Современная западная философия

 Истинный  рыцарь знает,  что все великое одинаково доступно всем.  Все люди равны перед Богом.  Только от  самого индивида зависит  -  прийдет ли он к вере,  никакие советы, никакая помощь не поможет ему в этом,  так как выбор человека зависит только  от него самого,  и ответственность за выбор полностью возлагается на самого человека.  Рыцарь веры  никогда не прибегает к состраданию. Человек "создан по образу Божьему", поэтому рыцарь никого не намерен унизить состраданием. "Истинный рыцарь веры - это свидетель,  и никогда - учитель, - в этом и заключена глубокая человечность,  которая значительно больше,  чем то пошлое сочувствие к человеческим радостям и страданиям,  которое на деле является  не чем иным  как  тщеславием.  Тот,  кто стремится быть только свидетелем, признает тем самым,  что не один человек,  даже самый незначительный, не нуждается в сочувствии другого человека и не должен быть унижен этим сочувствием, чтобы другой мог на этом возвыситься."    

 Из парадокса  веры вытекает еще одна проблема  -  "было ли этически  ответственным со стороны Авраама скрывать свой замысел от Сары, Елизара и Исаака?"    

 Этическое является всеобщем,  и как таковое есть нечто явленное. Непосредственно  определенный  единичный  индивид является сокрытым. Однако с возрастанием этического в человеке он все больше и больше  должен  становиться  явленным. Поэтому, задача  индивида состоит в том,  чтобы избавляться от сокрытости. Если единичный индивид пытается оставаться в сокрытости он погрешает,  и оказывается в состоянии искушения, и может выйти из этого состояния, лишь открываясь.    

 Здесь мы снова оказываемся перед парадоксом, Описанным выше, если не существует такой сокрытости,  в которой  единичный индивид  в качестве единичного стоит выше всеобщего, то поведение Авраама нельзя считать ответственным,  так как он не принимал в учет этических соображений.    

 Кьеркегор  рассматривает отношение к сокрытости эстетики и этики не примере древнегреческих трагедий, ветхозаветных сказаний и средневековой европейской поэзии.  Я не буду подробно останавливаться  на  рассмотрении  этого  вопроса, скажу только, что сокрытость в эстетике и этике качественно иная, нежели в вере.  Эстетика оправдывает сокрытость, если эта сокрытость могла спасти ближнего.  Этика является слишком идеальной,  поэтому  она постоянно требует открытости и явленности; она никогда не оправдает сокрытости.    

 Однако в  вере все обстоит иначе. Эстетика  не может оправдать Авраама,  так как его молчание вызвано не  желанием спасти Исаака. Наоборот, его задачей является принести Исаака в жертву.  Этика не может оправдать Авраама,  так как в своем молчании он как единичный индивид стоит выше всеобщего. Успокоение трагического героя состоит в  том,  что  его деяние явлено перед всеобщим, поэтому, во всеобщем он может найти утешение.  Однако Авраам не может говорить,  не может ни с кем  поделиться своей "ужасной ответственностью одиночества".    

 Авраам не  может  говорить,  так как он - "эмигрант из сферы всеобщего". Он совершает свое деяние только перед Богом, и только для Бога.  Поэтому,  если бы он и захотел кому-нибудь объяснить свое деяние,  если бы он говорил он был бы уже не отец веры, так как тогда он пытался бы оправдаться перед всеобщим, следовательно попал бы в состояние искушения. "Авраам...говорит на божественном языке."     

 И все  же от Авраама осталось одно  слово.  Исаак задает Аврааму вопрос:  "Где  же агнец всесожжения?" На это Авраам отвечает: "Бог усмотрит себе  агнца  для  всесожжения,  сын мой" (Бытие 22.8).  В этом ответе заключена,  по сути дела, ирония. Ведь Авраам говорит,  и вместе с тем он  ничего  не говорит. Если бы Авраам ответил, что не знает, то он сказал бы неправду,  так как он знает,  что Бог требует принести в жертву именно Исаака.  Но если бы он ответил:  "Бог требует тебя принести в жертву,  сын мой", то он должен был бы сказать это уже давно.  Но тогда Авраам уже не верил, что сможет силой веры вернуть Исаака обратно,  что Бог, все же, не потребует принести Исаака в жертву.  И Авраам всю дорогу до горы Мориа верил,  что Бог не потребует своей жертвы, верил силой абсурда.  Поэтому,  в словах Авраама мы слышим только абсурд, парадокс.    

