Образ жизни крестьян

Традиционализм общинного земледелия не исключал возможности модернизации привычного хо зяйственного уклада. Инстинкт самосохранения побуждал сельскую общину к необходимости опера тивно  реагировать на экономические условия, потребности рынка, в конечном счете, учитывать произ водственные  интересы самих крестьян. Способность  общины адекватно реагировать на запросы време ни, не меняя сути, приспосабливаться к меняющейся обстановке, отмечали еще исследователи  дорево люционного периода. В начале ХХ в. А.А. Кауфман писал: «Община  не оставалась не изменой и опре деленным образом подстраивалась под  изменившиеся условия. Как и в  частновладельческих хозяйст вах, исследователи отмечали переход  от трехполья к многополью, внедрение  технических культур, но вых орудий труда, улучшение пород скота, использование  кредита, создание кооперативов и тому по добные новшества в общине, которые  повышали ее эффективность и не давали убедиться в преимуще ствах выделившихся хозяйств»²²⁸.

Поземельная крестьянская община, как  традиционная форма землепользования, могла препятство вать, а в ином случае способствовать внедрению передовой  агротехники. Нередко инерция коллектив  ного мышления оказывалась сильнее  разумных доводов. «Каждый крестьянин в отдельности человек, как и  все другие, понимает всякие улучшения, готов на всякие разные меры, с ним  можно во всем ис кренне столковаться, – писал об общине в 1906 г. И.И. Яковлев. – Сход – другое дело. Во множестве  случаев его решения поражают самих крестьян, которые, видя их нелепость, только разводят руками, недоумевают, как все это вышло»²²⁹. Для того, чтобы та или иная новация была принята сельской об щиной, требовалось время. Она должна была, образно говоря, «пропитаться» этой идеей, поверить в ее хозяйственную целесообразность, убедиться в том, что ее внедрение не увеличит степень производст венного риска. После того, как решение миром принято, он употреблял все свое влияние и авторитет для повсеместного и быстрого распространения нововведения на крестьянских наделах. Еще в довоен ный период тамбовские агрономы заметили, что агрономическое воздействие лучше осуществлять че рез общину²³⁰. Образно суть этого процесса передал известный публицист начала ХХ века А.А. Чупров. Он писал: «При общинном хозяйстве всякие нововведения совершаются как-то стихийно: то обычный строй в данной отрасли держится, чуть-ли не веков, а как попадет на новый путь, то вдруг сразу и про рвется и пойдет вперед с неудержимой силой, беспощадно ломая и коверкая старый порядок»²³¹.

Крестьянину были чужды абстрактные  понятия. Он охотно и внимательно  слушал советы заезжих агрономов, но их рекомендации применял редко. Другое дело, когда крестьянин видел результаты пере довых агрономических приемов  на опытном поле, а лучше на соседнем наделе своего брата-мужика. Такой практицизм проистекал из особенностей крестьянской психологии, являлся проявлением  сель ского менталитета. Крестьянин верил лишь такому доказательству, которое имело характер бесспорной очевидности.²³² Прагматизм крестьянского мышления выражался в том, что мужик ничего не принимал на веру. Вот свидетельство самих крестьян. «Говорят, что русский крестьянин туго принимает все, что могло бы улучшить его хозяйство, – писал в 1906 г. крестьянин Д.П. Смирнов, – Неправда. … Иногда, действительно, он недоверчиво относится к разным «новшествам», но тут, думается, вина не в нем. Я заметил, что где все просто, где все испытано практически (курсив мой), где опыт уже показал, что действительно полезно не то, это, крестьянин охотно принимает улучшение»²³³. Мужик был этаким «неверующим Фомой» и убеждался только в том, что мог потрогать руками и не раз, и не два. Являясь «местным искусством», агротехника не приживалась, если не доказывала свои преимущества на каждом поле, участке. Развитие сети участковой агрономии (подробнее об этом ниже) дало крестьянству воз можность крестьянству познакомиться с достижениями сельскохозяйственной науки, увидеть результа ты многопольного севооборота, оценить эффективность травосеяния, и т.п. Одним словом, подготовить условия для широкого распространения и применения агрономических знаний в сельской повседневности.  

Экономическое положение  крестьянских дворов

Экономическое развитие крестьянских дворов сдерживала их хозяйственная  маломощность. По расчетам кн. А. Васильчикова, в 70-е гг. XIX в. доля безземельных крестьян в Тамбовской губернии со ставляла 5, а в Курской до 10 %²³⁴. Последние два десятилетия ХХ в. характеризовались уменьшением доли душевого надела и роста числа безземельных и малоземельных крестьянских хозяйств. Согласно данным департамента окладных сборов, сельское население 50 губерний Европейской России с 1861 по 1900 г. выросло с 50 млн. до 90 млн. или на 79 %, средний размер на душу мужского пола, составляв ший в 1860 г. – 4,8 дес., понизился в 1900 г. до 2,6 дес.²³⁵ В губерниях Центрального Черноземья сред недушевой надел был ниже, чем в целом по стране. Об этом свидетельствует приводимая таблица²³⁶.

