Языковая  личность:портрет  современного интеллигента.   

Один  из самых талантливых наших лингвистов Евгений Дмитриевич Поливанов еще  в 20-е годы прошлого века (в совсем «неинтеллигентное» время!) задавался  вопросом: что позволяет нам среди  услышанных нами по телефону голосов  почти безошибочно выделять голоса интеллигентные? Ведь иногда и слов-то как следует не разобрать, а суждение об интеллигентности голоса мы, тем  не менее, делаем с уверенностью. Сам  Поливанов не дал всеобъемлющего ответа на этот вопрос, указав, однако, характерные фонетические признаки того, что мы можем назвать «интеллигентным  голосом»¹.  Помимо фонетики, важны и такие черты речи, которые относятся к   м о д у л я ц и и голоса, то есть, говоря ученым языком, совокупность характеристик голоса по его высоте и тембру, а также интонационные его свойства. У интеллигентного, образованного, культурного человека эти характеристики и свойства богаче, разнообразнее, чем у человека без образования, с низким уровнем культуры. Это подтверждается и экспериментально: записанный на магнитофон телефонный разговор предъявлялся испытуемым с заданием определить, кто говорит – человек из интеллигентной среды или из среды простонародной? Чтобы испытуемый не мог опираться на анализ содержания разговора, записанную речь намеренно делали неразборчивой. И все-таки испытуемые почти не ошибались в квалификации голосов и, в частности, в выборе голоса интеллигентного.

     А есть ли еще какие-либо  признаки звучащей речи, по которым  мы можем определить интеллигента? Чтобы получить ответ на этот  вопрос, мы должны обратиться  к определенному направлению  в современной лингвистике, которое  условно называется речевым портретированием. Специалисты, работающие в рамках этого направления, пытаются создавать либо индивидуальные речевые портреты носителей языка, либо речевые портреты целых социальных групп. Объективности ради надо сказать, что это направление исследований – молодое, и хотя его представители добились определенных успехов, главные результаты, видимо, еще впереди.

     Посмотрим, чем руководствуются,  на что опираются ученые, задаваясь  целью создать речевой портрет  человека или группы.                      

      Непосредственным толчком к разработке  понятия «речевой портрет» явилась  идея фонетического портрета, выдвинутая в середине 60-х годов ХХ века выдающимся отечественным лингвистом Михаилом Викторовичем Пановым (1920 – 2001). Эту идею он блестяще воплотил в ряде фонетических портретов политических деятелей, писателей, ученых, которые он представил в книге «История русского литературного произношения ХУШ – ХХ вв.» (М., «Наука»,1990). Книга замечательна тем, что из нее мы можем узнать не только об особенностях речи наших современников, но и о том, как говорили люди, жившие в «безмагнитофонную» эпоху, - например, Петр Первый, Ломоносов, Сумароков… Их фонетические портреты Панов нарисовал, собрав и тщательно изучив их письменную речь – их произведения, их частные письма, дневники, бытовые бумаги, записки…   

      Хотя созданные Пановым портреты  индивидуальны: описывается манера  произношения отдельного, данного  человека, - их социальная и общекультурная  ценность несомненна, поскольку  каждый из портретов отражает  особенности речи  о п р е  д е л е н- н о й   о б щ е с т в е н  н о й   с р е д ы  (представителем которой является  «портретируемый»). Выбирая «модель»  для создания фонетического портрета, Панов обосновывает свой выбор  именно социальными и социокультурными  соображениями: принадлежность к  тому или иному поколению, социальному  слою, следование в речи определенной  культурной традиции (театральной,  поэтической,  бытовой), наличие   локальных речевых особенностей  и т.п. 

      Идея фонетического и, шире, речевого  портрета была подхвачена другими  исследователями. Появились (и  продолжают появляться) работы, в  которых делаются попытки создать  речевые портреты бизнесмена, ребенка  из определенной социальной среды,  домохозяйки, ученого, «нового  русского» ²… И русского интеллигента.

      Об этом и пойдет дальше  речь.

      Но прежде чем обратиться к  речевым особенностям, на которых  строится речевой портрет интеллигента, нам надо решить вопрос: что  мы имеем в виду, когда употребляем  словосочетания «современный русский  интеллигент», «современная русская  интеллигенция»? Едва ли найдутся  хотя бы два человека, чьи интерпретации  указанных словосочетаний совпадали  бы полностью. Разногласия возможны - и, как показывают наши наблюдения, они реально существуют - и в  понимании определения «современный»  (конец ХХ века? его вторая половина? весь этот век? начало ХХI-го? – здесь под современностью мы будем иметь в виду вторую половину ХХ – начало ХХI века) , и в понимании того, кто может быть назван «русским». Скорее всего, русский – это русский по культуре, по системе воспитания, а не только по месту рождения и уж, конечно, не только по крови, хотя последнее осмысление слова «русский» делается в современной публицистике всё более актуальным, противопоставляясь термину «русскоязычный». Особенно же сложно, противоречиво и изменчиво как во времени, так и от одной социальной среды к другой понимание слов интеллигент, интеллигенция.

      Даже если отвлечься от сугубо  качественного осмысления  этих  понятий³ и иметь в виду социальные характеристики интеллигента и интеллигенции, то остаются неясными многие вопросы, относящиеся к статусу этого общественного слоя.

      Необходимо сделать существенную  оговорку по поводу различий  между понятиями «интеллигент»  и «интеллигенция». Несмотря на  общность основы, эти слова различны  по смыслу. Социологи определяют  интеллигенцию как слой людей,  обладающих определенным уровнем  образования и культуры и занятых  умственным трудом. А интеллигент  – это не просто, так сказать,  один “квант” интеллигенции  и даже не обязательно представитель  этого социального слоя, а человек,  обладающий большой внутренней  культурой. Высшее образование  при этом может и отсутствовать,  поэтому интеллигента можно встретить  и в университетской аудитории,  и в заводском цеху, и за  штурвалом комбайна. В дальнейшем  мы будем говорить в основном  об интеллигенции как определенном социальном слое в структуре современного русского общества.

     Но даже и с этим понятием  не всё ясно.  Например, несомненно, что характер образования –  гуманитарное оно или техническое  – накладывает отпечаток на  человеческую личность, на систему  его ценностей. В связи с  этим возникает вопрос: гуманитарная  и техническая интеллигенция  – это один культурный и  социальный слой или два разных? Интеллигенция  старшего, среднего  и молодого поколений – «одна  и та же», или же речь может  идти о каких-либо качественных  различиях между этими поколениями,  в том числе и такими, которые  существенны с лингвистической  точки зрения (выбор разных языковых  средств, различия в тактиках  речевого поведения и т.п.)?  Интеллигенция Москвы, Петербурга, Тулы, Костромы, Иркутска – это  один социальный слой, или же  надо говорить о локальных  различиях, имеющих под собой  не только чисто территориальные,  но и некие качественные основания?

       Ограничимся только этими вопросами,  хотя очевидно, что ими не исчерпываются  неясности по поводу  «социального  лица» интеллигенции.

       Само собой разумеется, что прежде  чем браться за создание речевого  портрета представителя интеллигенции,  нужно решить, каков же наш  объект: чей портрет мы собираемся  «рисовать»?

       В связи с только что сказанным  представляется разумным следовать  принципу множественности, неоднородности описываемого объекта – интеллигенции и неединственности типичного представителя этого социального слоя. Помня о его неоднородности, разумно  различать  гуманитарную и техническую интеллигенцию,  старшее, среднее и молодое ее поколения (соответственно, это люди, имеющие возраст: (1) от 60 лет и старше; (2) от 36 до 59 лет; (3) до 35 лет), территориально маркированные слои интеллигенции, располагающиеся по оси основного противопоставления: интеллигенция главных культурных центров (Москвы и Петербурга, с фиксацией языковых различий между москвичами и петербуржцами) vs. интеллигенция средних и малых городов России (с фиксацией речевых различий, обусловленных близким соседством разных территориальных диалектов, которые, несомненно, влияют на устную речь интеллигенции).

       Не исключено, однако, что некоторые  характерные черты языка и  речевого поведения свойственны  интеллигенции как социальному  слою в целом, в его противопоставлении  иным социальным слоям. Естественно,  что и такие черты – в  качестве штрихов к речевому  портрету типичного представителя  современной русской интеллигенции  – должны быть отмечены. Подчеркну:  речь идет именно о  ш  т р и х а х, а не о  целостном портрете.

       Укажем наиболее характерные  черты, относящиеся (а) к   в ы б о р у языковых единиц и употреблению их в речи представителя интеллигенции (или какой-либо из отмеченных выше групп, составляющих этот слой) и (б)  к его   р е ч е в о м у  п о в е д е- н и ю.