 Таким образом  Авраам  не мог говорить и не мог никому объяснить своего деяния.    

 Кьеркегор, в  соответсвии  с протестантской догматикой, отрицает необходимость аскезы. В вере чувственные наслаждения являются уже чем-то безразличным. И все-таки существует сокрытость,  оправдываемая этикой - это уход  в  монастырь. Стать монахом - величайшее движение самоотречения,  считает Кьеркегор. В этом движении человек постигает всю тоску одиночества. А в одиночестве человек пристально вглядывается в свою душу,  и вытаскивает на поверхность не только хорошие, но и самые темные влечения.  В этом состоит великий страх и ужас существования в одиночестве. Однако, как считает Кьеркегор,  уход в монастырь - это, все же, только движение самоотречения. Истинное движение - движение веры, монаху нужно еще осуществить силой абсурда.    

 В своем  творчестве Кьеркегор пытается  дать  психологическое объяснение страха,  присутствующего в каждом человеке, с точки зрения христианства.  Этому посвящена  одна  из книг Кьеркегора - "Понятие страха". Эта книга была написана через год после публикации  "Страха  и  трепета".  "Понятие страха" по форме "несколько дидактичной",  однако, как иронично заметил сам Кьеркегор, это "самое легкомысленное" его произведение.     

 Это произведение  посвящено проблеме первородного  греха, лежащего в основе страха. Через грех Адама грех вошел в мир, а через грех каждого человека страх входит в  сознание каждого индивида. Но страх также является состоянием, предшествующем всякому греху.  Самый первый грех, грех  Адама, открыл, вместе со страхом,  дорогу смерти.  Пониманию того, как грех вошел в первого человека, и как он продолжает входить в  каждого  последующего человека,  посвящено "Понятие страха".    

 В рассмотрении  понятия страха и греха Кьеркегор сразу же усматривает некоторые трудности. Дело в том, что понятие страха принадлежит психологии,  а "понятие греха,  по сути, не принадлежит никакой науке". Это рассмотрение "ориентируется на догматику, вместе с тем принадлежит сфере  психологии", так как понятие греха ближе всего находится к  догматике.    

 Тождественно  ли  понятие  первородного  греха  понятию первого  греха  в последующем человеке?  Если тождественно, то объяснив грех Адама,  можно таким образом объяснить  как грех "поселяется" в душе каждого человека и, следовательно, как возникает страх.     

 Кьеркегор считает, что "человек является индивидом, и, как таковой,  он в одно и тоже время является самим собой и целым родом таким образом,  что целый род участвует в индивиде, а индивид - в целом роде".  Поэтому,  если бы  первый грех Адама был отличен от первого греха любого последующего индивида, то Адам оказался бы выделен из рода и тогда он бы не участвовал  в истории рода.  А если бы это было так,  то грех Адама не был бы значим для последующего индивида, т.е. грех каждого  человека  не  полагался  бы через первородный грех, а это является плагиатством,  т.е., что человек рождается от природы безгрешным. Следовательно, Адам был самим собой и в то же время - родом. И то, что "разъясняет Адама, разъясняет также и род, и наоборот".   

Грех входит в человека через первый грех. Здесь Кьеркегор критикует  гегелевское "переход количества в качество". Грех полагается через качественный прыжок,  а не через количественное возрастание  греховности  в  человеке.  "Это прямо-таки логическая и  этическая  ересь,  когда  пытаются

сделать вид,  будто греховность в человеке определена количественно до тех пор,  пока она в конце концов  посредством самозарождения не породит первого греха в человеке."    

 Состояние, которое присутствует в человеке  до грехопадения - это невинность. Невинность - это неведение. Кьеркегор  противопоставляет христианское  понятие невинности гегелевской  трактовке понятия невинности,  как непосредственного. Гегель считал, что невинность - это непосредственность, и следовательно  - ничто.  Поэтому,  оно должно быть снято. Однако, даже неэтично  утверждать,  что  невинность  должна быть снята.  Но  невинность снимается только через вину,  и как только человек полагает для себя невинность,  только он начинает мыслить  эту невинность,  тогда он становится греховным. И невинность снимается.    

