Научная революция

проблемы;

      ( в разработке научных методов, имеющих значение для многих наук

(спектральный  анализ, хроматография, компьютерный  эксперимент);

      ( в поиске "объединительных"  теорий и принципов, к которым  можно было

бы свести бесконечное  разнообразие явлений природы (гипотеза "Великого

объединения" всех типов фундаментальных взаимодействий в физике, глобальный

эволюционный  синтез в биологии, физике, химии  т т.д.;

      ( в разработке теорий, выполняющих  общеметодологические функции в

естествознании (общая теория систем, кибернетика, синергетика);

      ( в изменении характера решаемых  современной наукой проблем - они все

больше становятся комплексными, требующими участия сразу  нескольких

дисциплин (экологические  проблемы, проблема возникновения жизни  и пр.). 
 

                         Понятие научной революции 
 
 

       Наиболее очевидные примеры научных  революций представляют собой  те

знаменитые эпизоды  в развитии науки, за которыми уже  давно закрепилось

название революций.

       Каждое новое открытие необходимо  обуславливало отказ научного

сообщества от той или иной освящённой веками научной  теории в пользу другой

теории, несовместимой  с прежней.

       Кроме того, создание новых теорий  не является единственной категорией

событий в науке, вдохновляющих специалистов на революционные  преобразования

в областях, в  которых эти теории возникают. Предписания, управляющие

нормальной наукой, определяют не только те виды сущностей, которые включает

в себя Вселенная, но, неявным образом, и то, чего в  ней нет. Отсюда следует

(хотя эта  точка зрения требует более широкого обсуждения), что открытия,

подобные открытию кислорода или рентгеновских  лучей, не просто добавляют

еще какое-то количество знания в мир ученых. В конечном счете, это

действительно происходит, но не раньше, чем сообщество ученых-

профессионалов сделает переоценку значения традиционных экспериментальных

процедур, изменит  свое понятие о сущностях, с которым  оно давно сроднилось,

и в процессе этой перестройки внесет видоизменения  и в теоретическую схему,

сквозь которую  оно воспринимает мир. Научный факт и теория в

действительности  не раз делятся друг от друга непроницаемой  стеной, хотя

подобное разделение и можно встретить в традиционной практике нормальной

науки. Вот почему непредвиденные открытия не представляют собой просто

введения новых фактов. По этой же причине фундаментально новые факты или

теории качественно  преобразуют мир ученого в  той же мере, в какой

количественно обогащают его.

       Что такое научные революции,  и какова их функция в развитии  науки?

Часть ответов  на эти вопросы была предвосхищена выше. В частности,

предшествующее  обсуждение показало, что научные  революции рассматриваются

здесь как такие  некумулятивные эпизоды развития науки, во время которых

старая парадигма  замещается целиком или частично новой парадигмой,

несовместимой со старой. Однако этим сказано не все, и существенный момент

того, что еще  следует сказать, содержится в следующем  вопросе. Почему

изменение парадигмы  должно быть названо революцией? Если учитывать широкое,

существенное  различие между политическим и научным развитием, какой

параллелизм может  оправдать метафору, которая находит  революцию и в том и в

другом?

       Один аспект аналогии должен  быть уже очевиден. Политические  революции

начинаются с  роста сознания (часто ограничиваемого  некоторой частью

политического сообщества), что существующие институты  перестали адекватно

реагировать на проблемы, поставленные средой, которую  они же отчасти

создали. Научные  революции во многом точно так  же начинаются с возрастания

сознания, опять-таки часто ограниченного узким подразделением научного

сообщества, что  существующая парадигма перестала  адекватно функционировать

при исследовании того аспекта природы, к которому сама эта парадигма раньше

проложила путь. И в политическом и в научном  развитии осознание нарушения

функции, которое  может привести к кризису, составляет предпосылку

революции. Кроме  того, хотя это, видимо, уже будет  злоупотреблением

метафорой, аналогия существует не только для крупных  изменений парадигмы,

подобных изменениям, осуществленным Лавуазье и Коперником, но также для

намного менее  значительных изменений, связанных  с усвоением нового вида

явления, будь то кислород или рентгеновские лучи. Научные революции, должны

рассматриваться как действительно революционные  преобразования только по

отношению к той отрасли, чью парадигму они затрагивают. Для людей

непосвященных они могут, подобно революциям на Балканах в начале XX века,

казаться обычными атрибутами процесса развития. Например, астрономы могли

принять рентгеновские  лучи как простое приращение знаний, поскольку их

парадигмы не затрагивались  существованием нового излучения. Но для  ученых

типа Кельвина, Крукса и Рентгена, чьи исследования имели дело с теорией

излучения или  с катодными трубками, открытие рентгеновских  лучей неизбежно

нарушало одну парадигму и порождало другую. Вот почему эти лучи могли быть

открыты впервые  только благодаря тому, что нормальное исследование каким-то

образом зашло  в тупик.