      Фонетические, то есть произносительные, черты – наиболее характерный показатель речи человека: вспомните профессора Хиггинса, который именно по этим чертам определял социальную принадлежность говорящего. Кроме того, произносительные и интонационные навыки, которыми человек овладевает с детства, не осознаются самим говорящим, действуют автоматически (в отличие от выбора слова, который часто бывает вполне осознан и взвешен): самоконтроль того, как вы произносите тот или иной звук, в нормальной речи затруднен или даже невозможен. Ведь если вы начнете обращать внимание на звуковую сторону ваших слов и тем самым отвлечетесь от их смысла, то вскоре потеряете нить разговора, и речевое общение нарушится. Стало быть, манера произношения – достаточно объективный критерий, по которому можно судить о личности говорящего.

      Однако выявление произносительных  особенностей требует специального  лингвистического анализа, а изложение  результатов такого анализа не  может обойтись без использования  соответствующего научного и  терминологического аппарата. Чтобы  не затруднять чтение этой  статьи человеку, чья профессия  далека от лингвистики, укажу  лишь на одну, но весьма характерную  фонетическую особенность, которая  до сравнительно недавнего времени  считалась безусловно «неинтеллигентной». Речь идет о так называемом  «гэкающем» произношении, которое  особенно отчетливо проявляется  у выходцев из южных областей  России. Слова типа гора, гудок, гиря они произносят с горловым  (лингвисты называют его фрикативным) «г», - в отличие от взрывного «г», которое предписывает произносить литературная норма.

      В последние десятилетия наблюдается  необычайная экспансия  «гэкающего»  произношения – как территориальная  (с европейского юга России  в среднерусские и северные  города), так и социальная (от носителей  диалекта к носителям просторечия  и носителям литературного языка). Споры орфоэпических ригористов  и либералов  ничего не меняют  в динамике этого процесса, и  это ненормативное «г» звучит  сейчас и из радиоприемника, и  с телеэкрана, и с парламентской  трибуны.  Оно запрещено орфоэпической  нормой, но живет реально –  в речи носителей литературного  языка. И в том числе в  речи представителей интеллигенции.  Однако оно определенным образом  социально распределено в интеллигентской  среде: по нашим наблюдениям,   этот звук представлен (естественно!) в речи интеллигенции южнорусских  городов и  в речи технической  интеллигенции, происходящей с  юга России, но длительное время  живущей в Москве или Петербурге. В других территориальных и  социальных группах интеллигенции  горловое «г» слышится реже  – более того, оно здесь явно  или неявно осуждается как  «неграмотное».

      А каковы особенности в выборе  лексики, в употреблении слов, в каких-то словесных предпочтениях,  характерных для представителей  интеллигенции? Вот несколько  примеров.

      Слова волнительный, волнительно, несомненно, интеллигентские. И даже не вообще интеллигентские, а свойственные словоупотреблению части этого социального слоя – актерам, театральным критикам, искусствоведам, филологам, отчасти врачам (- Избегайте волнительных ситуаций, - советовал мне как-то участковый терапевт) и, возможно, некоторым другим группам преимущественно гуманитарной интеллигенции. Помните диалог актера Цветухина и писателя Пастухова в романе К. Федина «Необыкновенное лето»? Цветухин говорит:

     « – У меня такое чувство,  что мы идем садом, охваченным  бурей, всё гнется, ветер свистит,  и так шумно на душе, так  волнительно, что…

      - Ах, черт! Вот оно! – ожесточился  Пастухов. – Выскочило! Волнительно! Я ненавижу это слово! Актерское слово! Выдуманное, несуществующее. Противное языку… какая-то праздная рожа, а не человеческое слово…».

      Более свежий пример – употребление  и восприятие носителями современного  русского языка словечка отнюдь. Слово это книжное. При этом книжность с наибольшей яркостью проявляется в изолированном   его употреблении в качестве ответа-возражения на слова собеседника: - Вы согласны с этим? – Отнюдь; - Он собирался выступить? – Отнюдь: он и на собрание-то не пошел.

      Подобная форма ответов достаточно  распространена в интеллигентской  речи. Она характерна, например, для  Е. Гайдара, и Михаил Жванецкий  в одном из своих выступлений  тонко уловил в этом словоупотреблении  Гайдара такую примету интеллигентской  манеры выражаться, которая может  раздражать гайдаровских оппонентов  левого толка и даже вызывать  у них неприязнь. 

     Можно указать и другие примеры  слов, употребление которых свойственно  исключительно или преимущественно  интеллигентской речи. Особенно  характерен выбор разного рода  оценочных и модальных слов  и словосочетаний типа жаль (но не жалко): Жаль, что вы не поехали с нами; несомненно и оборот вне всяких сомнений, непременно, весьма и крайне (а синоним этих наречий – очень – вполне нейтральное слово, никак социально не маркированное) и некоторые другие