Исследование личностной зрелости студентов-психологов в процессе профессионального самоопределения

     Но иногда туда попадали довольно яркие персонажи. К примеру – Иван Яковлевич Корейша,  красочно описанный Достоевским в «Братьях Карамазовых». Если Фуко утверждает, что смысл дома для душевнобольных в Европе состоял в том, чтобы алиенировать (отчуждать), сегрегировать (отделять) и десакрализировать безумие, помещать его в специальный контекст, который воспринимался бы буржуазным гражданским сознанием западного человека как нечто низкое, греховное, недостойное, преступное, то история с Корейшей демонстрирует, что русские «дома безумных» имели какое-то иное предназначение... Когда юродивого Ивана Яковлевича Корейшу посадили в психиатрическую лечебницу, его палата была почти тут же превращена в место паломничества. Выходки Корейши были крайне странны и отвратительны, но люди почитали его словно святого, доходя до крайнего абсурда; причем это беснование притягивало немало людей – и среди них не только простые мещане и простолюдины поклонялись безумию: попадались и представители высшего света, не говоря уже об интеллигенции (в частности, туда ездил Достоевский, запечатлевший юродивого в своем романе). Корейша раздавал иногда записочки бредового содержания. Последователи расшифровывали их, и они, как правило, сбывались и помогали, а когда Иван Яковлевич умер, на место его был приведен другой безумный. Если у Ивана Яковлевича что-то иногда исполнялось (и то условно, поскольку его предсказания было сложно идентифицировать), то у второго просто ничего не сбывалось: его записочки не имели никакой силы. Тем не менее, хотя поклонение ему было не столь масштабным, народ не иссякал такой верой чуть ли не до революции 17-го года, когда всех выпустили и началась совсем другая история. Эта и многие другие истории про русских дур и дураков в книге революционера-разночинца Прыжова (последователь Нечаева, один из членов "Черного Передела"). Прыжов насмехается над народной «дикостью» и задается вопросом: где территориально сосредоточено больше всего юродивых, идиотов, трясущихся, кликуш, вопящих, нищих, прикидывающихся или реальных, экстравагантных алкоголиков в последней стадии и т.д.? Он приходит к выводу, что столицей безумия является не Петербург, а Москва, где силовые линии юродства концентрируются вокруг Рогожского кладбища (центр всероссийского старообрядчества) и, шире, до Замоскворечья. Ареал распространения лежит к северу, северо-востоку, частично к северо-западу от Москвы, идет на убыль и постепенно исчезает в направлении юга и запада. В Малороссии, отмечает Прыжов, безумных, кликуш и юродивых очень мало, почти нет вообще, а если и появлялись, то из Москвы; один раз в Киев явилась целая организованная процессия московских дураков и дур. Эта география внутрироссийского безумия логично накладывается на чисто геополитические модели евразийства, признающие именно за великороссами (чьей колыбелью является Москва и северо-восточные регионы) статус ядра уникальной русской цивилизации, а Малороссию рассматривающие как территорию проникновения на Русь западных католических, униатских и в целом европейских рационалистических влияний и парадигм. Чем и объясняется общероссийская отсталость, российский «особый путь» и звание страны дураков.

      2. Мудрость и безумие

  Наркоман, психопат, сумасшедший и святой – все они члены одной семьи, и то, что их отличает друг от друга, проистекает не из глубинного различия душ, но, скорее всего, зависит от степени владения знанием и опытом.

Алистер Кроули 

     2.2. Дураки и сумасшедшие в глазах древних. Священное безумие 

  Дураки, только они всего добиваются в  сказках. Так что они должны быть предметом тщательного изучения умными.

В. Б. Шкловский.

  ...Они говорят: «У него  безумие»,- да, приходит он к ним с истиной, а большинство их истину ненавидят.

Коран 23:72

  Человеческое  безумие  есть небесный разум; человек, покинув пределы земного смысла, приходит под конец к высшей мысли, которая в глазах рассудка представляется нелепой и дикой; и тогда – на счастье ли, на горе – он становится непреклонным и равнодушным, как и его Бог".

