Современная западная философия

Разум, на который уповает философия К.Поппера, – это критика всех и всяческих абсолютов, низводимых до уровня заурядных человеческих мнений. П.Я.Чаадаев писал: «Правильно организованный разум стремится к покорности, к вере, так точно, как дурно организованный отталкивает всякую веру, противится всякой покорности». В этом смысле Разум «критического рационалиста» дурно организован и обречен наказанию Сизифа: вечно искать истину, а удостоверяться лишь в собственных заблуждениях. Свою власть Разум употребляет только на поддержание бесконечной перспективы поиска и, подобно Фаусту, не может удовлетвориться каким-либо достигнутым успехом, ибо остановка для него равносильна гибели.

Действительно, в философии К.Поппера критика есть modus vivendi Разума. Эта философия руководствуется принципом «Все открыто для критики» – в том числе и сам этот принцип. Это наиболее общая установка, «базис всей эпистемологии и методологии», по выражению К.Поппера. Однако методологический статус этого базисного принципа далеко не очевиден. Более того, можно усмотреть в этом принципе признаки «порочного круга». На это обратил внимание один из учеников К.Поппера – У.Бартли: принцип фальсифицируемости научных суждений либо нефальсифицируем (и следовательно, не является научным суждением), либо фальсифицируем, но тогда неясны основания подобной фальсификации. Перед философией и методологией науки открывается малопривлекательная перспектива regressus ad infinitum в поисках рациональных критериев критики... критериев рациональности.

К.Поппер, сознавая эту трудность, отмечал, что рационализм, основанный на принципе критицизма, не обязательно связывает себя с положительным решением проблемы обоснованности или оправданности предпосылок критики. «Критика, вообще говоря, может быть неверной,  но тем не менее важной, открывающей новые перспективы и поэтому плодотворной. Доводы, выдвинутые для защиты от необоснованной критики, зачастую способны пролить новый свет на теории и их можно использовать в качестве (предварительного) аргумента в пользу этой теории».  В этих высказываниях сквозит мысль о том, что критика сама по себе обладает ценностью – не только в науке, – а вопрос о критериях и обоснованности этой критики отходит на второй план.

В самом деле, рассуждает К.Поппер, если даже предположить, что существуют абсолютные и бесспорные критерии рациональности (и тем самым вывести их из-под возможной критики), то необходимой предпосылкой всякой рациональной дискуссии является признание всеми ее участниками этой абсолютности и бесспорности. А это возможно только в том случае, если эти участники уже являются рационалистами. «Можно сказать, что рационалистический подход сначала должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Следовательно, рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами». В основании рационалистического подхода лежит «иррациональная вера в разум».

Следовательно, действительно предпосылкой рациональной критики является не обоснованность и истинность предпосылок аргументации и даже не некие абсолютные критерии рациональности, а сама ситуация рациональной дискуссии, возможная только тогда, когда ее создают «единоверцы» – рационалисты, верящие в Разум. Возникновение и поддержание такого рода ситуаций требуют демократического устройства сообщества рационалистов. Образцовой моделью такого сообщества является «Большая Наука», излюбленная мечта и идеал К. Поппера. Принцип рациональности, разделяемые учеными, и установка на рациональную критику – не просто методологические регулятивы, а credo и моральные обязательства. В идеале нормы общественного поведения могут совпадать с моральной регуляцией, пронизанной духом рационального критицизма – это и есть рациональная демократия или «открытое общество».

Таким образом, демократия есть истинная предпосылка критической рациональности, как и рациональность – предпосылка демократии. Нет ничего более демократичного, чем самодержавие Критического Разума.

В этом – ответ «критического рационализма» на проблему Декарта. «Естественный свет разума», распространяющийся в поле понимания, структурированном «врожденными идеями», дает направление движения познания. Но что является причиной самого движения? Почему мысль не останавливается ни на одном из своих результатов? Интерпретируя Декарта, М.К.Мамардашвили указывал, что таковой причиной основоположник классического рационализма полагал жизненное самоосуществление мыслящего «Я». Мыслить и существовать – это значит постоянным усилием поддерживать движение мысли. «Знание существует... как нечто такое, что непрерывно производит другое знание и что все время находится в принципиально переходном состоянии». Что же обеспечивает это состояние, что не дает угаснуть жизненному порыву «Я», поддерживает напряжение силовых линий в «когитальном поле»? Ответ Декарта: эта непрерывно творящая и поддерживающая свое творение сила – Бог, конечный источник «естественного света разума». К.Поппер ищет иной ответ: эта сила – соединение процесса познания с особыми цивилизационными условиями его осуществления, это «открытое общество».