Губернии 1860 г. 1880 г. 1900 г.

Воронежская 4,5 3,3 2,4

Курская 3,1 2,2 1,7

Орловская 3,3 2,4 1,8

Тамбовская 3,6 2,7 2

За период с 1861 – 1865 гг. по 1890 – 1895 гг. в целом в Европейской России площадь посева на каждого едока  сократилась на 35, а в центрально-черноземных  губерниях – на 44 %²³⁷.

В характеристике хозяйственного положения  русского крестьянства следует учитывать  такой пока затель как плотность  населения, фактор, отражающий нагрузку человеческого общества на окружаю  щую среду. По мнению экономиста Н.П. Огановского, при трехпольной системе  земледелия населению становиться  тесно при густоте в 40 чел. на кв. версту. Для черноземной полосы он поднимал этот пока затель до 50 – 55 человек.²³⁸. По данным Ф. Бара плотность всего населения в середине 1890-х гг. со ставляла в губерниях: Воронежской – 48 человек, Орловской – 50, Тамбовской – 48²³⁹. Показатель же плотности сельского населения был значительно выше. Проиллюстрируем это на примере Тамбовской губернии. На одну квадратную версту удобной надельной и купчей земли приходилось постоянного крестьянского населения: в 1881 – 1884 гг. – 72,0 человека, в 1912 г. – 87,0 человек, в 1917 г. – 97,1 че ловека.²⁴⁰

Другая проблема хозяйственного развития заключалась в недостаточной  обеспеченности крестьянских дворов тягловой рабочей силой. В Тамбовской губернии в 1881 г. безлошадные дворы составляли 24 %, имеющих одну лошадь – 32, 2 – 3 лошади – 36, более трех – 8. Бесхозных дворов (т.е. те, кто не обрабатывал надел) в губернии было 9 %, безземельных – 4²⁴¹. По данным за 1880 г., в Елецком уезде Орловской губернии безлошадные крестьянские хозяйства составляли – 22,5 %, а 14,8 % не имели ни лошадей, ни инвентаря²⁴². На рубеже веков ситуация с обеспеченно стью крестьянских хозяйств тягловой силой еще более ухудшилась. В Орловской губернии в период 1899 – 1900 гг. из 241 635 дворов не имело лошадей 67 770 или 28 %. Около 18 % крестьянских дворов в губернии не располагало сельскохозяйственным инвентарем²⁴³. По данным военно-конской переписи за 1899 – 1901 гг. число безлошадных дворов составляло: в Воронежской гу бернии – 27,8, в Орловской – 29, в Курской – 25,6, в Тамбовской  – 29,4 %²⁴⁴.

Слабые крестьянские хозяйства  региона были обеспечены усовершенствованными орудиями труда и сельскохозяйственными  машинами. Так в Воронежской губернии в конце 80-х – начале 90-х гг. XIX в. на 231 387 дворов приходилось 237 190 сох  и 49 738 плугов, а в 60 192 дворах вообще не было мертвого инвентаря. В 1900 г. число  дворов без сельхозинвентаря в губернии составляло 20,1 %. Если принять во внимание только хозяйства с инвентарем, то на 100 приходилось в 1885 – 1887 гг. плугов – 12, сох – 104,5, молотилок – 1,2; в 1900 г. соответственно – 16,5; 101,7; 4,7²⁴⁵. Таким образом, оснащенность крестьянских дворов инвентарем к началу ХХ в. была крайне незначительной и не позволяла вести интенсивное производство.

Неизбежный процесс имущественного расслоения деревни активизировал  социальные функции сельского общества. Для маломощных крестьянских хозяйств деревенские формы взаимопомощи и трудовой солидарности давали возможность  избежать разорения, сохраняли надежду  на хозяйственный подъем и обретение  более высокого социального статуса.  

