Россия XX века в представлении французской интеллигенции

Интенсивные связи со своими советскими коллегами поддерживал  также писатель Морис Дрюон. Теплый, дружеский тон его писем подтверждает, насколько расположены были представители французской интеллигенции поддерживать отношения со своими коллегами из СССР и развивать их, несмотря на неприятие многих сторон внешней и внутренней политики советского руководства. Тем не менее, по факту советского военного вмешательства в Венгрии Дрюон высказался, как и многие другие, крайне негативно. В 1956 году, в момент венгерских событий, Дрюон после ответа советских писателей направил им опубликованное тогда же во «Франс Обсерватер» «Открытое письмо». В нем события в Венгрии Дрюон оценил как попрание элементарных правил, регулирующих отношения между государствами. Особенно он акцентирует внимание на том, что в ходе событий в Венгрии было нарушено право венгерского премьера Имре Надя на получение убежища. «Право на убежище существует с древности, - пишет Дрюон, - оно – необъемлемый момент нашей цивилизации.… Нарушить право убежище значит – отвергнуть концепцию, сложившуюся веками. Нарушающий этот закон совершает преступление против человечества». Таким образом, в оценке Дрюоном данного инцидента прослеживается уже неоднократно упоминавшийся в этой работе мотив оторванности от цивилизации, дикости, варварства русских, так часто встречавшийся на страницах мемуаров, книг и иных записей литераторов, писателей, путешественников, философов, посещавших и изучавших Россию в XVIII и XIX веках.  ¹¹²

В период «оттепели» СССР посетил и участник войны и  движения Сопротивления Жан Дютур.       

Он приезжал в СССР по приглашению Союза писателей  в октябре 1957 года. Писатель остался  очень высокого мнения о советской литературе: «Я думаю, что в лучших своих произведениях советская литература не нарушила связей с русской классикой. Она продолжает ее традицию, она проникнута любовью к человечеству, стремлением видеть человечество более счастливым».¹¹³ Для Дютура важно, чтобы книги его были опубликованы в СССР и читались русскими людьми. Но в целом писатель относился к советской коммунистической модели резко отрицательно не в последнюю очередь из-за гнета цензуры, ограничений свободы самовыражения в СССР и выступал с резкой критикой против гонений на Солженицына, Синявского и Даниэля. Солженицына он называл гением, под стать Достоевскому. «Солженицын взялся, - писал Дютур, - изобразить величайший обман двадцатого столетия, показать, что коммунизм, владеющий половиной земного шара, не что иное, как тирания, подобная всем тираниям, которые прошли по земле и, наверное, еще более жестокая». ¹¹⁴

Ресталинизация брежневской  эпохи после хрущевской «оттепели» была негативно воспринята представителями  французской интеллигенции. Член французской академии Пьер Эммануэль так писал об этом периоде советской истории: «Советский Союз является типичным образом системы насилия над духом.… В СССР запрещена свобода мысли именно во имя социализма, о котором там больше никто не думает, так как там запрещено вообще думать.… К концу этого века, если этот режим еще продержится, Восточная Европа грозит превратиться в духовную пустыню.… Ни престиж Большого театра, ни замечательный фильм о Рублеве (идущий на экране у нас, но не в СССР) не могут ввести нас в заблуждение относительно ухудшения духа, который может теперь проявляться лишь подпольно».  ¹¹⁵

Иным видит Советский  Союз периода Брежнева писатель Жан Дютур. (Здесь необходимо уточнить, что, питая неприязнь к коммунизму, Дютур в то же время не осуществлял Советский Союз как государство целиком с коммунистической идеологией, и воспринимал страну и советских людей с немалой долей симпатии.) В его книге «Дневничок» в записях за 1965 год можно найти следующие оценки современного ему советского общества: «Можно сказать, что русская революция длилась сорок восемь лет.… Впрочем, кажется, русская революция закончилась… Россию волей-неволей стало притягивать к старому капитализму… Советский режим постарел и ощущает себя ближе давно сложившейся республике Соединенных Штатов, чем молодой китайской демократии… Чего больше всего хотят русские? Жить, черт возьми, как американцы, а не как китайцы». Дютур имеет в виду, что советские люди стали больше, чем раньше, ценить стабильность, повседневный комфорт и материальные блага. «Прогресс, - поясняет он свою мысль, - грядущее, как и повсюду, для России обрело привлекательное лицо богатства, то есть материализма. Русские надеются в один прекрасный день заиметь все красивые вещи и все отличные машины, которые есть на Западе. А ведь революционный дух несовместим с материализмом». Именно поэтому Дютуру кажется необоснованным нагнетание страстей по поводу советско-американского противостояния, так называемой «холодной войны». «А если говорить о тех огромных снарядах, способных за сорок пять минут достичь любой точки земного шара… едва ли они полетят в сторону Вашингтона», - считает писатель.  ¹¹⁶

Особым периодом в  истории советского общества XX века стала перестройка, события этого времени привлекали огромный интерес Запада и США. Естественно, французская интеллигенция не осталась в стороне от горячих дискуссий, будораживших умы образованных людей внутри страны и зарубежом. 

