Влияние трудной жизненной ситуации экзамена на состояние личности студента

д) регрессия, которая  понимается либо "как обращение  к поведенческим моделям,

доминировавшим в более ранние периоды жизни индивида", либо как

"примитивизация" поведения или падение "качества  исполнения".

Э. Фромм полагает, что фрустрационное поведение (в  частности, агрессия)

"представляет  собой попытку, хотя часто и  бесполезную, достичь

фрустрированной цели". К. Гольдштейн, наоборот, утверждает, что поведение,

этого рода не подчинено  не только фрустрированной цели, но вообще никакой

цели, оно дезорганизовано  и беспорядочно. Он называет это  поведение

"катастрофическим". "На таком фоне точка зрения Н. Майера может быть

сформулирована, следующим  образом: необходимым признаком  фрустрационного

поведения является утрата ориентации на исходную, фрустрированную  цель (в

противоположность мнению Э. Фромма), этот же признак является и достаточным

(в противоположность мнению                        К. Гольдштейна) –

фрустрационное  поведение не обязательно лишено всякой целенаправленности,

внутри себя оно  может содержать некоторую цель (скажем, побольнее уязвить

соперника в фрустрационно  спровоцированной ссоре). Важно то, что достижение

этой цели лишено смысла относительно исходной цели или  мотива данной

ситуации" [16, с. 179-180]. Разногласия этих авторов помогают нам выделить

два важнейших  параметра, по которым должно характеризоваться  поведение во

фрустрирующей ситуации. Первый из них, который можно назвать

"мотивосообразностью", заключается в наличии осмысленной  перспективной связи

поведения с мотивом, конституирующим психологическую  ситуацию. Второй

параметр –  организованность поведения какой  бы то ни было целью, независимо

от того, ведет  ли достижение этой цели к реализации указанного мотива.

Предполагая, что  тот и другой параметры поведения  могут в каждом отдельном

случае иметь  положительное, либо отрицательное  значение, т.е. что текущее

поведение может быть либо упорядочено и организовано целью, либо

дезорганизовано, и одновременно око может быть либо сообразным мотиву, либо

не быть таковым, получим следующую типологию  возможных "состояний" поведения.

В затруднительной  для субъекта ситуации мы можем наблюдать формы поведения,

соответствующие каждому из этих четырех типов (см. Рис. 1).

Поведение первого  типа, мотивосообразное и подчиненное  организующей цели,

заведомо не является фрустрационным. Причем, здесь важны  именно эти

внутренние его  характеристики, ибо сам по себе внешний вид поведения (будь то

наблюдаемое безразличие  субъекта к только что манившей его  цели,

деструктивные действия или агрессия) не может однозначно свидетельствовать о

наличии у субъекта состояния фрустрации: ведь мы можем  иметь дело с

произвольным использованием той же агрессии (или любых других, обычно

автоматически относящихся  к фрустрационному поведению  актов), использованием,

сопровождающимся, как правило, самоэкзальтацией с  разыгрыванием

соответствующего  эмоционального состояния (ярости) и исходящим из

сознательного расчета  таким путем достичь цели.

                             

                          Рис. 1. Типы поведения                         

Такое псевдофрустрационное поведение может перейти в  форму поведения второго

типа: умышленно "закатив  истерику" в надежде добиться своего, человек теряет

контроль над  своим поведением, он уже не волен  остановиться, вообще

регулировать свои действия. Произвольность, т.е. контроль со стороны воли,

утрачен, однако это  не значит, что полностью утрачен  контроль со стороны

сознания. Поскольку  это поведение более не организуется целью, оно теряет

психологический статус целенаправленного действия, но, тем не менее,

сохраняет еще  статус средства реализации исходного  мотива ситуации, иначе

говоря, в сознании сохраняется смысловая связь  между поведением и мотивом,

надежда на разрешение ситуации. Хорошей иллюстрацией этого  типа поведения

могут служить  рентные истерические реакции, которые образовались в результате

"добровольного  усиления рефлексов", но впоследствии  стали непроизвольными.

При этом, как показывают, например, наблюдения военных врачей, солдаты,

страдавшие истерическими  гиперкинезами, хорошо осознавали связь усиленного

дрожания с возможностью избежать возвращения на поле боя.