       Этот генетический аспект аналогии  между политическим и научным

развитием не подлежит никакому сомнению. Однако аналогия имеет второй,

более глубокий аспект, от которого зависит значение первого. Политические

революции направлены на изменение политических институтов способами,

которые эти  институты сами по себе запрещают. Поэтому  успех революций

вынуждает частично отказаться от ряда институтов в пользу других, а в

промежутке общество вообще управляется институтами  не полностью.

Первоначально именно кризис ослабляет роль политических институтов, так же,

как мы уже видели, он ослабляет роль парадигмы. Возрастает число личностей,

которые во все  большей степени отстраняются от политической жизни, или же

если не отстраняются, то в ее рамках поведение их становится более и более

странным. Затем, когда кризис усиливается, многие из этих личностей

объединяются  между собой для создания некоторого конкретного плана

преобразования  общества в новую институциональную  структуру. В этом пункте

общество разделяется  на враждующие лагери или партии; одна партия пытается

отстоять старые социальные институты, другие пытаются установить некоторые

новые. Когда  такая поляризация произошла, политический выход из

создавшегося  положения оказывается невозможным. Поскольку различные лагери

расходятся по вопросу о форме, в которой  политическое изменение будет

успешно осуществляться и развиваться, и поскольку они не признают никакой

надынституциональной  структуры для примирения разногласий, приведших к

революции, то вступающие в революционный конфликт партии должны, в конце

концов, обратиться к средствам массового убеждения,  часто включая и силу.

Хотя революции  играли жизненно важную роль в преобразовании политических

институтов, эта  роль зависит частично от вне политических и вне

институциональных событий.

   Историческое  изучение парадигмального изменения  раскрывает в эволюции

наук характеристики, весьма сходные с отмеченными. Подобно  выбору между

конкурирующими  политическими институтами, выбор  между конкурирующими

парадигмами оказывается  выбором между несовместимыми моделями жизни

сообщества. Вследствие того, что выбор носит такой характер, он не

детерминирован  и не может быть детерминирован просто оценочными

характеристиками  процедур нормальной науки. Последние  зависят частично от

отдельно взятой парадигмы, а эта парадигма и  является как раз объектом

разногласий. Когда  парадигмы, как это и должно быть, попадают в русло

споров о выборе парадигмы, вопрос об их значении по необходимости  попадает

в замкнутый  круг: каждая группа использует свою собственную  парадигму для

аргументации  в защиту этой же парадигмы.

       Этот логический круг сам по себе, конечно, еще не делает аргументы

ошибочными или  даже неэффективными. Тот исследователь, который использует в

качестве исходной посылки парадигму, когда выдвигает  аргументы в ее защиту,

может, тем не менее, ясно показать, как будет выглядеть практика научного

исследования  для тех, кто усвоит новую точку  зрения на природу. Такая

демонстрация  может быть необычайно убедительной, а зачастую и просто

неотразимой. Однако природа циклического аргумента, как  бы привлекателен он

ни был, такова, что он обращается не к логике, а к убеждению. Ни с помощью

логики, ни с  помощью теории вероятности невозможно переубедить тех, кто

отказывается  войти в круг. Логические посылки  и ценности, общие для двух

лагерей при  спорах о парадигмах, недостаточно широки для этого. Как в

политических  революциях, так и в выборе парадигмы  нет инстанции более

высокой, чем  согласие соответствующего сообщества. Чтобы раскрыть, как

происходят научные  революции, мы, поэтому будем рассматривать  не только

влияние природы  и логики, но также эффективность техники убеждения в

соответствующей группе, которую образует сообщество ученых.

       Чтобы выяснить, почему вопросы  выбора парадигмы никогда не  могут быть

четко решены исключительно  логикой и экспериментом, мы должны кратко

рассмотреть природу тех различий, которые отделяют защитников традиционной

парадигмы от их революционных приемников.  Пусть  мы признаем, что отказ от

парадигмы бывает историческим фактом; но говорит ли это о чем-нибудь еще,

кроме как о  легковерии человека и незрелости его знаний? Есть ли внутренние