатанную только в «Библиотеке для чтения» в 1834 г. Введение в сборник «Разговора книгопродавца с поэтом», в свое время явившегося декларацией отказа Пушкина от романтического взгляда на сущность и задачи поэтического творчества, имело, по-видимому, теперь почти то же значение: как раз около 1835 г. стало усиливаться в русской поэзии враждебное Пушкину позднеромантическое течение, возглавляемое Кукольником, Тимофеевым и Бенедиктовым, и начал выходить боевой орган московских любомудров-романтиков — «Московский наблюдатель», заявлявший себя противником «коммерческого направления» в литературе; при этом «коммерческое направление» понималось не только в смысле беспринципности «Библиотеки для чтения», но и в смысле демократических и общественных тенденций в литературе, представляемых Белинским в «Молве» и «Телескопе». Характерно то, что Белинский, напечатав очень суровую рецензию на IV часть «Стихотворений Александра Пушкина»,27 использовал затем, в капитальной своей статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“», цитату из «Разговора книгопродавца с поэтом» как аргумент против «светского» взгляда С. П. Шевырева на литературное творчество.28

Элегия «Безумных лет угасшее веселье...» (названная, впрочем, «элегией» лишь в силу традиции и за отсутствием другого обозначения) привлекла к себе внимание Белинского, выделившего ее в своем отрицательном вообще разборе IV части «Стихотворений» Пушкина как «одно драгоценное перло, напомнившее нам его (т. е. Пушкина, — Н. И.) былую поэзию, напомнившее нам былого поэта... Да! такая элегия может выкупить не только несколько сказок, даже целую часть стихотворений!..».29 Белинский имел основание так писать потому, что «Элегия» явилась действительно единственным образцом медитативной, глубоко личной поэзии, единственным стихотворением-исповедью, напечатанным Пушкиным в 1832—1835 гг. Непоявление других подобных ему стихов в печати заставляло предполагать и отсутствие их вообще, т. е. предполагать отказ Пушкина от лирической (в собственном смысле) поэзии. Выход в свет в самом конце 1834 г. «Истории Пугачевского бунта», казалось, подтверждал это предположение.

233

Таким образом, сборник 1835 г. не дает материала для нашей темы — анализа лирических циклов в поэзии Пушкина 30-х годов.

Однако в сборнике есть один цикл, который нельзя не отметить, хотя он и не относится прямо к лирике, — это «Песни западных славян», объединенные самим Пушкиным по формальным и тематическим признакам именно как цикл, невзирая на их разнородное происхождение.

«Песни западных славян» принадлежат к эпосу и — в обработке Пушкина — даже пересказы и компановки Мериме приобретают значение и характер подлинно народного эпоса, не говоря о песнях, заимствованных поэтом из сборника Вука Караджича и из устных источников. Но Пушкин-поэт является по преимуществу поэтом-лириком, вкладывающим в объективное изображение действительности свое глубоко личное восприятие ее, свое субъективное отношение и субъективную оценку, сливающим воедино эти два элемента творчества — объективный и субъективный, эпический и лирический. В своих повествовательных произведениях — поэмах и стихотворных повестях, «Евгении Онегине» — он сочетает всегда эпическое и лирическое начала, и лиризм в большинстве случаев является определяющим тоном. Не изменяет он этому тону и в большинстве «Песен западных славян». В воссоздаваемый им из очень скудных материалов народно-песенный эпос балканских славян он вкладывает нередко чисто лирический элемент — взволнованное отношение поэта-певца к изображаемым событиям и героям, то пафос, то скорбь, негодование или иронию, нежность или суровую беспощадность. Лирический элемент в «Песнях западных славян» возникает из самого материала, этот лирический элемент подсказывался, по-видимому, Пушкину и его интересом к «Слову о полку Игореве», в котором можно установить известную общность тона с некоторыми из «Песен западных славян» (ср. такие песни, как «Битва у Зеницы-Великой», «Воевода Милош»). Наконец, нужно иметь в виду, что если хронология работы Пушкина над «Песнями западных славян» неясна и начало ее или по крайней мере зарождение замысла на основе ритмических опытов можно, по очень вероятному предположению Б. В. Томашевского, отодвинуть к 1828 г.,30 то основная работа и ее завершение падают на 1833—1834 гг., т. е. одновременны с работой над «Историей Пугачева». Пушкин не мог не сопоставлять прославленную в песнях национально-освободительную борьбу сербов с крестьянской борьбой под руководством Емельяна Пугачева; и это также один из вероятных источников взволнованного лиризма, проникающего «Песни западных славян».

Другим циклом своего рода являются антологические стихотворения в античном роде, начинающиеся (как сказано было выше) гекзаметрической группой 1830 г., вошедшей в III часть

234

«Стихотворений»; эти «подражания древним» — переводы и переложения из Анакреона, Афинея, Горация и других греческих и римских поэтов — частью напечатаны в сборнике 1835 г., большей же частью остались в рукописях, относящихся преимущественно к 1833, 1835 и 1836 гг. Составляя в самом конце 1836 г. рукопись нового (неосуществившегося) собрания своих стихотворений, Пушкин внес в него все напечатанные в четырех сборниках 1829—1835 гг. мелкие стихотворения в античном роде, разделив их на «Подражания древним» и «Эпиграммы и надписи».31Необходимо, однако, отметить, что этот «античный цикл» не может входить в состав того лирического творчества Пушкина, которое нас непосредственно интересует.

Итак, начиная с 1832 г., когда было закончено собрание стихотворений за все предшествующие годы, с 1815-го по 1831-й, публикация Пушкиным своих лирических (в собственном смысле) стихотворений почти прекращается — настолько, что и читающая публика, и критика (включая Белинского) стали смотреть на него как на писателя, совершенно отказавшегося от поэзии, в особенности лирической.32

Причины молчания Пушкина-лирика в 30-х годах разнообразны и сложны. Прежде всего влияло то охлаждение к нему читателей и критики, которое наметилось уже начиная с «Полтавы» и VII главы «Евгения Онегина», а углубилось после выхода в свет «Бориса Годунова»: Пушкин переставал быть понимаемым, он уходил вперед, а современникам казалось, что он остановился на месте и даже деградирует. Сборник 1835 г. был встречен недоумением и подтверждал, казалось, мнение о том, что Пушкин как поэт-лирик кончил свой путь. О том, что Пушкин как поэт-лирик более не существует, писал неоднократно и Белинский, начиная с «Литературных мечтаний»; молодой критик с тревогой замечал, что на первые места в русской поэзии выдвигаются новые поэты — эпигоны романтизма, враждебные пушкинскому направлению.

235

Бенедиктов, издавший в 1835 г. сборник своих стихотворений и объявленный Шевыревым первым в русской поэзии «поэтом мысли»,33 стал в глазах реакционной части критики и массового читателя поэтом, призванным не только заменить, но и превзойти умолкнувшего Пушкина.