Для поведения  третьего типа характерна как раз  утрата связи, через которую от

мотива передается действию смысл. Человек лишается сознательного  контроля над

связью своего поведения с исходным мотивом: хотя отдельные действия его

остаются еще  целенаправленными, он действует уже  не "ради чего-то", а

"вследствие  чего-то". Таково упоминавшееся  поведение человека,

целенаправленно дерущегося у кассы со своим конкурентом  в то время, как поезд

отходит от станции. "Мотивация здесь, – говорит  Н. Майер, – отделяется от

причинения как  объясняющее понятие" [16, с. 36]. Поведение  четвертого типа,

пользуясь термином К. Гольдштейна, можно назвать "катастрофическим". Это

поведение не контролируется ни волей, ни сознанием субъекта, оно и

дезорганизовано, и не стоит в содержательно-смысловой  связи с мотивом

ситуации. Последнее, важно заметить, не означает, что  прерваны и другие

возможные виды связей между мотивом и поведением (в  первую очередь

"энергетические"), поскольку, будь это так, не было бы никаких оснований

рассматривать это  поведение в отношении фрустрированного мотива и

квалифицировать как "мотивонесообразное". Предположение, что психологическая

ситуация продолжает определяться фрустрированным мотивом, является

необходимым условием рассмотрения поведения как следствия  фрустрации.

Определение категориального  поля понятия фрустрации не составляет труда.

Вполне очевидно, что оно задается категорией деятельности. Это поле может

быть изображено как жизненный мир, главной характеристикой условий

существования в  котором является трудность, а внутренней необходимостью этого

существования –  реализация мотива. Деятельное преодоление  трудностей на пути

к "мотивосообразным" целям – "норма" такой жизни, а специфическая для него

критическая ситуация возникает, когда трудность становится непреодолимой,

т.е. переходит  в невозможность.

Следующая ситуация – конфликт. Задача определения психологического

понятия конфликта  довольно сложна. Решение этой задачи тесно связано с общей

методологической  ориентацией исследователя. Приверженцы  психодинамических

концептуальных  схем определяют конфликт как одновременную  актуализацию двух или

более мотивов (побуждений). Бихевиористы утверждают, что о конфликте  можно

говорить только тогда, когда имеются альтернативные возможности реагирования.

Наконец, с точки  зрения когнитивной психологии в  конфликте сталкиваются идеи,

желания, цели, ценности – словом, феномены сознания [22].

Эти три парадигмы  рассмотрения конфликта сливаются у отдельных авторов в

компромиссные конструкции, и если конкретные воплощения таких  сочетаний чаще

всего оказываются  эклектическими, то сама идея подобного  синтеза выглядит

очень перспективной: в самом деле, ведь за тремя названными парадигмами легко

угадываются три  фундаментальные для развития современной  психологии категории

– мотив, действие и образ, которые в идеале должны органически сочетаться в

каждой конкретной теоретической конструкции [25; 27; 34 и  др.].

Для выяснения  категориального основания понятия конфликта следует вспомнить,

что онтогенетический конфликт – достаточно позднее образование.  К. Хорни  в

качестве необходимых  условий конфликта называет осознание  своих чувств и

наличие внутренней системы ценностей [55]. В то же время, Д. Миллер и Г.

Свэнсон считают, что причиной выступает способность  чувствовать себя виновным

за те или иные импульсы. Все это доказывает, что  конфликт возможен только при

наличии у индивида сложного внутреннего мира и актуализации этой сложности.

Здесь проходит теоретическая граница между ситуациями фрустрации и конфликта.

Ситуация фрустрации, как мы видели, может создаваться  не только материальными

преградами, но и  преградами идеальными, например, запретом на осуществление

некоторой деятельности. Эти преграды, и запрет в частности, когда они

выступают для  сознания субъекта как нечто самоочевидное  и, так сказать, не

обсуждаемое, являются по существу психологически внешними барьерами и

порождают ситуацию фрустрации, а не конфликта, несмотря на то, что при этом

сталкиваются две, казалось бы, внутренние силы. Запрет может перестать быть

самоочевидным, стать  внутренне проблематичным, и тогда  ситуация фрустрации

преобразуется в  конфликтную ситуацию [30].

Так же, как трудности  внешнего мира противостоит деятельность, так сложности

внутреннего мира, т.е. перекрещенности жизненных отношений  субъекта,

противостоит активность сознания. Внутренняя необходимость, или

устремленность  активности сознания, состоит в достижении согласованности и

непротиворечивости  внутреннего мира. Сознание призвано соизмерять мотивы,

выбирать между  ними, находить компромиссные решения  и т.д., словом,

преодолевать сложность. Критической ситуацией здесь  является та, когда

субъективно невозможно ни выйти из ситуации конфликта, ни разрешить ее, найдя

компромисс между противоречащими побуждениями или пожертвовав одним из них.

Подобно тому, как  выше мы различали ситуацию затруднения  деятельности и

невозможности ее реализации, следует различать ситуацию осложнения и

критическую конфликтную  ситуацию, наступающую, когда сознание капитулирует

перед субъективно  неразрешимым противоречием мотивов.

Последняя рассматриваемая  ситуация – это ситуация кризиса.

«Исторически на теорию кризисов повлияли в основном четыре интеллектуальных

движения: теория эволюции и ее приложения к проблемам общей и индивидуальной

адаптации; теория достижения и роста человеческой мотивации; подход к

человеческому развитию с точки зрения жизненных циклов и интерес к совладанию