Рухнувшие  запреты, прежде всего, изменили качество контактов  между интеллигенцией Франции и России, качество информации.   До этого момента  все уехавшие на запад советские писатели (художники, скульпторы) составляли в  сознании «западного» человека особый сектор – диссидентов, активных борцов с режимом, вынужденно покинувших коммунистическую страну  (такие оттенки сохранялись и в том случае, если эмигрировавшие не имели отношения к правозащитной деятельности). В новых – «без стен» - условиях французские издатели, писатели, редакторы журналов получили возможность приглашать на коллоквиумы, конгрессы, на стажировку любую интересующую их в СССР творческую личность, и в первые  перестроечные годы во Франции с французской интеллигенцией активно общались совсем иные слои российской интеллигенции, чем пять-десять лет назад.  Параллельно шел процесс эмиграции  в Европу российской творческой интеллигенции уже не по «диссидентскому» руслу, без поисков политического  убежища – Россия начинала жить по западным законам, и любой художник  имел право выбрать себе местом жительства любую страну, оставаясь при этом российским писателем. В сознании французского интеллигента происходил сложный процесс  выстраивания   некоего единства, образа современной  (после провозглашения перестройки) российской  культуры и современной России в целом, где не было границ между недавними диссидентами и художниками, продолжавшими творить в России или переехавшими во Францию по причинам, с политикой никак не связанным.¹¹⁷

Этот новый исторический период  принес  французским коллегам и неожиданности:  например, необходимость осмыслить разлад среди бывших диссидентов (Александр Солженицын, Владимир Максимов, Андрей Синявский) и попытаться соотнести «смыслы»  этого разлада с теми ожесточенными спорами, которые развернулись в открытой прессе перестроечной России вокруг новейших художественных публикаций. Приходилось искать и прочерчивать совсем иные, чем ранее, границы.¹¹⁸

Характер интереса к  России  последних десятилетий ушедшего века имеет  свои особенности. С конца 1980-х гг. французская интеллигенция пребывала в эйфории надежд на дальнейшую трансформацию советского общества на пути к свободе, демократии и парламентаризму. Несмотря на разочарование многих в «реальном социализме», в сознании французской интеллигенции не умерли идеалы  справедливого общественного устройства. В 1985 году ожидания, таким образом, вспыхнули с новой силой. Россию снова  начали воспринимать как страну, готовую открыть совершенно новые, неизведанные пути мировому сообществу.

Но этот период был  кратким. После  недолгой эйфории от возникших с началом перестройки перспектив  образ России – если выразиться метафорически –  сразу  как бы «потускнел»; исчез резкий контраст между поведением правительства и поведением тех, кто еще недавно олицетворял  демократические надежды.¹¹⁹

Темой книг, посвященных  России, теперь стало не описание того, что происходит «здесь и сейчас», а сопряжение этого «здесь и сейчас» с предыдущими этапами истории и культуры России, поиск ответа на вопрос, какой спецификой российского общества и какими чертами русского или советского менталитета можно объяснить крушение  проекта перестройки – перехода к новым экономическим отношениям и демократическим принципам мирным путем.

Жорж Нива, славист, за плечами которого многие годы изучения русской культуры, несмотря на ощущение хаотичности происходящего в период перестройки, поначалу пытался его прояснить для себя и для читателя. Но по мере рассуждения он отказывается от этих попыток и, приняв как непреложный факт, что сегодняшнюю Россию объяснить еще труднее, чем во времена Леруа-Болье, Жорж Нива выдвигает предложение: «Россия достойна того, чтобы ее изучали вне всяких систем, потому что ее национальный облик остается  необычным, свидетельствуя о мощной индивидуальной энергии, выпущенной на волю реформами».¹²⁰

В книге интервью, опубликованных в год смерти писателя Веркора (1991), на вопрос, что он думает о новой – с момента перестройки в России – ситуации в Европе, Веркор ответил: «Сначала я, как и все, естественно радовался: да здравствует свобода и права человека! Но очень быстро радость померкла. И сейчас я скорее обеспокоен. Какой режим будет в этих освободившихся странах? Нищета и безработица не благоприятствуют демократии. Опасаюсь, как бы не поднялась волна национализма и – еще хуже – насильственной интеграции».¹²¹ 

Таким образом, российско-французские  культурные контакты в ХХ веке были наиболее интенсивны по сравнению с предыдущим периодом. В их развитии огромную роль сыграли следующие причины: своеобразие политического и экономического развития России в этот период, растущее влияние коммунистической идеологии в обеих странах, связи коммунистических партий России и Франции.¹²²