Герман  Мелвилл 

     Глупость  как и безумие знакомы человечеству с древних времен как носители недоступного эзотерического знания, признак богоизбранности. У дикарей  или у древних полуварварских народов умалишенный не только не считался больным, но внушал к себе уважение; толпа трепетала перед ним, обожала его, и он нередко делался безграничным властелином над нею. В старину на  Руси точно так же  смотрели на юродивых, эпилептиков и пр., считая их пророками, людьми, вдохновенными самим Богом, и нередко даже святыми. Существование эпидемического сумасшествия у древних евреев и собратьев их – финикиян, карфагенян и др. - доказывается библейской историей и самим языком, в котором одни и те же слова служат для обозначения пророка, сумасшедшего и преступника. Чтобы убедиться, каким уважением пользуются сумасшедшие в Марокко и у соседних кочующих племен, следует прочесть книгу Думмонд-Гея, который, между прочим, говорит: «По мнению берберов, лишь тело сумасшедших находится на земле, разум же их удерживается божеством на небе и возвращается к ним только в тех случаях, когда они должны говорить, вследствие чего каждое слово, ими сказанное, считается откровением». Сам автор книги и английский консул едва не были убиты одним из этих «святых»,  бегающих всюду нередко с оружием в руках. В Китае  единственной представительницей массового помешательства служит одна секта религиозных фанатиков: последователи Тао почитают беснующихся, помешанных и тщательно записывают их изречения, думая, что они служат выразителями мыслей беса относительно будущего. В Океании, на острове Таити, существуют также свои пророки, то есть те же  сумасшедшие, находящиеся, по мнению народа, под особым покровительством божественного духа. В Перу кроме собственного духовенства есть еще и пророки, изрекающие разные «истины» во время припадков страшных конвульсий. Эти люди в большом почтении у простого народа, но высший класс относится к ним с презрением.

     В современных религиозных конфессиях осбое отношение к дураку сохраняется, но появляется разделение на бесноватых, одержимых Дьяволом и Божьих людей. С религиозной позиции какая-то речь в уста отключенного от материального мира человека может вкладываться, как известно, и Дьяволом – в этом случае используется термин «бесноватый», а не «юродивый». Различают же этих безумцев на Руси, видимо, исключительно визуально: бесноватый характеризуется диким, асоциальным, внушающим угрозу, очень часто (хотя и необязательно) богохульным поведением, тогда как юродивый совершенно безопасен. Здесь, впрочем, возможны и нюансы, которые поначалу способны исказить действительное положение вещей. Александр Дугин, в частности, в своей книге «Философия политики» (глава «О роли «шута» в структуре Политического. Эволюция жреческих функций. Метафизика смеха») упоминает юродивого времён Ивана Грозного, который крестился на дома людей, имевших репутацию грешников, и ругался на жилища считавшихся добропорядочными граждан, даже более того – он швырял камни в иконы. Со временем всё объяснилось: грешники, оказалось, раскаялись, праведники на самом деле были лицемерами, а под слоем краски образов, отпавшей после попадания камней, обнажились сектантские изображения бесов.

     Юродивый  – это дурачок, отроду сумасшедший, в клиническом смысле. Такой сумасшедший становится «Божьим человеком», не имея своего разума, но время от времени изрекая какие-то пускай и незначительные истины, он представляется эдаким передатчиком, озвучивающим вложенное в него Богом. Народ считает юродивых Божьими людьми, находя нередко в их бессознательных поступках глубокий смысл, даже предчувствие или предвиденье; церковь же признаёт и «юродивых Христа ради», принявших на себя смиренную личину юродства, маску безумия сознательно, из глубоких религиозных побуждений (или принимает облик человека, донельзя погрязшего в каком-либо грехе). В данном случае уместнее проводить аналогию не с клиническим сумасшедшим, но скорее с отшельником, пустынником, удалившимся от суетного мира – притворное безумие такого юродивого и служит пустыней, разделяющей его и мирское. Как старец Зосима наставлял Алёшу Карамазова: «в миру пребудешь как инок». Эта «юродивость Христа ради» на Руси также определяется термином «тайная святость».