 В невинности  человек еще не определен как дух, но определен душевно.  "Дух в людях грезит." Так как невинность  - это неведение,  то в невинности отсутствуют понятия добра и зла.  "В этом состоянии царствуют мир и покой;  однако в то же  самое время здесь пребывает и нечто иное,  что,   не является ни миром, ни борьбой; ибо тут ведь нет ни чего с чем можно было бы бороться." И это - Ничто. Это Ничто порождает страх.  Однако этот страх не является  чем-то, он отличен от боязни, которая страшиться чего-то конкретного. Здесь объектом страха является Ничто. Этот страх есть "действительность  свободы",  которая  отражает возможность для возможности.  И однако здесь нет объекта для этой  возможности. Дух боится самой возможности, по сути дела, объекта для этой возможности нет, это - Ничто.

 Животные  и  бездуховные люди не подвержены этому страху, потому что они но определены духовно. И чем более духовен человек, тем более подвержен он страху.

Кьеркегор рассматривает понятие страха с психологической точки зрения. Страх - это симпатическая антипатия и антипатическая симпатия.  С одной стороны человек боится возможности, которая заложена в страхе,  но с другой стороны он как раз и стремится реализовать эту возможность,  поскольку она является  запретной.  В  этом  заложена двусмысленность страха. Через страх человек становится виновным, и одновременно он является невинным,  так как страх - это сила, которую он не любил,  которая чужда для него.  "Так,  кто через страх становится насковзь виновным, все же является невинным, ибо он же сам стал таким, но страх,  чуждая сила, подтолкнула его к этому, сила, которую он не любил, нет, сила, которую он страшился; и все же он виновен, ибо он погрузился в страх, который он все же любил, хотя и боялся".

За словами запрета следует наказание.  И это наказание - смерть.  Вместе  с  грехом человек стал смертен.  "Только плодов дерева, которые среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним,  чтобы вам не умереть" (Бытие, 3.3). Адам, будучи невинным,  конечно же,  не знает,  что  значит умереть. Однако он чувствует, что это нечто ужасное, и поэтому, он пребывает в страхе - страхе перед Ничто. Человек - это синтез телесного и душевного.  Дух полагает этот синтез.  На крайней точке этого синтеза находится чувственное. В  невинности  также полагается чувственность, однако, здесь чувственность не является греховностью. Чувственность становится  греховностью  только когда полагается грех.

Кьеркегор считает, что грех входит в каждого последующего индивида точно также, как и в предыдущего. Грех последующего индивида отличен от греха Адама только количественно. Каждый последующий индивид определен более  чувственно, чем предыдущий.  Это, конечно, относится не к какому-нибудь отдельно взятому человеку, а к роду в целом. Кьеркегор разделяет два понятия: объективный страх и субъективный страх. Объективный страх - это страх,  присутствующий в роде, а  субъективный страх - это страх,  присутствующий в каждом субъекте. В каждом последующем роду полагается больше чувственности,  чем в предыдущем.  Поэтому, страх в последующем индивиде более рефлективен, чем в предыдущем. Следовательно, в каждом последующем индивиде увеличивается некая предрасположенность к греху.  Но при переходе от  рода  к  роду страх,  заложенный  в  роду,  количественно увеличивается и Ничто страха постепенно переходит в некое Нечто.  Однако, в строгом  смысле слова,  это Нечто не является грехом - это, опять-таки,  Ничто, просто Ничто страха "превращается здесь в переплетение предчувствий, которые, отражаясь друг в друге,  все ближе и ближе подходят к индивиду, хотя, опять - таки, будучи рассмотренными по существу,  в страхе они снова обозначают Ничто, надо лишь заметить, что это не такое Ничто, к которому индивид не имеет никакого отношения, но Ничто, поддерживающее живой союз с неведением невинности ."

Критика рационализма.

Значение критики для рационализма очевидно и бесспорно. Кризисные эпохи, когда рационализму приходится защищать свое право на ведущую роль в культуре, еще усиливают эту очевидность. Эти эпохи всегда густо насыщены критикой, но далеко не всегда – рациональной. Критика оружием соблазнительна своей мнимой неотразимостью. