Поведенческие предпосылки, принятые в современном институционализме

3. Поведенческие  предпосылки, принятые в современном институционализме

Прежде всего, под большой  вопрос была поставлена возможность  отвлечения от системы предпочтений, которая формируется внутри человека. Это система ценностей, целевых  установок, стереотипов поведения, привычек индивидов, психологического и религиозного типов, что напрямую говорит о том, что индивид  осуществляет выбор сам. То есть институционалисты определяют скорее характер ситуации, в которой выбор осуществляется, а не рассматривают полученный результат в рамках взаимодействия многих людей. Поэтому такой подход предполагает подключение исторического аспекта, который просматривает эволюцию человека, привязанного к конкретной культуре, обществу, группе и существующего в определённое время.

Следующая особенность институциональной  теории вытекает из предыдущей: так  как предположение об экзогенности системы ограничений неверно, то, следовательно, если человек не имеет полный объём информации, необходимой для свободной ориентации в окружающем мире, то он и не в состоянии отразить в полной мере процессы индивидуальной и общественной жизни. Тогда как можно проследить процесс осуществления отбора реальности и их расшифровку как предпосылку осуществления выбора?

Для решения этих вопросов в рамках современной неоинституциональной экономики используются две поведенческие предпосылки – ограниченная рациональность и оппортунизм.

Более радикальный подход содержится в работах Герберта Саймона. Саймон[10] предлагает заменить принцип максимизации – принципом удовлетворенности, так как в сложных ситуациях следование правилам удовлетворительного выбора выгоднее, чем попытки глобальной оптимизации.

Это положение может согласовываться  с концепциями австрийской школы, в рамках которой вместо максимизации полезности используется предпосылка  о сравнительной важности потребностей и о наилучшем их удовлетворении, возможно меньшим количеством благ.

Саймон отмечает, что в экономической теории понятие удовлетворённости не играет такой роли, как в психологии и теории мотивации, где оно является одним из самых важных. Согласно психологическим теориям, побуждение к действию происходит из неудовлетворенных стремлений и исчезает после их удовлетворения. Условия удовлетворённости, в свою очередь, зависят от уровня устремлений, который зависит от жизненного опыта.

Придерживаясь этой теории, можно предположить, что целью  фирмы является не максимизация, а  достижение определённого уровня прибыли, удержание определённой доли рынка  и определённого объёма продаж.

Это подтверждается статистическими  данными. Это также согласуется  с исследованиями Холла и Хитча (ценообразование по формуле издержки плюс стандартная надбавка), а также Сайерта и Марча (фирмы, положение которых на рынке стабильно, действуют менее энергично).

В рамках старого институционализма неоклассическая концепция экономического человека и «данных предпочтений» постоянно подвергается критике.

Во-первых, старые институционалисты говорят о том, что необходимо учитывать влияние процесса обучения на формирование поведенческих предпосылок индивидов. Обучение в самом широком смысле представляет собой нечто большее, чем просто открытие или получение информации; обучение – это преобразование индивидуальных качеств и предпочтений, что равносильно изменению отдельной личности. Сегодня нам не нравится какое-то произведение искусства, но после выставки мы можем почувствовать к нему вкус. Обучение способно преобразовать индивида. Иными словами, обучение может повлиять на предпочтения, цели, качества, умения и ценности. Строго говоря, сам акт обучения подразумевает неполноту располагаемой информации, тем самым исключая совершенную рациональность. Чтобы включить обучение в рамки концепции максимизирующего полезность, рационального агента, границы этой концепции должны быть значительно сужены. Наконец, обучение – это развитие способов и средств познания, расчёта и оценки. Если методы и критерии "оптимизации" сами являются объектом изучения, то как обучение само по себе может быть оптимальным?[11]

Во-вторых, при анализе  экономического поведения важно  учитывать роль привычек. Привычки сами по себе формируются посредством  повторения действия или мысли. Они  обусловливаются предшествующей деятельностью  и обладают устойчивыми, самоподдерживающими  свойствами. Посредством привычек индивидуумы  выносят оценки их собственной уникальной истории. Привычки являются основой  и рефлексивного, и не рефлексивного  поведения. Для человека привычки сами по себе являются средствами более  глубокого обдумывания и сознательного  решения.

Однако привычка не означает поведение. Существует склонность к  определённому типу поведения в  ситуациях определённого рода. Безусловно, у нас могут иметься привычки, которые в течение долгого  времени не проявлялись. Привычка может  существовать, даже если она никак  не проявляется в поведении. Привычки – это скрытый репертуар потенциального поведения; они могут быть вызваны  соответствующим стимулом или ситуацией.

Приобретение и видоизменение  привычек – центральный момент существования  отдельного человека. Скажем, в значительной степени мышление зависит от приобретённых  языковых привычек, к тому же становясь  при этом более красочным. Кроме  того, чтобы осознать сущность мира, нам нужно приобрести привычку к  классификации и к нахождению обычно связываемых значений. Важно  то, что все действия и размышления  зависят от первичных привычек, которые  мы приобретаем в процессе индивидуального  развития. Следовательно, привычки во временном аспекте и онтологически  первичны по отношению к намерениям и мышлению. Как мы убедились, действие преобразующей нисходящей причинной  связи выражается в создании и  формировании привычек. Привычка –  ключевое скрытое звено в причинной  цепочке.

Соответственно, поскольку  мы можем объяснить, как институциональные  структуры порождают новые или  изменяют существующие привычки, то мы располагаем приемлемым механизмом преобразующей нисходящей причинной  связи. Не удаётся, напротив, выделить какой-либо причинный механизм, который  опосредовал бы прямое влияние институтов на преобразование целей и убеждений.

В-третьих, важность привычек реализуется при принятии предпосылки  о нисходящей причинной связи. Понятие  «нисходящей причинной связи» впервые  появилось в психологии, в работе лауреата Нобелевской премии, психолога  и биолога Роджера Сперри. Наряду с другими учёными, этой теме уделял внимание К. Поппер. В этой литературе понятие «нисходящей причинной связи» имеет слабую и сильную формы. Относительно слабая форма проявляется в действии эволюционных законов на популяции. Все процессы на низших уровнях онтологической иерархии действуют в соответствии с законами высших уровней и сдерживаются ими. Другими словами, если системе присущи определённые свойства и тенденции развития, то отдельные компоненты системы функционируют в соответствии с ними. К примеру, распространение организмов, образующих популяцию, сдерживается процессами естественного отбора.

Более широкое понятие  нисходящей причинной связи - «преобразующая нисходящая причинная связь» (по Ходжсону) – охватывает и индивидов, и население, не только ограниченных определёнными факторами, но также изменившихся в результате действия сил причинных связей, связанных с высшими уровнями[12].

Представитель старого институционализма Дж. Дьюзенберри разработал модель потребительского поведения, основанную на эффектах привычек и обучения. В соответствии с этой моделью, с ростом доходов у индивидов появлялись новые привычки потребления, которые сохранялись даже после того, как доходы через некоторое время снижались. Их вкусы и предпочтения изменялись, как только они начинали вести новый образ жизни. Эта модель совокупного поведения потребителя успешно прошла несколько эконометрических проверок. Тем не менее, модель Дьюзенберри не получила признания, не потому что не прошла статистической проверки, а потому, что она не основывалась на мэйнстримовской идее рационального, максимизирующего полезность потребителя.

Как справедливо заметил  Дж Ходжсон, акт размышления в пределах запутанной совокупности наслаивающихся друг на друга привычек, в конечном счёте, предполагает не большую свободу индивида, чем та, которой обладает максимизирующий полезность робот в экономике мэйнстрима. В самом деле, это миф, что индивид, запрограммированный на максимизацию своей полезности согласно какой-то заданной функции предпочтения, свободен. Экономика мэйнстрима стремится объединить обе вещи: идеологию индивидуальной свободы с моделью прогнозируемого человеческого выбора. Традиционные институционалисты, напротив, утверждают, что, с одной стороны, выбор есть в значительной степени непредсказуемый результат функционирования сложной нервной системы человека, на которую оказывает влияние комплексная, открытая и изменяющаяся окружающая среда. С другой стороны, на наш выбор влияет наследственность, воспитание и обстоятельства. Человеческое поведение не является ни беспричинным (необусловленным), ни абсолютно предсказуемым.

1. Модель экономического и социологического  человека

 Экономическая  теория со времени своего возникновения  как самостоятельной области  знания использовала модель экономического  человека. Создание такой модели  обусловлено необходимостью исследования  проблемы выбора и мотивации  в хозяйственной деятельности  индивидов. Но как справедливо  отмечал Саймон, усилия экономистов были направлены в основном на исследование результатов выбора в экономической сфере, а сам выбор как процесс выпал из поля экономического анализа: «неоклассическая теория исследует, по сути, не процесс выбора, а его результаты»[1].

Внимание  экономистов к проблеме и механизму  экономического выбора и условий, опосредующих этот выбор, обусловило пересмотр классической модели экономического человека в рамках институционализма.

Но вначале  необходимо кратко рассмотреть предпосылки, на которых базируется неоклассическая  модель экономического человека.

Необходимо  отметить, что основной элемент концепции  экономического человека, рациональность, является настолько сложным для  научного анализа, насколько простым  это понятие кажется с точки  зрения обыденного сознания.

Рациональность  может быть определена следующим  образом: субъект (1) никогда не выберет  альтернативу X, если в то же самое  время (2) ему доступна альтернатива Y, которая, с его точки зрения (3) , предпочтительнее X.[2]

В современной  научной литературе для обозначения  экономического человека используется акроним REMM, что означает «изобретательный, оценивающий, максимизирующий человек»[3]. Такая модель предполагает, что человек по поводу извлечения полезности из экономических благ ведет себя полностью рационально. Это предусматривает следующие условия:

1) информация, необходимая для принятия решения,  полностью доступна индивиду;

2) человек  в своих поступках в сфере  экономики является совершенным  эгоистом, т. е. ему безразлично,  как изменится благосостояние  других людей в результате  его действий;

3) не существует  никаких внешних ограничений  для обмена (при условии, что  обмен ведёт к максимизации  полезности);

4) желание  увеличить свое благосостояние  реализуется только в форме  экономического обмена, а не в  форме захвата или кражи.

Подобные  допущения привели к обвинениям в адрес современной ортодоксальной экономической науки в том, что  она стала, по сути, «экономикой классной доски»[4] и совершенно оторвалась от реальной жизни.

Но рациональность – это ещё далеко не всё, что  определяет поведение экономического агента. Он не существует обособленно  от окружающих предметов и таких  же агентов как он, поэтому необходимо рассмотреть и ограничения, с  которыми сталкивается человек в  процессе принятия решения или осуществления  выбора.

Неоклассическая теория здесь исходит из предположений, что все потребители знают, чего они хотят, то есть каждый имеет свою совокупность известных ему потребностей, которые к тому же связаны функционально. Для упрощения анализа неоклассики  взяли «усредненную» функцию  полезности, где не учитываются ни разнообразие возможностей максимизации при постоянной величине дохода, ни различия между субъективными стремлениями использовать имеющиеся ресурсы  и объективными возможностями. Следовательно, так как предпочтения известны, то решением функции полезности будет  определение неизвестных результатов  индивидуального выбора.

Однако  ценность теории, предсказывающей выбор  потребителя или другого экономического субъекта, будет высока тогда, когда  окружающая ситуация остается относительно стабильной, а потенциалы, заложенные в ней, являются доступными для принятия и переработки человеческими  возможностями. Тем более, что существуют, кроме вышеперечисленных внешних, ещё и внутренние препятствия, от которых неоклассики просто абстрагируются.

Следуя  неоклассикам, можно представить  человека как совершенное существо, полностью владеющее собой и  своими собственными поступками, то есть определяющим последние единственным критерием – собственной функцией полезности. Кроме того, он оставляет  в стороне предпочтения других субъектов, которые в позитивном или негативном плане могут отразиться на его  решениях, а также предполагает отсутствие взаимосвязи между целью и  средством. Одно и другое берутся  уже заранее известными и возможность  того, что при рассмотрении цепочки  последовательных действий цель может  стать средством и наоборот –  отсутствует.

Таким образом, можно отметить, что отсутствие каких-либо предпосылок о возможности влияния  решений одних людей на решения  других отрывают ортодоксальную теорию от социальности экономической науки.

Социологических моделей человека существует, по мнению Линденберга, два вида. Первый  (акроним SRSM) – социализированный человек, исполняющий роль, и человек, который  может быть подвержен санкциям. Это  человек, полностью контролируемый обществом. Ставится цель – полная социализация. Процесс направляется обществом – человек играет свою роль в нём. Наконец, возможность  применения санкций – это контроль со стороны общества.