Тетралогия Виктора Пелевина как метатекст

     Так, уже в предисловии к  первому роману "четверокнижия" "Чапаев и Пустота" положенный  в его основу текст Д. Фурманова  объявляется фальсификацией, да  и сама художественная литература  мимоходом определяется как "слепленный  из слов фантом" [ЧП, С. 7]. В начале книги обманывает героя бывший товарищ фон Эрнен – выжить Петру удаётся только благодаря хитрости. Но и далее, чтобы продлить своё существование, ему приходится продолжать обманывать, выдавая себя за убитого большевика. Характерно, что прибегать к обману вынужден и сам Чапаев. Так, во время своего знакомства с Петром Чапаев врёт ему, объясняя выбор для игры на рояле наиболее волнующей Пустоту фуги тем, что тот якобы насвистывал её во сне, хотя у героя «никогда в жизни не было привычки свистеть. Тем более во сне» [ЧП, С. 91].  Однако,  в отличие от других героев, для Чапаева ложь является не только способом маскировки ради выживания, но и одним из искусных средств воспитания своего ученика.

     В достоверности памяти сомневается на первых страницах произведения его герой Пётр Пустота, сочинивший не понравившееся представителям новой власти стихотворение о потоке времени, в котором её символ - "броневик"- рифмуется с указанием на мимолётность режима: "лишь на миг". Об эфемерности, хрупкости воспринимаемой реальности напоминает в 1-й главе романа и детская комната, навевающая герою мысли о «чьём-то невыразимо трогательном мире, ушедшем в небытие» [ЧП, С. 22].

     О нереальности человеческого  существования рассуждает Пётр  в диалоге с Анной, бросая ей фразу о том, что «в сущности, <…> жизнь есть сон» [ЧП, С. 158]. Аналогичный смысл вкладывает в известные слова народной песни «Ой, то не вечер да не вечер» тибетский казак Игнат, объясняющий Пустоте: «…Разницы нету – что спи, что не спи, всё одно, сон» [ЧП, С. 285].  (Примечательно, что та же казацкая песня «Ой не вечер» [Ч, С. 91] возникает и в романе «Числа», где её поёт аналогичный герой – гадатель Простислав). 

     С чередой обманов сталкиваемся мы и в «Generation «П». Так, в начале романа создают видимость серьёзной фирмы, используя взятые напрокат бутафорные атрибуты бизнесменов,  сотрудники рекламного агентства. Далее на то, что слово «нереален» «в сущности, приложимо ко всему в человеческом мире» [GП, С. 116] указывает в своей статье Че Гевара. Мысль об иллюзорности содержится и в его определении экономики, которая характеризуется героем как «псевдонаука, рассматривающая иллюзорные отношения субъектов <…> в связи с галлюцинаторным процессом их воображаемого обогащения» [GП, С. 118]. Знаменательно, что аналогичная мысль оправдывает у Че и невозможность перечисления всех дефиниций identity: по его словам, «это совершенно бессмысленно, поскольку реально её всё равно не существует» [GП, С. 133].

     Иллюзию обретения счастья посредством обладания материальными объектами создаёт реклама. Статьи, являющиеся плодом разгорячённого воображения, пишет Саша Бло. Обманывает Ханина, скрывая от него полученную в ходе «чёрного пиара» прибыль, Вавилен Татарский. Наконец, ближе к концу книги выясняется, что всё показываемое по телевизору, включая политиков и олигархов, является на самом деле фикцией, созданной с помощью компьютерной графики. Знаменательно, что при этом вопрос о том, какими предстают эти фигуры в глазах населения, отступает на второй план. Именно поэтому сотрудники законспирированной организации «Народная воля» рассказывают о том, как видели кого-либо из них «кого у дачи трёхэтажной, кого с б…дью-малолеткой» [GП, С. 230]. Так Пелевин проводит мысль о том, что необходимость не допустить даже тени сомнения в их реальности оказывается для власти столь острой, что она готова создавать любые, даже неприглядные и карикатурные образы своих представителей только для того, чтобы у населения не возникло никаких неположенных мыслей на этот счёт.

