Франклин Делано Рузвельт

Рузвельт  в своей статье призывал ослабить американо-японский антагонизм, сделать возможным американо-японское сотрудничество, которое повышало бы престиж США в Азии и создавало рычаги воздействия на победоносные державы прежней Антанты.

В процессе подготовки к президентской кампании 1928 года Ф. Рузвельт опубликовал новую статью в журнале «Форин афферс», которую хотел бы видеть внешнеполитической платформой своего политического патрона и фаворита А. Смита. В этой статье Рузвельт убеждал в необходимости для Америки возглавить мировое развитие: «В прошлом в нашей истории были периоды, когда американское руководство оказывало влияние на идеи и действия цивилизованного мира». В число конкретных предложений Рузвельта входило объявление американских гарантий безопасности торгового судоходства, инициативы по созыву международных форумов по военно-морским вооружениям. Наибольшие нарекания Рузвельта вызывала европейская политика республиканцев. Узколобый подход — требование выплаты бывшими союзниками долгов — означал отчуждение самых могущественных стран мира в обмен на деньги, которые Америке, по существу, и не были нужны. Но еще более жестокой и неразумной виделась политика Вашингтона в свете того, что одновременно федеральное правительство руководствовалось дискриминационной тарифной политикой, что значительно осложняло для европейцев выплату их долгов. Участие в Лиге Наций, вхождение в Международный суд, либеральное отношение к долгам европейцев, широкое и перспективное видение возможностей укрепления американских позиций в центре мирового могущества — вот что предлагал Ф. Рузвельт как теоретик демократической партии во внешнеполитических вопросах. По его мнению, во второй половине 20-х годов вновь созрели условия для попытки США внести упорядоченность в хаос мировых дел, сделать колоссальную американскую индустрию основой стабильности в мире.

Но в  политике приходится выбирать. И Рузвельт в 1928 году стоял перед выбором — закрепить за собой положение ведущего внешнеполитического эксперта своей партии или начать движение к верхним этажам политической лестницы. Последнее возобладало, и Франклин Рузвельт, устремившись к посту губернатора штата Нью-Йорк, «повесил замок» на внешней политике.

Теперь  умудренность в международных делах  не только не требовалась, но и была опасной — многоплеменный Нью-Йорк по-разному реагировал на внешнеполитические симпатии своего губернатора. Рузвельт на три года как бы ушел из внешнеполитической сферы анализа, он как бы соблюдал обет молчания. Так, в 1931 году он отклонил предложение высказаться в национальной печати по поводу политики президента Гувера в вопросе об уплате союзниками военных долгов и по поводу агрессии Японии в Маньчжурии. Вполне очевидно, что губернатор боялся разозлить влиятельную группу «поствильсоновских» интернационалистов, а еще больше — создать негативное о себе представление у националистически настроенного большинства своей партии.

Все в  новой системе взглядов Рузвельта  основывалось теперь на вере Джефферсона в достижение свободы от правящей политической машины, клятве на алтаре свободы использовать машину государства для решения социальных проблем. Ради достижения этой цели необходима хорошо организованная демократическая партия, обновленная на платформе нового джефферсонизма для хотя бы частичного исправления несправедливостей индустриального общества.

Рузвельт  развивал эти идеи, еще не занимая  ведущих позиций в демократической партии,— он был всего лишь потерпевшим поражение кандидатом на пост вице-президента. Но ни на секунду не сомневался в своих лидерских способностях. И теперь он видел, что многое зависит от организации, от системы партийного управления, которая приводит в движение легионы новых политических бойцов. Парадокс: чем менее подвижным делает его жестокая болезнь, тем более обширным становится поле его деятельности. Практически это вся Америка. Рузвельт шлет письма трем тысячам ведущих деятелей демократической партии в стране, едва ли не всем потенциальным делегатам следующего конвента демократической партии. Это был тот период, когда руководство демократической партии, разочарованной и разобщенной, представляли собой всего лишь «две леди, занимающие одну комнату в вашингтонском офисе».

Рузвельт  начинает одновременно вырабатывать и  новую идеологию демократической партии и ее организационную структуру. «Мы — партия прогресса и либеральной мысли, и мы желаем сделать демократию сильной, более воинственной организацией в общенациональном масштабе.» Глядя на карту страны, он все более убеждается в том, что основой общенационального успеха должно быть единение демократов (традиционных) Юга и Запада с новыми демократами индустриального Севера. Все меньше было сомнений в том, что единственным политиком, способным осуществить это объединение, он видел себя.

А пока политические бури были отложены до выборов 1928 года, Рузвельт не отрывался от книг и, что было для него чрезвычайно характерно, проводил многочисленные встречи со специалистами в самых разных сферах социальных наук. Элеонора снабжала его литературой, поддерживала в нем интерес к социальным и экономическим проблемам, приглашала проявивших себя авторов посетить Гайд-Парк или Уорм-Спрингс. Рузвельт умел расположить к себе 

                                                               2.3.Великая депрессия

Обвал на нью-йоркской бирже 29 октября 1929 года знаменовал наступление новой эпохи. За несколько часов Уолл-стрит потерял на падении курса акций более 10 миллиардов долларов. Эра беспечного благополучия закончилась, наступили суровые времена. Рузвельт, как и большинство американцев, считал поразившее страну экономическое несчастье временным. Из-за врожденного оптимизма он верил в это дольше других. Ему понадобилось довольно много времени, чтобы осознать: экономике-социальный кризис — это всерьез и надолго. От месяца к месяцу депрессия нарастала, становясь «Великой». Рассуждая о причинах этой депрессии, известный экономист Дж. К. Гелбрейт назвал в качестве основной прежде всего то, что 5 процентов населения владеет третьей частью личных доходов страны. В период с 1929 по 1932 год валовой национальный продукт страны упал с 103 миллиардов долларов до 58 миллиардов. Доход на душу населения снизился с 847 до 465 долларов. На протяжении трех лет с начала краха еженедельно в среднем сто тысяч трудящихся теряли свои рабочие места. Численность безработных достигла 24 процентов всей рабочей силы в 1932 году (12 миллионов человек).

Рузвельт лишь приступил к формированию своего к проблеме. Именно в это время «мобилизованный» губернатором профессор политических наук Колумбийского университета Реймонд Моли пишет о Рузвельте: «Трудно ответить на вопрос, каков он, приходится суммировать множество впечатлений. Одно определенно — это проистекает из его располагающих манер — его внешняя мягкость не является главной чертой его характера. Когда он стремится к чему-либо, он проявляет очевидную жесткость, упрямство, настойчивость, энергию... Энергия этого человека и его жизненная сила удивительны. Я был изумлен его интересом ко всему происходящему... Я не уверен, что он прочел много книг об экономических проблемах. Более всего сведений он получает из бесед, и когда он прекращает эти беседы, ты не знаешь, что он извлек для себя».

Место ведущих помощников Рузвельта окончательно занимают Хоув и Ферли, контраст между ними отмечали все. Нервный и самососредоточенный Хоув мог быть груб и нетерпим. Большой и мягкий, круглолицый сын каменщика ирландец Ферли почти всегда улыбался. Хоув действовал из-за спины, предпочитал иметь прикрытие; Ферли любил общение, быстро запоминал имена собеседников и легко вел беседу. Хоуву было тяжело с незнакомцами, Ферли их молниеносно очаровывал. Луис Хоув размышлял в тишине над стратегией, а Джеймс Ферли колесил по стране, знакомясь с невиданным числом деятелей демократической партии. Оба были преданы Рузвельту, оба были нацелены на Белый дом и заранее распределили между собой свои роли.

Через два года Рузвельта переизбрали  на второй двухгодичный срок губернаторства в Нью-Йорке. На этот раз его победа была более впечатляющей — перевес составил 700 тысяч человек. И сразу же, буквально на второй день его помощник Ферли бросает общенациональный вызов: «Я не представляю себе, как мистер Рузвельт может избежать номинирования на президентский пост от своей партии, даже если сам он не пошевелит и пальцем». Когда Рузвельту рассказали об этом заявлении, он рассмеялся: «Что бы ни сказал Джим, мне нравится». Другому своему многолетнему стороннику Флинну он сказал через неделю после выборов: «Эдди, я верю, что меня могут выдвинуть кандидатом на президентский пост в 1932 году». Тем временем обстановка в стране все больше принимала масштабы национального несчастья. Президент Гувер в очередной раз провозгласил, что возврат к процветанию «за углом», и в очередной раз ошибся. Страна стала отворачиваться от него в поисках преемника, который мог бы решить проблему теперь уже 17 миллионов безработных (четверть всей рабочей силы), постепенно терявших смысл жизни; судьбу фермеров, чьи продукты обесценились на 60 процентов, и владельцев акций, стоимость которых на Уолл-стрите упала с 87 миллиардов долларов в 1929 году до 19 миллиардов в 1933 году.

Именно  в этот момент национального кризиса, когда основная когорта политиков опустила руки, Рузвельт решает выйти на национальную арену. Он делает это осторожно, стараясь не оторваться от реальной почвы. Администрация Гувера борется за три святыни — минимальную инфляцию, твердый (привязанный к золотому стандарту) доллар и сбалансированный бюджет, а Рузвельт предлагает поставить в центр забот того американца, который даже не фигурирует в сводках министерства финансов. В марте 1932 года страна начала повторять слова губернатора Нью-Йорка о том, что «никому в стране не должно быть позволено жить ненакормленным, неодетым и лишенным жилья». Рузвельт призвал оставить страхи перед дефицитом бюджета: «В такие необычные времена повышенные финансовые расходы оправданы... Там, где штаты не могут решить задачу, заботу о стране должно взять на себя федеральное правительство». В Белом доме президент Гувер более перипетий кризиса боялся того, что к власти в стране придут безответственные демагоги, ниспровергающие каноны тех экономических воззрений, в которые он свято верил. В стране начали образовываться две полярные точки зрения на путь выхода страны из экономического кризиса. Рузвельт бросил вызов гуверовской монетаристской ортодоксии. 

Глава 3. Пост президента США 

                                                             3.1.Путь в Вашингтон

22 января 1932 года губернатор Нью-Йорка  за неделю до своего пятидесятилетия выставил свою кандидатуру на предварительных выборах в Северной Дакоте. В те времена обесценившихся денег и обесценившихся слов далеко не все видели в нем героя. Ведущий журналист эпохи Уолтер Липпман открыто усомнился в оправданности рузвельтовского самоутверждения: «Франклин Рузвельт не крестоносец. Он не народный трибун. Он не враг незаслуженных привилегий.

Свою  программу Рузвельт коротко обозначил  так: федеральная помощь обездоленным, крупномасштабные общественные работы, отмена сухого закона, посадка лесов на потерявших плодородие землях, сокращение процентной ставки на закладные под дома и фермы, добровольный контроль фермеров (компенсируемых федеральным правительством) над урожаями, понижение внешних тарифов.

За Рузвельта  проголосовало 28 миллионов человек  против 17 миллионов, отдавших голоса Гуверу. Демократы победили также в обеих палатах. Рузвельт отправился спать в свой дом на 65-й улице. Мать обняла сына в дверях: «Величайшая ночь в моей жизни!» И он улегся спать в ту же постель, в которой провел, став инвалидом, столько тягостных дней.

Главной заслугой президента Рузвельта в  этот самый суровый период американской государственности было не отдельное мудрое решение, а то, что он сумел создать в стране атмосферу солидарности, готовности к новациям, чувство, что препятствия преодолимы. Из мрака отчаяния он сумел извлечь луч надежды, его оптимизм был заразителен. Страна не стала жить лучше, но стала более уверенной в том, что труд и поиски выхода из экономических и моральных злоключений в конечном счете обеспечат выход к новым солнечным дням. Такие общенациональные авторитеты, как Уильям Аллен Уайт, признали, что недооценивали Рузвельта: «Мне трудно понять — я не понимал его до выборов или он развернулся после победы? Он демонстрирует спокойствие, великодушие и, более всего, властность!... Я слышал в своей жизни многое, но ничего подобного».

Отвергая  высокомерную гуверовскую практику («президент никогда никого не навещает»), Рузвельт посетил ушедшего в отставку судью Оливера Уэнде-ла Холмса в связи с его днем рождения — ему исполнилось девяносто два года. Неважно, что ступеньки дома у судьи были круты. Рузвельт, поправ всякое высокомерие, попросил у великого судьи совета; «Что делать?» Ветеран гражданской войны ответил коротко: «Крепите свои ряды и сражайтесь!» После ухода президента судью спросили его мнение о новом президенте. «Знаете ли,— сказал смущенно Холмс,— его дядя Тэд назначил меня Верховным судьей».— «И все же». Взглянув на дверь, через которую только что вышел президент, старый судья высказал суждение, которое является, возможно, самой верной, гениальной оценкой Франклина Делано Рузвельта: «Второклассный интеллект, но первоклассный темперамент». 

                                                                      3.2.Внутренняя политика

В первые беспрецедентные в американской истории «сто дней» Рузвельт представил конгрессу обширную программу преобразований, а тот вне себя от паники, порожденной общим положением в стране, вотировал законопроекты без обсуждений. В эти вечера свет в окнах ведомственных зданий в Вашингтоне горел буквально до утренней зари. Во многом именно для того, чтобы не раздражать доведенный до отчаяния народ, конгресс без детализированных слушаний утвердил весь состав кабинета — все его члены собрались в Овальном кабинете Белого дома, и Верховный судья Бенджамин Кордозо принял у них клятву. Это была первая такая церемония в Белом доме, и впервые кабинет выступал единым коллективом. После церемонии Рузвельт отправился в Красную комнату Белого дома, чтобы поприветствовать тринадцать юношей-инвалидов, специально приглашенных на инаугурационную церемонию. В Белом доме не было подлинной смены караула, за- мены внутренних служб и уж точно не было больше обедов из семи блюд. На все это у Рузвельта попросту не было времени. И он был, по определению Артура Шле-синджера, «естественный президент», ему не нужен был дополнительный декор. Все и без того точно знали, за кем последнее слово, кто в этом доме творит историю.