Демократия, оторванная от рациональности и критики – нечто противоречивое, неприглядное и опасное. Рациональность и критика без демократии – нечто беспомощное, безжизненное и практически невозможное. «Критический рационализм» исходит из того, что лишь единство этих начал дает надежду на реализацию как научно-познавательных, так и социальных идеалов.

Но «демократия» и «рациональность» – не синонимы. Их смысловая сопряженность позволяет останавливать регресс в поисках фундаментальных предпосылок или абсолютных критериев рациональности. Но вопрос о критериях не снимается. Понятно, что никакая критика не может считаться рациональной, если критическая аргументация не опирается на принятые основы, принципы, критерии рациональности. Поэтому проблема выявления и выбора этих основ является фундаментальной в теориипознания вообще и в теории рациональности в частности. Однако, как мы увидим ниже, к этой проблеме не сводится выяснение того, чем является рациональная критика.

Когда пытаются вывести характер рациональной критики из «фундаментальных» определений рациональности, неизбежно возникают трудности, связанные с самой стратегией гносеологического фундаментализма, например, философский трансцендентализм во всех своих модификациях исходит из метафизической природы рационального: критерии рациональности совпадают с конструкцией «трансцендентального субъекта». В этом – сила трансценденталистской стратегии, позволяющей последовательно выстраивать философскую картину мира и сообщать высокую одухотворенность и эстетический смысл культуре. Но в этом же слабость – поскольку трансцендентализм постоянно вынужден отвечать на вызов исторического времени, культурно-жизненной реальности, сопротивляющейся диктату метафизики.

Тема эта заслуживает особого рассмотрения. Здесь напомним о затруднениях, с какими сталкивалось метафизико-трансцендентальное определение принципов рациональности Декарта и Канта, когда вынуждалось к очной ставке с результатами и методами науки, развивавшейся отнюдь не в соответствии с гносеологическими схемами этих мыслителей. В ряду этих затруднений можно указать на барьер, перед которым остановился Декарт, – а за барьером находился математический анализ с его «неясными» и «неотчетливыми» (и следовательно, по Декарту, «нерациональными») понятиями «бесконечно малой величины» и «дифференциала», шагнуть же через эту преграду смогли Лейбниц и Ньютон, метафизический гений которых шел к иной конструкции рациональности. Сюда же относятся знаменитые заблуждения Декарта, выводившего законы соударения тел из принципов рациональности, заключенных в его метафизике, конфликт кантовой трансцендентальной эстетики с открытием неэвклидовых геометрий и многое другое.

Трансценденталистская стратегия так или иначе трансформировалась в «абсолютизм» – теорию рациональности, полагающую принципы рациональности вечными и неизменными. Это вело к затяжному конфликту с реальностью познавательных процессов (в науке и за его рамками), а как следствие – вызывало недоверие ученых к метафизике и умозрительным теориям рациональности.

В полемике с трансцендентализмом, опираясь на некоторые идеи эмпиризма, сформировалась иная стратегия: вывести критериирациональности из истории тех форм деятельности, которые – по определению – воплощают в себе рациональность. Например, критерии научной рациональности должны выводиться из перипетий исторически развивающейся науки. Это был замысел, обратный мыслительному ходу трансцендентализма: не от конструкции «мыслящего Я» к реальному мышлению предметного уровня, а от изучения исторически реализуемых познавательных процессов – к предпосылкам этих процессов. Это выглядело привлекательно в глазах приверженцев эмпирической науки: полем эмпирических исследований становилась история и реальная практика самих же научных исследований, научные методы применялись к изучению самой науки. На первый план эпистемологических студий выдвигались результаты и средства апробированных научных дисциплин: психологии, социологии, истории науки и т.д.

Однако соблазнительность замысла столкнулась с сопротивлением парадокса. Исследователь интерпретирует результаты своих наблюдений, будь то историко-научный или «этно-методологический» анализ научных процессов. И эта интерпретация существенно зависит от критериев рациональности, лежащих в основании интерпретативной теории, используемой для этих целей. Поэтому, надеясь отыскать в истории или в исследовании современных ему процессов рационального познания ответы на вопросы о рациональности, взявшийся за эту задачу отыщет лишь сумму подтверждений или контрпримеров для собственных «априорных» представлений о рациональности. Выход из логического круга не просматривается.

Разновидностью подобной стратегии, имеющей, впрочем, самостоятельное значение, поскольку с ней связывают надежды «экстерналисты» - методологи, объясняющие развитие науки «внешними» по отношению к ней факторами, является попытка вывести критерии рациональности из общественных традиций, культурных реалий, политических или экономических характеристик той или иной эпохи. Помимо прочих критических замечаний, какие могут быть направлены в адрес этой попытки, главное в том, что она также не свободна от логического круга. Каким бы ни было множество «внешних» факторов, принимаемых в расчет при определении рациональности, оно само требует рационального анализа, систематизации и теоретического рассмотрения. Того же требует анализ связей между этими факторами и определяемыми принципами рациональности. Логический круг возобновляется. Если же допустить, что внешние «детерминанты» рациональности сами не подлежат рациональному анализу, то придется признать, что рациональность выводится из чего-то рационально непостижимого. Поскольку здесь речь идет не о предпосылках самой возможности и рациональной дискуссии, а о критериях рациональности – такой вывод совершенно неприемлем.

Указанные затруднения побуждают некоторых исследователей вообще отказаться от попыток определения «рациональности как таковой». Проблемы, связанные с такими попытками, объявляются «псевдопроблемами», а само понятие «рациональность» – «псевдометодологическим».  Вместо того, чтобы говорить о «рациональном действии» или «рациональном суждении», говорят об эффективности, целесообразности, непротиворечивости и т.п. Тем самым понятие «рациональности» якобы элиминируется в духе «бритвы Оккама», однако этот прием нельзя провести последовательно. Анализ суждений или действий на их соответствие требованиям целесообразности, эффективности, непротиворечивости и т.д. нуждается в опоре на представления о рациональности, не сводимые ни к «целесообразности», ни к «эффективности», ни к другим понятиям-заместителям, при помощи которых пытаются осуществить эту элиминацию.

Мы видим, что проблема выведения понятия «рациональная критика» из понятия «рациональность» далека от удовлетворительного решения. Более того, есть основания предполагать, что эта проблема вообще не может быть решена нетривиальным образом; в лучшем случае приходится довольствоваться тавтологией – критика рациональна, если она соответствует критериям рациональности. Конечно, это не многое добавляет к пониманию рациональности и рациональной критики.

В связи с этим мы вновь возвращаемся к идеям К.Поппера, чтобы затем сделать шаг в сторону от них. Вслед за Поппером необходимо подчеркнуть особое значение критики для понимания рациональности. В самом деле, о рациональности мысли или действия имеет смысл говорить тогда, когда мысль или действие наталкиваются на сопротивление иной мысли или иного действия, соперничают с ними. Прибегая к старому, но верному сравнению, можно было бы сказать, что как о собственном сердце мы вспоминаем тогда, когда оно болит или сверхобычно нагружено, так о рациональности мы помышляем, когда она поставлена под вопрос. «Ситуация критики» – это и есть та самая ситуация, в которой рациональность может обнаружить самое себя. «Рациональность» и «критика» чрезвычайно тесно сопряжены посмыслу. Поэтому напрашивается идея: исследовать характеристики критики, в которых заведомо проявляет себя рациональность, и тем самым продвинуться в понимании рациональности.

Призрак порочного круга пока не исчез, но он уже не страшен. Смысловая сопряженность «рациональности» и «критики» позволяет исследовать оба понятия в опоре друг на друга, не увлекаясь поисками формальных определений.

Эта сопряженность уже отмечена в литературе. Иногда ее истолковывают как признак «более высокого» типа рациональности. В.С.Швырев называет «закрытой рациональностью» систему принципов и критериев, применяемых в стандартных, конвенциональных ситуациях мысли и действия. Аналогичное понимание находим у А.И.Ракитова, определяющего рациональность как систему «замкнутых и самодостаточных правил, норм и эталонов, принятых и общезначимых в рамках данного социума для достижения социально-осмысленных целей». «Замкнутость» или «закрытость» рациональности проявляется в том, что интеллектуальная работа «протекает в некоем закрытом концептуальном пространстве, очерчиваемом содержанием некоторых утверждений, выступающих в данном познавательном контексте как исходные, не подлежащие критическому анализу». «Закрытая рациональность» невосприимчива к критике собственных принципов, рассматривает эту критику как проявление иррациональности и тем самым отрезает себе путь к самоизменению.

«Размыкание» системы критериев рациональности, ее изменение, трансформация в некую иную систему, существенно отличную от данной, означает переход к более высокому типу рациональности – «открытой рациональности». «Необходимым моментом «открытой» рациональности, который отличает ее от «закрытой», является установка на критический рефлексивный анализ исходных предпосылок концептуальных систем, лежащих в основе данной познавательной позиции, определяющей ее «парадигмы». «Открытая» рациональность (в другом месте я назвал подобную интерпретацию рациональности «критико-рефлексивной»), в отличие от «закрытой», неразрывно связана с критикой, которая есть ее душа и внутренняя причина.