Тетралогия Виктора Пелевина как метатекст

     Показательно, что производное от набоковского понятия слово «нимфета» возникает и в третьем романе тетралогии – «Числа», где, кстати,  говорится о том, что названная так возлюбленная главного героя тоже не вполне попадала в установленные (правда, на сей раз уже Стёпой, а не автором «Лолиты») возрастные барьеры: «Ей было двадцать семь лет, что выходило за границы обозначенной Стёпой возрастной зоны от девятнадцати до двадцати пяти, в которой Стёпа подбирал своих нимфет» [Ч, С. 64]. Встречается в романе и точное повторение набоковского термина: в другой главе сказано, что  в «коктеле свойств» Мюс было «что-то от запретной прелести нимфеток» [Ч, С. 77].

      Имеются в «Священной книге оборотня» и метатекстуальные высказывания о создаваемом  тексте. По большей части они реализуют всё тот же приём «опережающей оценки». Так, лиса сама отмечает и объясняет  своеобразие проявившегося в тексте стремления его автора разбивать всё на пункты и подпункты [СКО, С.46],  даёт оценку своему объявлению («взыскательный критик назвал бы его компиляцией» [СКО, С. 49]), обосновывает необходимость рассказа о Павле Ивановиче [СКО, С. 54], отмечает, что в своём письме о жизни в России сестре Е «сгустила краски» [СКО, С. 105].

     Знаменательно, что присутствует  в тексте и вставная главка  – исследование лорда Крикета о чакрах, с помощью которого писатель даёт «экстрасенсорное» объяснение происхождения сверхоборотня. (Здесь важно отметить, что глубина этого откровения подвергнута в романе сомнению: сама героиня затем говорит о нём: «Лорд Крикет только звон слышал. И то недолго» [СКО, С. 301]).

     Как и во втором романе тетралогии, подвести итог сказанному в  «Священной книге оборотня» позволяет  появляющееся в её конце резюме,  в данном случае - отрывок из  стихотворения, сочинённого лисой,  имеющий метатекстуальный характер и являющийся прямым обращением к читателю:

Не будь бескрылой мухой с Крайней  Туле,

Не бойся  ночи, скрывшей всё вокруг.

В ней  рыщут двое – я, лиса А Хули,

И пёс  П…здец, таинственный мой друг…  [СКО, С. 376]

     Первая строчка его отсылает  читателя к описанному лисицей А в письме  своей сестре «мрачному северному развлечению» [СКО, С. 103], во время которого муху, оборвав ей крылья, сажают на конец крайней плоти. Важно отметить, что игра эта, по мнению А Хули, представляет собой «медитацию над   безысходностью  существования,  одиночеством   и    смертью»           [СКО, С. 103]. Примечательно также, что сравнение читателя с мухой впервые используется Пелевиным ещё в «Жизни насекомых», где мотылёк Дима, размышляя о том, что вызывает жалость у духовных мертвецов, произносит знаменательную фразу:  «Если мертвецу показать <…> муху на липучке, то его вырвет. А если показать ему эту же муху на липучке под музыку, да ещё заставить на секунду почувствовать, что эта муха – он сам, то он немедленно заплачет от сострадания к собственному трупу» [ЖН, С. 66].                                                     

     Таким  образом, вводя в текст  романа отрывок стихотворения,  автор вновь отождествляет читателя  с мухой, призывая его не  полагаться на судьбу, не быть безвольной игрушкой в руках неведомых, но далеко не дружественных сил и не ждать от них того момента, когда, возможно, выяснится, что разновидность игры, в которую он оказался вовлечён, называется «Китеж духа» [СКО, С. 103-104]. Примечательно также, что третья и четвёртая строки отрывка отсылают читателя и к роману «Числа», где банкир Стёпа после встречи с агностиком задумывается о том, «какие жуткие люди рыщут в потёмках за границей обеспеченного мира» [Ч, С. 164]. Последняя фраза является, конечно, образцом неподражаемой пелевинской иронии, зачастую снимающей серьёзность затрагиваемых постмодернистом проблем и требующей отдельного исследования.

Заключение

     Завершая исследование особенностей  художественной структуры четырёх  романов Пелевина, отметим, что проведённый нами анализ, прежде всего, указал на тождество жанра и близость времени создания текстов, а также позволил выявить сходные особенности построения системы образов в данных текстах. Важнейшими чертами, свидетельствующими о близости  рассмотренных произведений друг другу, являются присутствие центрального хронотопного образа, стандартная схема расстановки «действующих лиц», сходство главных героев, типологическое родство второстепенных персонажей, наличие переходящих из одного произведения в другое сквозных «действующих лиц». 

     Кроме того, в пользу подхода к «Чапаеву и Пустоте», «Generation «П», «Числам» и «Священной книге оборотня» как к некому сверхтекстовому единству свидетельствуют наличие в них повторяющихся мотивов, важнейшими из которых являются  мотив иллюзорности бытия, мотив хаоса, мотив непонимания и одиночества, мотив болезненности существования, мотив обманчивости красоты, мотив вырождения современной культуры. Значительная часть из них заимствована из восточных религиозно-философских учений, в частности буддизма, другие же «смысловые повторы» органично вписываются в общую фрагментированную, хаотичную и лишённую единого организующего начала постмодернистскую картину мира.

     К числу других характерных  поставангардных черт рассматриваемых текстов относятся широкое использование образности, связанной с низом человеческого тела, употребление табуированной лексики, изображение сексуальных извращений (у Пелевина они предстают как модель отношений власти и народа), а также деконструкция европейских философских воззрений и христианских религиозных верований. Важно отметить, что и активное использование буддийских аллюзий (как и вообще аллюзийность и цитатность в качестве базового принципа создания текстов), тоже можно считать постмодернистской приметой, поскольку «канонический» пересказ слов Будды часто сочетается в творчестве рассматриваемого автора с новым осмыслением основных идей этого учения и его, мягко говоря, нетрадиционным изложением (благо в буддизме, в отличие от христианства, подобное вольное отношение к священным текстам допускается и не считается кощунством). Ещё раз подчеркнём, что сказанное справедливо для всех четырёх романов Пелевина.

     Наконец, само построение произведений также обнаруживает характерные сходные тенденции: тяготение к кольцевой композиции, фрагментарность повествования и наличие вставных новелл. Всё это вместе взятое позволяет сделать вывод о том, что произведённое Д. Полищуком объединение обозначенных текстов в цикл нельзя считать чем-то механическим, привнесённым извне, ибо оно органично проистекает из характерных особенностей самих романов.

     Как показало проведённое исследование, метатекстуальный пласт повествования  присутствует во всех частях  тетралогии и представлен в  ней, помимо названия произведения и именования его главок,  сопровождающими текст предисловиями, эпиграфами, примечаниями, посвящениями, а также высказываниями о создаваемых произведениях в самих текстах, приписанными их повествователям.

     В полном соответствии с постмодернистской идеей многогранности реальности, непознаваемости мира и возможности разных его интерпретаций в большинстве романов Пелевин не останавливается на едином названии представляемого текста, а даёт несколько его вариантов, подчёркивая, что тот из них, который вынесен на обложку, выбран лишь как наиболее удобный. Как в заголовке произведений, так и в эпиграфах к нему, так же при желании легко могут быть обнаружены несколько смыслов, взаимодополняющих друг друга, что (тоже в постмодернистском духе) способствует усилению игрового начала в романах.

     Эпиграфы для своих произведений  Пелевин не только берёт из  реально существующих текстов,  но и зачастую сочиняет сам,  приписывая их конкретному лицу  или ограничиваясь упоминанием  о «неизвестном источнике», из  которого они якобы происходят. Обычно уже в них писатель объявляет тему произведения или ставит его основную проблему и задаёт важнейшие координаты смыслового пространства, в котором будет разворачиваться действие романов.

     Иногда присутствующие в тексте предваряющее его посвящение или указание на место и время создания в конце романа часто носят абсурдный характер, с одной стороны, подчёркивая хаотичность мира, с другой – заключая в себе дополнительное значение, которое может варьироваться от определения временных границ повествования (GП) до имплицитного выражения идеи «языка власти» (Ч).

     Имеющиеся в первом и заключительном  романах тетралогии предисловия  представляют собой критические  рецензии на соответствующие  тексты, приписанные ролевым персонажам. В них с дружественных или враждебных автору позиций даётся более или менее разгромная «опережающая оценка» чисто литературных или идеологических недостатков представленных произведений, призванная ретушировать «корявости авторского слога», высмеять недоброжелательных критиков и обеспечить писателю игровое пространство для отступления.

     Тот же постмодернистский принцип  бесшабашного «стёба», позволяющий  уменьшить степень авторской  ответственности за содержание  произведения и максимально от  него дистанцироваться, реализуют и метатекстуальные высказывания в тексте самих романов. Таковы, в частности, критические замечания одних героев романа о суждениях других, а также указания на детали мифологизированного процесса создания текста, являющиеся частью авторской игры с читателем.

     Помимо концепций постмодернизма, тексты рассматриваемого автора  обнаруживают в себе черты  сходства с произведениями массовой  культуры. Важнейшей принципиальной  особенностью паралитературы, проявившейся  в тетралогии Пелевина и отчасти затронувшей и её метатекстуальный уровень (название первого романа тетралогии, обилие рекламных роликов во втором), является установка на популярность произведения, повышающую читательский спрос на него. Средствами её осуществления оказываются у Пелевина такие характерные черты, как известный схематизм образов, использование популярных персонажей массовой культуры (на страницах романов иногда появляются герои мексиканских сериалов и голливудских боевиков, «действующие лица» сравниваются с детскими игрушками «покемонами»), авантюрный сюжет, счастливый (иногда хотя бы на первый взгляд) конец, реализующая те же коммерческие цели установка на эпатаж.

     Вместе с тем, в творчестве  писателя есть ряд особенностей, выводящих его произведения за  рамки паралитературы. Так, в его произведениях отсутствует чёткая жанровая определённость, характерная для продуктов масскульта, писатель часто ставит в своих текстах «вечные вопросы», более характерные для русской классики, и пытается найти ответ на них, разрабатывает идеалистические философские концепции.

     Однако, пожалуй, наиболее примечательной  и парадоксальной чертой, проявившейся  в романах Пелевина, отличающей  его как от популярной, так  и от классической литературы, является его критика современной  коммерциализованной массовой культуры с одной стороны и бесполезной и сложной литературной классики -  с другой. Эта уникальность позиции рассматриваемого автора объясняется, на наш взгляд, ощутимым противоречием между утилитарно-бытовым восприятием литературы как способа обеспечить себе безбедное существование, стремлением выразить при этом в создаваемых книгах свои любимые идеи и одновременно глубоким (буддийско-даосским по происхождению) недоверием к слову как таковому.

     Соответственно, выражаемое с помощью странных предисловий и примечаний стремление предельно отстраниться от своих произведений, отказавшись от авторства, и вместе с тем оставшись присутствовать на их страницах, можно рассматривать как очередное проявление равно характерной как для буддизма, так и для постмодернизма воли к освобождению, включающему в себя диалектическое снятие любых возможных противоречий, выход за пределы ограничений, накладываемых обществом и собственным мышлением, и преодоление литературного текста как выражения довлеющей над свободным духом власти языка.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Список  использованной литературы

Художественные  тексты

1.Пелевин  В. О. Generation «П»: Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 336 с.

2.Пелевин В. О. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Роман и рассказы / В. О. Пелевин.- М.: Эксмо, 2005.- 384 с.

3.Пелевин В. О. Жёлтая стрела: Повести. Рассказы / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 496 с.

4.Пелевин В. О. Жизнь насекомых:  Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2001.- 336 с.

5.Пелевин В. О. Жизнь насекомых: Избранные произведения   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2004.- 288 с.

6.Пелевин В. О. Омон Ра: Роман: Рассказы   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2000.- 272 с.

7.Пелевин В. О. Священная книга оборотня: Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Эксмо, 2004.- 384 с.

8.Пелевин В. О. Хрустальный мир: Рассказы   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 224 с.

9.Пелевин В. О. Чапаев и Пустота: Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 399 с.

Список  использованных сокращений

GП - Пелевин В. О. Generation «П»: Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 336 с.

ЖН - Пелевин В. О. Жизнь насекомых:  Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2001.- 336 с.

ЖС - Пелевин В. О. Жёлтая стрела: Повести. Рассказы / В. О. Пелевин.- М.: Вагриус, 2002.- 496 с.

СКО - Пелевин В. О. Священная книга оборотня: Роман   / В. О. Пелевин.- М.: Эксмо, 2004.- 384 с.;

Ч - Пелевин В. О. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Роман и рассказы / В. О. Пелевин.- М.: Эксмо, 2005.- 384 с.