     Характерно также, что среди других появляющихся на страницах романа рекламных лозунгов возникает и сочинённый Татарским слоган «It`s a Сон» [GП, С. 264]. Мысль о жизни как о сне повторяется и в легенде о боге, которого «великая богиня» напоила любовным напитком, в результате чего тот уснул на зиккурате. Как замечает излагающий эту историю Фарсейкин, «весь наш мир со всеми нами и даже с этой богиней ему (богу – А. Г.) как бы снится» [GП, С. 324]. Примечательно также, что реальность как вселенной, так и важнейшего для романа образа Вавилонской башни - зиккурата, символизирующего не только «смешение языков», но и весь мир товарно-денежных отношений, подвергается сомнению в «Священной книге оборотня», где говорится о том, что «с точки зрения лис, никакого Большого Взрыва никогда не было, как не было и нарисованной Брейгелем Вавилонской башни, даже если репродукция этой картины висит в комнате, которая вам снится» [СКО, С. 259].

     Встречается мотив иллюзии и  обмана и в романе «Числа».  Так, осведомителем ФСБ является в нём гадатель Простислав, лжёт, что не приглашал героя на «стрелку» капитан Лебёдкин, «ошибками молодости» [Ч, С. 261] оказываются в финале не только значение числа «34», написанного двоичным кодом, но и все пифагорейские построения главного героя.

     Постоянно хитрит героиня «Священной  книги оборотня» лиса А Хули, обманывает своего мужа лорда  Крикета её сестра И. О сущности  реальности напоминает в романе  уважительное авторское изложение  взглядов упоминавшегося ещё  в «Чапаеве и Пустоте» [ЧП, С. 134] философа-солипсиста Беркли: «Он говорил, что существовать – значит восприниматься, и все предметы существуют только в восприятии» [СКО, С. 259]. Знаменательно, что, по мнению А, это «единственная верная мысль, которая посетила западный ум за всю его позорную историю» [СКО, С. 259].  Аналогичную идею высказывает и сама лиса, когда говорит водителю такси о «шести миллиардах» иллюзорных Мюнхаузенов, которые «крест-накрест держат за яйца друг друга» [СКО, С. 43] и тем самым поддерживают иллюзию реальности собственного существования. Именно это пытается объяснить А Хули Саше Серому, когда излагает ему свою версию того, «каким всё является на самом деле» (выражение ламы Оле Нидала) при помощи сравнения с миром, изображённым в фильме «Матрица»: «В «Матрице» все были подключены через провода  к чему-то реальному. А на самом деле все как бы переключены через GPRS, только то, к чему они подключены,- такой же глюк, как они сами» [СКО, С. 300]. Ключом к авторскому видению проблемы являются слова Жёлтого Господина: «Жизнь – это прогулка по саду иллюзорных форм, которые кажутся реальными уму, не видящему собственной природы» [СКО, С. 346].

     Сама идея «объективной реальности» оказывается в мире Пелевина всего лишь одной из возможных концепций объяснения мира, появившейся после того, как её придумал Аристотель [ЧП, С. 140]. Единственной причиной, по которой за данную идею так энергично «держатся» её сторонники, является, с точки зрения  писателя, отнюдь не её истинность, а лишь объём затраченных на доказательства правдивости этой теории и жизнь в соответствии с ней усилий. Так, милиционеру, заключающему в психушку Сердюка, жаль лет, проведённых над трудами Гегеля в университете, возмущённому Марии – убитых Вовчиком Малым людей («Так что же, эти десять человек зря свои жизни отдали, если это иллюзия?» [ЧП, С. 139]), а портфельным инвесторам – денег, которые они в неё вложили [СКО, С. 193].

