Кутузов и его время

   Когда лазутчики, которых всегда имел Кутузов, донесли о появлении французов на левом берегу Дуная, он понял, что может попасть в ловушку — на левый берег его не пустит Мортье, а на правом — Наполеон главными силами прижмет к Дунаю. Оставалось погибнуть или ценой сверхчеловеческих усилий достигнуть левого берега у Кремса раньше, чем туда подойдет корпус Мортье. Эту возможность и решил использовать Кутузов. Он ускорил марш частей и опередил Мортье.

   Император Франц требовал, чтобы Кутузов  остался на правом берегу и защищал предмостные укрепления и мост через Дунай. «Я вполне уверен,— писал он,— что Вы Вашим рвением поддержите славу армии государя императора. Вашего монарха...» Но Кутузов покинул правый берег Дуная и... извинился перед Францем за невыполнение приказа. Не без язвительности писал он, что защищать предмостные укрепления было невозможно, потому что он их не нашел. Очевидно, австрийские саперы их не построили, несмотря на приказания императора.

   Едва  арьергард русской армии успел  достичь левого берега, как французские конные егеря были уже на мосту. Но поздно. Взорванный мост рухнул в Дунай.

Наполеона охватила тревога. Он не только упустил  Кутузова, но и оставил против него Мортье, лишенного теперь всякой поддержки главных сил.

   Тревожился  Наполеон не зря. Мортье, перейдя Дунай, двигался к Кремсу вдоль берега по дефиле — узкому проходу между рекой и лесистыми горами. Кутузов в это время распространил слухи, что он, не задерживаясь у Кремса, отходит в Моравию. Для ложной демонстрации он приказал авангарду Милорадовича отходить, не задерживая Мортье. Хитрость Кутузова удалась. Мортье заторопился к Кремсу, втягиваясь все дальше и дальше в дефиле.

   С часу на час ждал Кутузов удара  Дохтурова, отряд которого послал через  горы, чтобы ударить во фланг французского корпуса.

    Но  этого удара не последовало. Отряд  Дохтурова двигался темной ночью  под проливным дождем, вели его  проводники австрийского генерала Шмидта без карт. Они сбились с пути, и Дохтуров был заведен в непроходимую гористую местность. Конницу и артиллерию пришлось оставить. Дохтуров повел отряд сам, преодолевая горные реки и пропасти, втаскивая солдат по одному с обрыва на обрыв. Наконец послышался шум боя: это Милорадович, не дождавшись удара Дохтурова, атаковал Мортье с фронта. Солдаты Дохтурова устремились на выстрелы, атаковали у Дюрренштейна противника с фланга, и начался разгром корпуса Мортье.

   Темная  ночь, опоздание Дохтурова, героизм  французских солдат и личное мужество спасли Мортье от плена. Он успел бежать, уведя с собой остатки разбитого корпуса и очистив левый берег Дуная.

План  Наполеона рухнул, усилия его армии  оказались напрасными. На всем пути от Браунау до Кремса Кутузов точно дразнил его, то останавливаясь для арьергардного боя, то уходя, и, наконец, перед всем миром оставил его в дураках, уйдя на левый берег Дуная и разгромив на глазах у французского императора корпус Мортье.

   Измученные, но гордые победой, не только отбившие, но впервые в истории наполеоновской армии и погнавшие ее дивизии, возвращались русские войска в Креме.

  — Честь вам и слава!.. Молодцы!..— кричал Кутузов в ответ на приветствия своих солдат.

    Французы, развертываясь для атаки, устремились  к Шенграбену. Но узнав, что неподалеку от позиции Багратиона проходит вся  русская армия, Мюрат заколебался. Он боялся атаковать армию Кутузова. Он решил обмануть Кутузова так же, как обманул Ауэрсберга и Ностица, и отправил к нему парламентера, предлагая следующее:

Он. Мюрат, прекращает военные действия, а Кутузов  подпишет договор, по которому русская  армия покинет Австрию и вернётся в Россию. До ратификации договора Наполеоном Кутузов приостанавливает марш к Цнайму.

Кутузов немедленно принял все предложения  Мюрата.

    Мюрат предполагал, что, вынудив Кутузова покинуть Австрию, выиграет войну с  коалицией и по меньшей мере заставит Кутузова стоять на месте, пока Наполеон утвердит договор или подойдёт   со своей армией, и тогда Кутузов со своей армией все равно

     Но Кутузов был не князь  Ауэсберг и не граф Ностиц. О Кутузове и  Суворов говаривал;  «Умен, умен, никто его не обманет...»  В ловушку, которую расставил Кутузову французский маршал, Кутузов заманил его самого.                              