Аграрная реформа и  ее восприятие крестьянством

В ходе столыпинской аграрной реформы, впервые после отмены крепостного права, власть пред приняла масштабную попытку преобразовать традиционный уклад жизни русской деревни. Модерниза ция была направлена на создания условий, направленных на интенсификацию крестьянских хозяйств. Указ 1906 г. и закон 1910 г. создали необходимую правовую основу аграрной реформы. Основные уси лия организаторов реформы были направлены на утверждении в деревне права частной собственности на землю как условия роста сельскохозяйственного производства. Цель землеустройства состояла в уст ранении чересполосицы, многополосицы и дальноземья посредством отвода земельного участка. Ра ционально землепользование в сочетании с хозяйственной инициативой должны были привести к по вышению доходности крестьянского производства. Снизить избыток сельского населения в централь ных губерниях и расширить посевные площади за счет хозяйственного освоения новых районов пред полагалось произвести за счет переселения крестьян. Социальная составляющая реформаторских наме рений включала в себя ослабление консолидирующей роли общины в борьбе с помещичьим землевла дением. Ставка власти на крестьян-собственников неизбежно вела к обострению внутридеревенских противоречий. Таким образом, власть в модернизации агарного сектора преследовала, прежде всего, го сударственные интересы. Но, насколько эти интересы совпадали с устремлениями самого крестьянства? Было ли готово крестьянство пожертвовать принципами общинного землепользования ради выгод инди видуального хозяйствования? Ответы следует искать в реакции крестьянства на реформаторские усилия власти.

Столыпинская реформа стала  временем испытания жизнеспособности сельской общины. Прочность традиционных устоев в губерниях региона была различной. По данным Земского отдела МВД, на 1 февраля 1915 г. в Курской губернии вышло из общины – 43 % домохозяев, в  Орловской – 39, в Тамбов ской – 24. С момента начала реформы и  до 1 января 1917 г. в Воронежской губернии вышло из общины и укрепило землю  в собственность свыше 81 тыс. домохозяев, имевшие свыше 482 тыс. дес. земли. К  общему числу дворов это составляло 21 % или около 13 % земельной площади  крестьян²⁴⁶. Разрыв части крестьян с общинным землепользованием (но не с общиной в целом) был подготовлен предыдущим этапом развития русской деревни. В послед ние два десятилетия заметно выросло число беспередельных общин. В губерниях Центральном Черно земье число таких общин составляло в Курской губернии – 70,7; Орловской – 60,2; Тамбовской – 59,9; Воронежской – 33,8 %²⁴⁷. Явно прослеживалась зависимость между числом беспередельных общин и количеством домохозяев вышедших из общины. Рост беспередельных общин означал, что «значитель ная масса крестьян-общинников оказалась на положении подворных владельцев»²⁴⁸. Отказ общины от земельно распределительной функции отнюдь не свидетельствовал о том, что она прекратила свое су ществование. Даже те крестьяне, где переделы не происходили с 1861 г. продолжали ценить общинные принципы земледелия и самоуправления. Прекращение земельных переделов и усиление социальной поляризации в деревне вовсе не приводило к отрицанию такого способа саморегуляции как община.

Преобладание семейно-трудового  хозяйства по-прежнему требовало  общинных гарантий их существования²⁴⁹.

Сокращение числа общих переделов  в селах Центрального Черноземья было обусловлено аграрным перенаселением региона. Корректировка величины земельных  наделов общинников производилась  че рез механизм частных переделов. Аграрная реформа начала ХХ века подорвала  устои сельской общины, но не разрушила  их. На мой взгляд, неверно относить всех крестьян, укрепивших землю в  собствен ность, к лицам вышедших из общины. Прежде всего, это крестьяне, осуществившие чересполосное ук репление земли, а их было большинство  среди «столыпинцев». По данным, приводимым А. М. Анфимовым, они составляли 91 %²⁵⁰. В силу своего положения, они продолжали быть тесно связанными с хозяйственной деятельностью общины. Созданные в ходе реформы участковые хозяйства также осуще ствляли повседневное взаимодействие с общиной. Четвертая часть хуторян имела часть земли в составе угодий общего пользования (выгон, пастбища, луг), а среди отрубников 40 % располагало собственно стью в составе общинных угодий²⁵¹. Добавим к этому, что крестьяне-укрепленцы продолжали оставаться членами сельского общества, участвовали в сходе и в решении в том числе и хозяйственных вопросов. Петербургский историк Б.Н. Миронов в разряд потенциальных противников общины причислил 747 тыс. дворов, заявивших о своем выходе и желании укрепить землю в собственность, но так и не осуществившие свои намерения²⁵². Согласимся с исследователем в том, что эти крестьяне испытывали неудовлетворения общинными порядками, но это совсем не означало, что они выступали за их ликви дацию. Никто не отрицает, что крестьян недовольных поземельной функцией общины в селе было дос таточно, и желающие выйти из нее сделали это в ходе реформы. Но большинство селян остались в ней, тем самым, продемонстрировав верность общинным устоям. Да, и сама община под воздействием про цесса модернизации и влиянием внутренних противоречий не оставалась неизменной. Она эволюцио нировала в том числе посредством ослабления отдельных своих функций. Влияние агарной реформы на состояние сельской повседневности очевидно. Представляется важным проанализировать формы этого влияния, выяснить мотивы тех, кто покидал общину, и кто в ней оставался, раскрыть механизм обыден ного сопротивления правительственным мероприятиям.

В первую очередь укрепить земельные  наделы в собственность поспешили  лица, фактически утра тившие связь  с общиной и не занимавшиеся аграрным трудом. «За выходом из общины стоят  большей частью бобыли и бездомники, не пользующиеся землей как средством  к жизни …», – сообщали коррес понденты Вольного экономического общества из Борисоглебского уезда Тамбовской губернии²⁵³. Эти наблюдения «изнутри» подтверждались и суждения представителей власти.

«В большинстве случаев, – докладывал тамбовский губернатор в 1908 г., – ходатайства  об укреплении в личную собственность  земли возбуждаются такими лицами, которые лично земледелием не занимаются»²⁵⁴. Таким образом, пионерами выхода из общины стали маргиналы, утратившие связь с землей и по рвавшие привычные связи. В 1909 г. тамбовский вице-губернатор Н. Ю. Шильднер-Шульднер, выступая перед земскими начальниками и землеустроителями, недоумевал: «… казалось бы, прежде всего, законом этим должны воспользоваться наиболее обеспеченные землей крестьяне, так как этим лицам, несомненно, наиболее выгодно отвести свои наделы к одним местам». Однако на практике происходило обратное: всякая голытьба, все лица, наименее связанные с землей, поспешили укрепить участки и про дать таковые»²⁵⁵. Из числа укрепленцев, по данным И. В. Чернышева, 21 % дворов продали свои наделы, 14 % сдали их в аренду²⁵⁶. В 1909 г в одном из обществ Никольской волости Ливенского уезда Ор ловской губернии из 15 455 дес. земли было из укреплено в личную собственность 1733 дес. Из них продано 505 дес. (29 %) в среднем по цене 120 р.²⁵⁷ Отдельные крестьяне настаивали на сведения своих участков в единый отруб, но не с целью ведения на нем интенсивного хозяйства. Это делалось для того, чтобы подороже продать землю, а цена отрубного участка естественно была выше.

Другие крестьян продавали свои участки, чтобы обрести средства для переселения на новые земли. Стремление обрести «подрайскую  землю» продолжало жить в крестьянском сознании. Мужик продол жал верить, что есть место, где земли избыток  и нет соседства помещика, где  нива обильна, а вмеша тельство власти минимально. Готовность части жителей  села, в поисках лучшей доли, покинуть родные места, совпадало с целями царского правительства. Переселение  являлось составной частью аграрной реформы. Власть, стремясь разрядить  плотность сельского населения  в Европейской части России, ак тивно поощряла переезд крестьянских семей на постоянное место жительство в Сибирь. «При распре делении долей, – читаем в отчете тамбовского  губернатора за 1910 г., – губернская комиссия принимала в соображение  возможность путем переселения  части крестьян достигнуть увеличения земельного обеспечения остающихся, улучшив при этом порядок их землепользования»²⁵⁸. Возьму на себя смелость утверждать, что переселенцы выступали той частью деревни, которая не была удовлетворена состояни ем своей повседневности. Жажда земли гнала их за Урал, в Сибирь, на Дальний Восток. Ради обретения достатка земли они бросали родные деревни, переносили тяготы дальней дороги. Был ли отъезд бегст вом от общины, разрывом с традициями? Думаю, что нет. Новоселы репродуцировали привычный образ жизни, нередко, начиная свое обустройство на новом месте с создания общины. Для большинства пере селенцев она выступала формой выживания в борьбе с суровой сибирской природой и давала возмож ностью сохранить свой хозяйственно-культурный уклад в многообразии этнического окружения. Одна ко не многие переселенцы сумели адаптироваться к новым условиям хозяйствования. Значительная часть тамбовских ходоков вернулась на родину, не зачислив земли в Сибири (1908 г. – 88,7; 1909 г. – 89,2; 1910 г. – 69,9 %) по разным причинам. Чаще всего выказывалось недовольство качеством почвы, кли матом, отсутствием строевого леса и т.п.²⁵⁹ Искать свою судьбу за Уралом оказалось делом рискован ным, что ощутили на себе не менее четверти тамбовских крестьян-переселенцев, которые вернулись на зад, значительно ухудшив свое положение²⁶⁰. Возвращение вчерашних переселенцев вело к росту соци альной напряженности в деревне.