     Тесно связан с мотивом иллюзии и второй лейтмотив тетралогии – мотив хаотичности мира, связанный с философской идеей принципиальной неполноты человеческого восприятия и разрушением причинно-следственных связей в сознании субъекта. Их логическим следствием является агностицизм, впервые получивший своё обоснование в философии Канта. (Знаменательно, что «агностиком» называет Петра Пустоту Чёрный Барон [ЧП, С. 293], о «воинствующем агностицизме» сказано в романе «Числа» [Ч, С. 29], где появляется также «тантрист-агностик» [Ч, С. 163], наконец, в качестве «богомола-агностика» позиционирует себя сам Пелевин в виртуальной конференции с читателями¹). Ограниченность человеческих возможностей познания мира вполне в духе постмодернистской логики лишает героев возможности создать его целостную картину, и в результате каждый из них существует в своём замкнутом мирке, слабо связанном с мирами других персонажей. (Наиболее чётко эта мысль выражена в «Священной книге оборотня», героиня которой прямо отмечает: «Каждый живёт в своей вселенной» [СКО, С. 72]).

     Таковы, например, миры обитателей психиатрической больницы №17. Особенностью их мировосприятия является уникальность, ибо веру каждого из них больше «не разделяет никто», что и называется, по определению Татарского в «Generation «П», «шизофренией» [GП, С. 16]. Впрочем, эта черта, равно как и сама способность к созданию своего мира, является, с точки зрения постмодерниста, универсальной, недаром в предпоследней главе «Чапаева и Пустоты» главный герой скажет:  «Уверяю тебя, что Котовский, точно так же, как ты и я, в силах создать свою собственную вселенную» [ЧП, С. 380].

     Ярким примером разного видения героями одних и тех же явлений может служить устроенный Бароном фон Юнгерном «взрыв в костре», воспринятый в таком качестве Петром, но показавшийся «нисхождением небесного света» [ЧП, С. 128] Володину. Характерно, что и сам Чёрный Барон, предстающий для Петра в облике петербургского интеллигента, кажется новым русским страшным божеством «с красным лицом, тремя глазами и ожерельем из черепов» [ЧП, С. 129]. Сильно отличается восприятие потусторонней реальности у Юнгерна, для которого «всё вокруг залито ослепительно ярким светом» [ЧП, С. 292], и у Пустоты, видящего на том же месте костры во мраке. Но и общий для всех, «объективно существующий», «реальный» мир оказывается у Пелевина «коллективной визуализацией, делать которую нас обучают с рождения» [ЧП, С. 293].

     Именно субъективность восприятия служит у Пелевина основанием для утверждения постулата о взаимном непонимании между людьми и экзистенциальном  одиночестве каждого человека. Так, «смешения языков», делающего понимание друг друга невозможным, звучит в «Generation «П», где её зримым воплощением становится Вавилонская башня, отсылающая к библейскому мифу. Так, простая фраза наевшегося мухоморов Татарского «Мне бы хотелось попить воды» в результате «перекодировки», произошедшей в его сознании, оказывается пугающей бессмыслицей для Гиреева. Знаменательно, что, в свою очередь, и смысл того, о чём говорят буддист и дух Че Гевары,  остаётся для криэйтора загадкой: «Я ни слова не понимаю в том, что ты говоришь» [GП, С. 180],- заявляет он Гирееву, когда тот пытается объяснить ему подлинную суть рекламы. Не способен постичь смысла слов пророчицы Бинги Стёпа Михайлов в романе «Числа»; не может понять лисье объяснение концепции сверхоборотня волк Саша Серый в «Священной книге оборотня».

     Важно отметить, что постмодернистское философское положение о субъективности восприятия получает в творчестве писателя религиозное обоснование и связывается им с буддийской идеей пустоты реальности от независимого существования, предполагающей неограниченные возможности её взаимозависимого проявления в разных формах.  При этом, однако, специфической особенностью пелевинской художественной реальности является то, что проявления эти оказываются всегда непредсказуемы и порой абсурдны.  В изображаемом писателем странном мире возможны самые неожиданные трансформации и метаморфозы, которые, как справедливо отмечалось в критике, встречаются на страницах его произведений столь часто, что являются в них привычными и порой вполне предсказуемыми.