    Сделав  вид, что он, конечно, верит Мюрату и согласен со всеми статьями договора, Кутузов послал к Мюрату своего представителя, чтобы подписать договор и прислать ему на утверждение, а сам... «нимало не думал,— писал он царю,— принять условия. Я удержался ответом 20 часов, а между тем продолжал отступать и успел отойти от французов два марша».

   Он  оставил Мюрата пожинать лавры своих  дипломатических «успехов» и ожидать похвал Наполеона. Мюрат не дождался императорских похвал. Наполеон пришел в неописуемое бешенство. Он увидел, как второй раз его замечательный план, хитрый маневр, приводивший к полному окружению и неизбежной гибели русскую армию, рушится и «старая лисица севера», Кутузов, за которым он гнался сотни верст, второй раз на глазах у всего мира одурачил его и ушел, сближаясь с идущим из России Буксгевденом.

   Обрушив на голову любимого начальника кавалерии  и незадачливого дипломата Мюрата весь свой гнев. Наполеон приказал ему немедленно атаковать русских. Не доверяя больше своим маршалам, он покинул Вену, загоняя коней, сам помчался к Шенграбену.

     Глубокой ночью Наполеон, убедившись, что дальнейшие атаки бесплодны,  приказал прекратить огонь. Багратион отбросил окружавшие его французские полки, пробился штыковым ударом и догнал далеко ушедшего Кутузова. Багратион вернулся к Кутузову, который уже не надеялся видеть его живым,— а он вернулся с трофейным знаменем, приведя с собой 50 пленных солдат и 2 офицеров.

Цель  Кутузова была достигнута — русская  армия беспрепятственно двигалась к Цнайму.

   В истории войн Шенграбенское сражение осталось как изумительный пример арьергардного боя, пример исключительного мужества и героизма русских солдат, о которые разбились все усилия армии Наполеона.

   С законной гордостью солдаты полков, участвовавших в бою под Шенграбеном, носили особый знак, на котором было выгравировано: «5 против 30» — 5 русских солдат арьергарда Багратиона сдерживали 30 солдат французского авангарда. В этот момент все тот же «союзный» император Франц, успевший проиграть Ульм, отдать Наполеону Вену и половину своей страны, потребовал от Кутузова остановиться и дать Наполеону сражение. Кутузов отказался, как всегда, вежливо, но твердо.      

   «Одной  преданности моей к Вашему величеству,—  писал Кутузов,— было бы достаточно для точного исполнения повеления Вашего, если бы даже не понуждал меня к тому священный долг повиноваться воле Вашей. Не смею, однако ж, скрыть от Вас, государь, сколь много представил бы случаю доверить участь войны одному сражению, тем труднее отваживаться мне на битву, что войска хотя исполнены усердием и пламенным желанием отличиться, но лишены сил. Утомленные усиленными маршами и беспрестанными биваками, они едва влекутся, проводя иногда по суткам без пищи, потому что, когда начинают варить ее, бывают насти гаемы неприятелем и выбрасывают пищу из котлов. Полагаю необходимым отступить, доколе не соединяюсь с графом Буксгевденом и разными австрийскими отрядами.

   Подкрепясь сими войсками, мы удержим неприятеля в почтении к нам и заставим его дать нам несколько дней отдыха, после чего можно будет действовать наступательно...»

   Кутузов ушел дальше, соединился с подошедшей из России армией Буксгевдена и занял  выгодную позицию у Ольмюца. Сейчас у него было 86 тысяч солдат, к нему могли подойти из Италии 80 тысяч австрийцев. Русская армия была в безопасности. Ее спас от полного разгрома Кутузов.

     Дело в том, что, несмотря  на победу под Ульмом, занятие  Вены и половины всей Австрии, марш-отход Кутузова поставил Наполеона в крайне невыгодное стратегическое положение. 

   Кутузов понимал, что, несмотря на то, что у  Наполеона сейчас меньше сил, чем  у союзников, его разбросанные корпуса  могут  подойти к нему раньше, чем подойдут австрийские, и тогда русская  армия, покинув выгодную ольмюцкую позицию, опять попадает в тяжелое положение. Нужно было отходить и выиграть две-три недели, чтобы подошла восьмидесятитысячная австрийская армия из Италии, а возможно и прусская армия. Это усилило бы союзников, а Наполеон, вынужденный их преследовать, окончательно ослабил бы свою армию и еще больше растянул бы свои коммуникации. Выигрыш времени был равносилен выигрышу сражения.

