Содержание:

 

• Отзывы  критиков о творчестве В.В. Маяковского             1-22
• Биография Владимира Владимировича Маяковского                23-33
• Анализ стихотворения В.В. Маяковского «Послушайте!»        34-36
• Мое отношение к творчеству В.В. Маяковскому                        37
• Использованная литература                                                           38

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Введение.

Слово о Маяковском

     «Маяковский первым из поэтов ХХ столетия отдал свой талант революционному обновлению жизни, начатому Великим Октябрём». Или. «Вся деятельность Маяковского второй половины двадцатых годов носит в себе приметы благотворного влияния работы над ленинской темой».

    Именно  такие цитаты о поэте являются для нас привычными.

    На  протяжении долгих 70-ти лет строящегося  социализма власть берегла и хранила имя Маяковского. В 1935 году после письма Лили Брик И.В. Сталину в редакционной статье газеты «Правда» Владимир Маяковский был торжественно объявлен великим поэтом революции. С этого момента и пошла его слава.

    Этот  поэт был для людей, живших в советский период, частью биографии. Он полностью идентифицировался с революцией: его издавали в красных обложках, на праздничных парадах цитаты его стихотворений мелькали на транспарантах. Советская критика оценивала Маяковского с точки зрения его вклада в дело революции и прославления коммунистической партии. На самом ли деле он был положительным защитником дела Ленина? В 1985 году в мюнхенском издательстве «Страна и мир» вышел филологический роман Юрия Аркадьевича Карабчиевского «Воскресение Маяковского». В 1986 году книга была удостоена премии имени Даля, главной премии русского литературного зарубежья. «Воскресение Маяковского» выделялось из потока новейшей разоблачительной, как правило, невежественной и рассчитанной на сенсацию литературы о Маяковском. «Название книги — „Воскресение Маяковского“ — несет, по меньшей мере, тройную нагрузку. Во-первых, воскрешение, воссоздание подлинного, не приукрашенного облика поэта и человека. Во-вторых, рассказ о главной мечте Маяковского: о его надежде на реальное, физическое воскрешение в будущем. Эта вера, точнее сказать, суеверие, проходит через всю его жизнь и многие произведения. В большой мере она инспирирована философией Николая Федорова. Наконец, воскресение — как посмертное существование Маяковского в других, живших после него, а также ныне живущих поэтах». 

Маяковский  и его критики.

Б. Лившиц о Маяковском

    Бенедикт  Лившиц. `Полутораглазый стрелец`. 
"Первый вечер речетворцев", состоявшийся 13 октября в помещении Общества любителей художества на Большой Дмитровке, привлек множество публики. Билеты расхватали в какой-нибудь час.

    Успех вечера был, в сущности, успехом Маяковского. Непринужденность, с которой он держался на подмостках, замечательный голос, выразительность интонаций и  жеста сразу выделили его из среды остальных участников.

    Глядя на него, я понял, что не всегда тезисы к чему-то обязывают. Никакого доклада  не было: таинственные даже для меня, египтяне и греки, гладившие черных (и непременно сухих) кошек, оказались  просто-напросто первыми обитателями нашей планеты, открывшими электричество, из чего делался вывод о тысячелетней давности урбанистической культуры и... футуризма. Лики городов в зрачках речетворцев отражались, таким образом, приблизительно со времен первых египетских династий, водосточные трубы исполняли berceuse чуть ли не в висячих садах Семирамиды, и вообще будетлянство возникло почти сейчас же вслед за сотворением мира.

    Эта веселая чушь преподносилась таким  обворожительным басом, что публика  слушала, развесив уши.<...>

    Всем  было весело. Нас встречали и провожали  рукоплесканиями, невзирая на заявление Крученых, что он сладострастно жаждет быть освистанным... Мы не обижались на эти аплодисменты, хотя и не обманывались насчет их истинного смысла.

    Газеты... предрекали нам скорый конец.

Владимир  Маяковский (Природа, мир, тайник вселенной...) Михаил Эпштейн.

    Для раннего творчества В.Маяковского характерно принципиально новое в русской поэзии трагическое видение природы - растерзанной, надломленной, гибнущей, как будто с мира сдирается его старая оболочка: "у раннего солнца вытекал глаз"; "на небе красный, как марсельеза, // вздрагивал, околевая, закат"; "звезды опять обезглавили // и небо окровавили бойней"; "звезд глаза повытекали из орбит"; "снеговые волосы, ветром рвя, рыдает земля"; "с гильотины неба головой Антуанетты солнце покатилось умирать"; "кометы заломят горящие руки" ("Адище города", 1913; "Облако в штанах", 1915; "Война и мир",, 1915-1916; и др.). При этом лирический герой часто выступает как бунтарь, угрожающий небу,

богоборчески  опрокидывая природный миропорядок: "встречу я //

 неб  самодержца, - // возьму и убью солнце!" ("Я и Наполеон", 1915); "слов  исступленных вонзаю кинжал // в  неба распухшую мякоть" ("Я", 1913).

    Пафос "природоборчества" сохраняется  и в поэзии Маяковского 20-х годов, однако природа здесь уже выглядит "поверженной" - отношение к ней ироническое, как к "хилой", уступающей в могуществе человеку ("И меркнет // доверье // к природным дарам // с унылым // пудом сенцА"). Для поэта "природа" - воплощение старого, косного порядка вещей, которому должно прийти на смену сознательное овладение техникой, творчество высшей, рукотворной природы: "Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, // в небеса шарахаем железобетон" ("Мы идем", 1919); "Если // даже // Казбек помешает - // срыть!" ("Владикавказ - Тифлис", 1924). Поэт в высшей степени , Маяковский издевательски относится к чисто пейзажной лирике: "от этого Терека // в поэтах // истерика" ("Тамара и Демон", 1924); "Что луна, мол, // над долиной, // мчит // ручей, мол, // по ущелью. // Тинтидликал // мандолиной, // дундудел виолончелью" ("Птичка божия", 1929).

    Поэт  подчеркнуто "десакрализирует" природу, лишает ее ореола возвышенности, святости, обращаясь к ней предельно  фамильярно: "поплевал // в Терек  с берега, // совал ему // в пену // палку"; "солнце моноклем вставлю"; "эта вот // зализанная гладь - // это и есть хваленое небо?" - а подчас не останавливается и перед бранными выражениями в ее адрес: "я крикнул солнцу: "Дармоед!.."; "луна, как дура, // ... // блинорожие плоское"; "ночь-негодяйка" ("Тамара и Демон", "Человек", "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче", "Чудеса", "Кемп "Нит гедайге""). Этой же цели смехового снижения природы служат и сравнения: "зевота шире мексиканского залива"; море "блестящей, чем ручка дверная"; "небу в шаль // вползает // солнца вша" ("Хорошо!", 1927). Вообще Маяковский чаще, чем другие поэты, употребляет само слово "природа" или даже "природы", беря ее как целое, не вдаваясь в частности: "полон рот красой природ", "вся природа вроде телефонной книжки". Эта обобщенность наименования тоже знаменует внутреннее превосходство над природой и сознательное отстранение от нее: лирический герой не чувствует себя ее частью, но оценивает ее со стороны.

    Таким образом, природа в стихах Маяковского 10-х годов корчится в муках, трагически умерщвляется, а в стихах 20-х годов  в основном подается иронически, - в  уменьшительной форме - "садик", "дождик", "морковинки". То и другое служит знаком ее растущего преодоления. Как признавался поэт в автобиографии "Я сам": "После электричества совершенно бросил интересоваться природой.

    Неусовершенствованная вещь" (главка "Необычайное"). Если герой ранних стихов посягает на небо, грозит убить солнце, то герой поздних  приглашает к себе на чай - в обоих случаях он становится ровней природы, лишает ее прежнего "высокопоставленного" статуса, "барской" привилегии сиять вечной красой в недосягаемом величии.

    Вместе  с тем у Маяковского есть любовь и сострадание к "неусовершенствованной" природе, прежде всего - к больным, забитым животным ("Хорошее отношение к лошадям", 1918; лирическое отступление про собачонку - "Я люблю зверье..." - в поэме "Про это", 1923), что сближает его с Н.Некрасовым, С.Есениным. В целом же различие Маяковского и Есенина в подходе к природе и соотнесении ее с техникой может быть продемонстрировано следующими строками - одно из самых ранних и самых программных в их творчестве:

    С.Есенин, 1910: "Клененочек маленький матке // Зеленое вымя сосет"; В.Маяковский, 1912: "Прижались лодки в люльках входов // к сосцам железных матерей".

Маяковский  в глазах Александра Михайловича, доктора  филологических наук.

    В последние 10-15 лет, время не всегда продуманной, а чаще вообще бездумной, спровоцированной конъюнктурой ревизии культурного наследия советской эпохи, больше всего досталось Горькому и Маяковскому.

    Переоценка  культурного наследия советской  эпохи носит нервический, чем  аналитический характер. По крайней  мере, в области литературы. Речь идет о том, что выплескивалось на страницы периодики, ибо итоги академической науки как-то не пересекаются с нею, существуют как вещь в себе. Вакханалия и буйство фантазии, а иногда и просто невежество новых оценщиков литературы прошлого ее как бы не волнуют. Ну что ж: "Где Брут живет, там Цезарь жить не может". Голос бы услышать.

    Между тем накопились такие завалы наукообразной  лабуды (я даже "феней" подсюсюкнул, чтоб только быть понятней...), которую  и расчищать противно. И на этом фоне, конечно, надо было ожидать, что  семидесятилетие со дня гибели Маяковского тоже не останется без внимания. Но прежде чем обратиться к статьям Сергея Константинова и Инны Вишневской, просто необходимо хотя бы несколькими штрихами обозначить этот фон.

    С началом перестройки и сопутствующей  горячечной смены вех в оценке культурного наследия Маяковскому, конечно, припомнили сталинскую оценку, данную поэту, и упоминание имени Сталина в стихотворении "Домой!". "Люмпен-поэт", "глуповатый человек" и пр. про Маяковского - это цветочки. Приведу цитаты, которые прозвучат посильнее. Вначале - именитый поэт: "...футуристы и Маяковский проложили дорогу сталинской диктатуре, поскольку все они, по сути дела, были антигуманистами". С какой милой непосредственностью автор делает открытие - указывает прямой исток явления, которое повергло народ в ад тоталитаризма, обнаруживая при этом еще и гипертрофированное представление о роли поэзии в жизни и истории народа. От других комментариев отказываюсь, приведу цитату неизвестного мне (и возможно, миру) автора, тоже претендующего на открытие: "Попытка саморождения (? - А.М.) Маяковского окончилась неудачей. Из чего я делаю этот вывод? Из прически поэта. Открываю энциклопедию... и читаю -пострижение волос - символ отдания в рабство".