     В иудаизме человек святого помешательства – мешугге( meschugge) т. е. «безумный», «сумасшедший»,- полный аналог юродивого, с той лишь разницей, что истинный мешугге – это безумец не с рождения (хотя возможен и такой вариант), но ставший таковым в результате приобретения (осознанно или неосознанно) определённого мистического опыта (с другой стороны, и среди юродивых встречаются такие, которые обратились в безумие в результате каких-то непереносимых человеческой психикой событий). В наши дни термин мешугге используется для обозначения обыкновенного сумасшедшего без какой бы то ни было религиозной подоплёки или просто человека, чьё поведение нельзя назвать логичным, просто эксцентричного и нередко даже талантливого человека «себе на уме», коими и являются многие творческие личности; но чаще слово является оскорбительным. Иисуса Христа современники называли «мешугге мешия», т. е. «сумасшедший мессия»,- и скорее в уничижительном смысле, нежели в мистическом.

     Снова так же, как и в случае русского метафизического безумия, у евреев чётко разделяются одержимые  Богом и одержимые Дьяволом, только в «негативного безумца» здесь вселяется не бес, а душа какого-то умершего человека, которую ангелы не пускают ни в рай, ни в ад. Еврейский бесноватый определяется как диббик, или диббук, термин используется редко, так как непосредственно связан с идеей реинкарнации, являющейся неприемлемой в иудаизме.

     Наиболее  детально феномен божественного  безумия со своими особенностями разобран и теоретизирован в исламском мистицизме. Священные безумцы в суфизме – это те, кто в противоположность методу постепенного и терпеливого восхождения по лестнице, ведущей на небеса, достигают состояния единения с Богом (фана – «самоуничтожение и последующее пребывание в Боге») одним-единственным переживанием духовного экстаза (джазба). Мистик, перенёсший близкий «контакт с потусторонним», из-за шока от «снятия завесы» фактически теряет связь с реальностью и, независимо от того, является ли такое его состояние временным или постоянным, становится маджзубом, т. е. «одержимым», «тронутым Божественным», «притягиваемым», «привлечённым», «опьянённым» (безумие Ницше можно интерпретировать именно с этих позиций). «Святых безумцев» (или «мудрых безумцев») в исламе освобождали от ритуальных обязанностей, как и душевнобольных.

     Состояние маджзуба – не врождённое, (по крайней мере в текстах по исламскому мистицизму никогда не оговариваются безумцы с рождения – скорее всего таковые воспринимаются в исламе просто обыкновеными больными): это «нисхождение Божественной благодати» в результате практикования целенаправленных мистических техник (полагавших в том числе и употребление наркотиков, хотя чаще всего этот метод суфиями отвергался и осуждался), равно как и результат, что называется, «случайности», произошедшей как с мистиком, так и с человеком, не следовавшим суфийской дисциплине. Последний способ считался суфиями более истинным, ибо в соответствии с их взглядами нисхождение Божественной благодати зависит только от Воли Всевышнего, а не от человека, каким бы праведником или знатоком Божественной Истины он ни был.

     В отличие от юродивого и мешугге, которые, несмотря на отдельные нюансы, основательно определены, маджзуб служит источником нескончаемых диспутов даже в теле суфизма, что уж говорить об исламе в целом, хотя не будет преувеличением сказать, что представители официальной религии относились с большой настороженностью и даже враждебностью к маджзубам. Неровное отношение самих суфиев к маджзубам объясняется в том числе и тем, что в исламской традиции, в отличие от иудаистской и православной, различие между одержимым Богом и одержимым Дьяволом (Иблисом) не прослеживалось столь явно. Суфии не обращали внимание на форму поведения одержимого (одержимый Богом мог вести себя столь же буйно и неистово, как и одержимый Дьяволом – как, впрочем, и некоторые юродивые и мешугге), но, осознавая нечеловеческий источник информации, раздающейся из уст одержимого, пытались определить, от кого она исходит – от Бога или Дьявола. Проблема определения человека, одержимого джиннами, волновала самого Мухаммеда (в известной степени джинны – аналог бесов, но полностью джинны не могут приравняться к христианским демонам и бесам, поскольку не являются ярко выраженными инфернальными тварями: согласно легендам среди джиннов есть даже богобоязненные, т. е. правоверные); в исламе используется термин маджнун (он упоминается в Коране: 15 : 6, 37 : 35, 44 : 13, 52 : 29, 68 : 2, 81 : 22), который дословно и означает «одержимый джиннами», а также арабское слово машур (масхур), которое дословно переводится как «завороженный», «околдованный» (17 : 50, 25 : 9). Несмотря на прямую аналогию одержимости человека нетелесными существами инфернального, маджнуны обладают даром пророчества, которое осуждается правоверными, но не потому, что оно неверное, а исключительно из-за своего источника.

     Исламский мистицизм притягателен и тем, что в нём существует весьма проработанная ниша для людей мистического склада, которые, не будучи подлинно сумасшедшими (с психиатрической точки зрения), а исходя из своих религиозных убеждений практикуют такой же безумный образ жизни, как и маджзубы, исламский аналог православных юродивых во Христе, порывающих отношения с внешним миром гораздо более бруттально.

     Маламатийа – «люди порицания», «те, кто навлекает на себя порицание (малама)»,- идеал членов этого мистического братства (его основателем считается Хамдун аль-Кассаб, т. е. «мясник») сложился на основе концепции ихлас – «совершенной искренности». Люди порицания убеждены, что даже малейшая тенденция открыто проявить своё благочестие или свою религиозность рано или поздно обретает нарочито показной характер, поэтому они намеренно навлекают на себя презрение окружающих, совершая неприличные и даже запрещённые религиозными законами поступки. Маламатиййа были странствующими аскетами, называли же их по-разному: каландарами («бродячими дервишами»), абдалами («заместителями» - букв. «заменяющимися»), бабáми («отцами»), хайдари, малангами, муваллихами («юродивыми»- букв. «одержимыми»). Они сбривали себе все волосы на теле, одеваясь при этом хуже нищих – иногда просто в шкуры животных. Порой они носили на себе железные цепи и другие предметы, причиняющие боль или, как минимум, создающие неудобства при передвижении.

     Свою  позицию Маламатиййа основывали на коранических стихах о том, что Аллах любит людей, которые «не боятся порицающих» (5 : 59 [54]). Шиммель также предполагает, что в названии учения людей порицания содержится намёк на ан-нафс ал-лаввама – «душу [себя] порицающую» (75 : 2), т. е. совесть, которая должна руководить человеком на всём протяжении религиозной жизни. По отношению к обычным людям смысл поведения людей порицания лучше всего раскрывается в суфийской притче, которую пересказывает ненавистный Шиммель, самый известный на Западе суфий XX века Идрис Шах в «Мудрости идиотов». Бахааддин аль-Шах, пятый руководитель ордена Накшбандиййа (название братства происходит от его ремесла: накшбанд – «чеканщик»), повстречал посреди площади в Бухаре бродячего дервиша из братства Маламатиййа. По традиции Бахааддин начал расспрашивать его, но тот на все вопросы – откуда ты пришёл? куда направляешься? что есть добро? что такое зло? и т. д.– отвечал «не знаю». В конце концов люди, собравшиеся вокруг них в надежде послушать мудрый разговор, не выдержали такого издевательства и прогнали его прочь – в ответ на что безумный суфий уверенно зашагал в ту сторону, куда не вела ни одна дорога. Бахааддин же обратился к толпе со следующими словами: «Глупцы! Этот человек разыграл для вас роль обычного человека. Вы отнеслись к нему с презрением – он же валял дурака, нарочито проявляя ту безголовость, которую день за днём выказывает каждый из вас бессознательно».