Россия воспринималась Францией с одной стороны как  единомышленник, последователь идей французской революции в период революций в России 1917 года (особенно Февральской революции), как союзник  в борьбе с фашизмом в период II Мировой войны, с другой -  как тоталитарное государство со всеми вытекающими последствиями в период, когда у руководства страной был Сталин. В то же время Сталин во время II Мировой войны олицетворял для Франции, да и для всей Европы советский народ, мужественно борющийся с фашизмом. Таким образом, можно утверждать, что в образе России во Франции в этот период соперничали две основные тенденции: восприятие ее как страны, несущей всему миру «особый свет» - то есть особенное лучшее социально-политическое устройство, и также как страны, где жесткая верховная власть во имя достижения высокой идеи пренебрегает правами отдельного человека, где человеческая жизнь не ценится так высоко, как должна цениться по современным европейским понятиям. Из тех писателей, чьи точки зрения были рассмотрены нами в этой главе, писатели, сочувствующие социализму, делали акцент на первое, внимание же противников социалистической идеи, напротив, фокусировалось на втором.  

Заключение

          Итак, мы попытались рассмотреть эволюцию образа России во Франции и его влияние на развитие  российско-французских отношений в период ХVIII-XIX вв. Такая эволюция не представляется нам связным последовательным процессом. Мы видим, что представления России о Франции, помимо некоторых объективных факторов (насколько можно говорить об объективности, когда речь идет о мнениях, представлениях), например, географическое положение, размер территории, природно-климатические условия, государственный строй, уровень просвещения в России, формировались также под воздействием факторов предельно субъективных: обстановка в мире, конкретная внешнеполитическая ситуация. Вследствие этого образ России во Франции, сохраняя свои основные свойства, мог, тем не менее, легко меняться на противоположный, следовало только этим свойствам придать иную окраску. Так, большой шаг в направлении улучшения образа России во Франции был сделан в эпоху Просвещения, когда во французском общественном мнении началось преодоление убежденности в «варварстве», «дикости», непросвещенности русских. Однако уже в период Итальянского похода Суворова представления о «варварстве» и «азиатских оковах», которые несут в Европу русские, возобладали, во всяком случае, в официальном общественном мнении, рупором которого стала политически ангажированная газета Moniteur Universel. Таких примеров резкой смены оценок в истории российско-французских политических и культурных связей в XVIII-XIX веках можно назвать несколько, но утверждать, что образ России во Франции целиком и полностью зависел от внешней конъюнктуры, было бы ошибочным.

          Выделить в образе России во  Франции некоторые устойчивые  тенденции, которые бы постепенно  подвергались переработке в одном  определенном направлении, сложно  еще и потому, что этот образ формируется представителями различных политических убеждений. И все же, если внимательно присмотреться к той пестрой, сложно поддающейся систематизации картине, которую представляет собой образ России во Франции в XVIII-XIX веках, то, некоторые устойчивые тенденции и представления выделить, безусловно, можно: так, к ним относится мотив «варварства» и непросвещенности русских, с различным оттенком трактовавшийся в различные исторические периоды, отождествление России с Азией, представление о бескрайних просторах России. Также французы всегда ассоциировали Россию с Севером, и эта составляющая образа России во Франции, пожалуй, типично французская, так как сама Франция находится на юго-западе Европы. Более того, мы можем говорить не только о наличии некоторых устойчивых представлений, но именно об эволюции образа России во Франции, только, как нам представляется, эта эволюция имела особый характер. Крайне сложно проследить постепенную качественную переработку и развитие во французском общественном мнении какой-либо отдельной тенденции в этот период. Наиболее устойчивые представления французов о России, те, что перечислены выше, уже в эпоху Просвещения были поданы сразу, впоследствии же только актуализировались в определенные промежутки времени. Но на протяжении XVIII-XIX веков представления французов о России, несомненно, расширялись и углублялись. Так, если на протяжении XVIII века мы сталкиваемся в основном с некоторыми обобщенными стереотипными утверждениями о варварстве и просвещении, о холодном климате, то в XIX веке различные французы, посетившие Россию, составляют определенное мнение о характере российской светской жизни, о манере поведения представителей высших слоев российского общества, об архитектурном облике российских городов, а во второй половине XIX в. еще и о русской литературе. Представления французов о России, таким образом, конкретизируются. Они пополняются количественно, но, на определенном этапе количественного накопления этих знаний в результате близкого знакомства с Россией образ России во Франции претерпевает качественные изменения, становясь более близким и многогранным. И, если еще в начале XVIII в. Россия представлялась французам такой же экзотической и далекой страной, как Китай или Япония, то уже к концу XIX в. Франция располагала большим объемом самой разносторонней информации об этой стране, на которой и строилось то всеобъемлющее и, теперь уже, богатое всевозможными нюансами представление о России, которое мы в этой работе назвали образом. Образ России во Франции, каким он сформировался к концу XIX века, стал достаточно обширной основой для дальнейшего знакомства французов с Россией, пополнения и обработки уже имеющихся впечатлений, и во многом определил активные русско-французские политические и культурные связи в XX в.