     Так, во второй главе «Чапаева и Пустоты» вся реальность, представлявшаяся явью в первой, оказывается бредом сумасшедшего: революционные матросы Жербунов и Барболин становятся санитарами в белых больничных халатах, а само ЧК превращается в психиатрическую больницу, лишь своим номером «17» напоминающую о революционных событиях. Неожиданно оказывается не женщиной, а мужчиной «просто Мария», из обыкновенной японской фирмы в средневековый самурайский клан попадает Сердюк. В самом деле наследует эзотерическую вавилонскую доктрину сначала вравший об этом друзьям Вавилен Татарский. Кружащимся дервишем смерти оказывается с виду простой чеченец Муса, из помощника повара в грозного джедая (почти как в голливудском боевике «Захват») превращается капитан Лебёдкин. Странным шаманским ритуалом, имеющим своей целью  разжалобить череп Пёстрой Коровы, предстаёт в «Священной книге оборотня» нефтедобыча. 

     Однако в самой глубине реальности, с точки зрения абсолютной  истины, по мнению Пелевина, «нет  ничего, что существовало бы, что  называется, на самом деле» [ЧП, С. 292]. Это утверждение, приписанное фон Юнгерну, повторяет в романе и Чапаев, заявляющий Петру, что «на самом деле никакого «самого дела» нет». Примечательно, что, стремясь проникнуть в мистическую суть вещей, писатель подчёркивает в своих текстах принципиальное сходство между разными формами проявления сансарической реальности, подчёркивая их глубинное тождество. Так, споря с рекламой магнитофонов «Филлипс», Пелевин устами Петра Пустоты говорит о том, что все города - «просто разные варианты одного и того же кошмара, который никак нельзя изменить к лучшему. Кошмара, от которого можно только проснуться» [ЧП, С. 259].

     Та же мысль выражена и в украшающем собой тачанку Анны лозунге «СИЛА НОЧИ, СИЛА ДНЯ ОДИНАКОВА Х…НЯ» [ЧП, С. 261], который в слегка изменённом виде возникнет и в «Священной книге оборотня», где обезумевший шекспировед Шитман будет кричать «Same shit different day» и «Same shit different night» [СКО, С. 67]. (Не упуская случая поиграть со словом, последнее высказывание Пелевин трансформирует на страницах романа в название исламской террористической организации «Same Shi`itе Different Fight» («Прежний шиит, новая битва») [СКО, С. 148] и даже пословицу «same shit different шекспировед» [СКО, С. 150] ).

     Следующим ключевым мотивом, организующим единство тетралогии, является мотив трагичности существования. Значимо, что хотя поток человеческого сознания возникает из бесконечности и несётся в бесконечность, сам процесс его движения оказывается болезненным. Для его описания Пелевин использует также образ поезда, найденный им ещё в повести «Жёлтая стрела»: согласно писателю, человек «точно также обречён вечно тащить за собой из прошлого цепь тёмных, страшных, неизвестно от кого доставшихся в наследство вагонов. А бессмысленный грохот этой случайной сцепки надежд, мнений и страхов он называет своей жизнью» [ЧП, С. 110-111]. Сходный смысл имеет положенный в основу сюжета романа образ сумасшедшего дома, выступающий в тексте как символ кошмарной, абсурдной жизни-сна. Примечательны в этом плане и размышления Пустоты о «неизмеримой трагедии существования», неизбывном присутствии в человеческой жизни «мучительного абсурда»  [ЧП, С. 126].

     Другое столь же пессимистичное определение писатель даёт бытию в рекламе для пива «Туборг» из «Generation «П»: «Жизнь – это одинокое странствие под палящим солнцем. Дорога, по которой мы идём, ведёт в никуда» [GП, С. 183]. Мысль о болезненности существования выражает в «Generation «П» и золотая богиня, которая, на мгновение заговорив голосом слабых, страдающих женщин, задаст Татарскому (такому же творцу вселенной, как и все другие герои писателя и, как он упорно стремится доказать, любой человек) странный, мучительный вопрос: «Когда-то и ты, и мы, любимый, были свободны, - зачем же ты создал этот страшный, уродливый мир?» [GП, С. 307].