   Были  у Кутузова и другие серьезные  соображения, которые он не высказывал на военном совете. Еще после Ульма, слушая оправдания и слезливую болтовню Макка, разгадал Кутузов, что Наполеон отпустил австрийского генерала не по доброте душевной, не из рыцарских побуждений, а поручил Макку за спиной у русских предложить австрийскому императору мир.

    Догадка Кутузова о тайных сношениях Наполеона  и Франца отчасти подтвердилась, когда ему удалось перехватить  письмо французского маршала Бертье к австрийскому генералу. Правда, содержание письма полностью раскрыть не удалось, но, во всяком случае, оно давало повод предполагать, что австрийское правительство вело нечестную игру. Кутузова убеждало в этом и еще одно  обстоятельство. На второстепенный театр военных действий, в   Италию, где находились отнятые Наполеоном австрийские владения, было брошено больше войск, чем к Ульму на дунайское направление, которое выводило к главным силам Наполеона.

   Не  верил Кутузов и в помощь Пруссии. В начале войны Пруссия не только не хотела вступать в коалицию, но даже не разрешала пройти русской армии  через ее территорию. Она боялась Наполеона. Русское правительство предложило Пруссии изобразить движение русской армии через ее территорию как насильственное вторжение, но Пруссия долго тянула с ответом, и, только когда уж очень выгодными показались ей условия, она согласилась вступить в коалицию.

Прусский  король и русский царь над гробом Фридриха II дали трогательную клятву о  нерушимом союзе. Но Кутузов и  этой клятве не поверил. Он отлично  знал, что никогда не бывает так  архилжива и архипродажна и без  того лживая и продажная дипломатия, как во время войны. 

   Не  авторитет Кутузова, до 1805 года не командовавшего армиями в сражениях, был несравним  с авторитетом Суворова, имевшего за плечами к 1799 году Рымник, Измаил и Прагу. Суворову было легче. Он не имел в Итальянском походе рядом с собой двух императоров, два двора, перед ним не было Наполеона, подчинившего волю Александра и Франца, как имел Кутузов перед Аустерлицем.                                

     В 1812 году ради интересов России  Кутузов, вопреки воле царя, сдал Наполеону Москву.                          

  Но  под Аустерлицем Кутузов был  бессилен. Он твердо высказался против наступления. Его не послушали.       

     У Кутузова оставалась только  надежда на беспримерную храбрость русских солдат, на то, что в ходе боя правильным решением он сумеет спасти положение.

И Кутузов  пошел вместе с солдатами под  пули французов.

     Когда всем стало известно, что  виновник аустерлицкого поражения сам русский император, а не Кутузов, Александр I еще больше возненавидел Кутузова и, удалив его из армии, назначил генерал-губернатором Киева.

   Современники  писали, что Михаил Илларионович был  очень доступен населению, вникал в  его нужды, заботился о благоустройстве  города.                            Уверенность полководца в правильности в избранном им пути опиралось на гениальный стратегический анализ обстановки, сложившейся в Европе, в Москве, в Петербурге и в деревнях. Кутузов учёл психологию военоначальника враждебной армии и свой опыт борьбы с ним под Браунау, Аустерлицем и Бородином.

   Уверенность Кутузова в правильности избранного им пути покоилось на вере в свою армию, в свой народ, который поднялся на борьбу.

   Кутузова  часто можно было видеть, окружённым тысячной толпой крестьян, с которыми он вёл беседы, указывал, как вести партизанскую борьбу.

    Со  славой и законной гордостью торжествовала  победу Россия,   имя М. И. Кутузова гремело по всей стране.

   «Мог  бы я сказать,— писал Михаил Илларионович жене Екатерине Ильиничне,— что  Бонапарт, этот гордый завоеватель, бежит  передо мной как школьник от учителя», но... «Бог смиряет гордыню». «Я все скитаюсь, окружен дымом, который называют   славой»,— добавляет он в другом письме. В то же время Кутузов    хочет, чтобы понимали истинное значение его действий. Когда    Екатерина Ильинична прислала из Петербурга оду, в которой было сказано, что он сдал Москву, чтобы сберечь кровь воинов, полководец ответил: «Я весил Москву не с кровью воинов, а с целой Россией и с спасением Петербурга и с свободой Европы». Тогда, стоя на Поклонной горе, стратег и политик нашел единственный путь к победе и временно жертвовал родной столицей. Он предвидел, что найдутся злопыхатели, которые извратят суть его решений, и через месяц снова пишет в Петербург: «А все-таки я не так весил Москву, не с кровью воинов, а со всей Россиею». Оценивая историческое значение своей победы, Кутузов говорил: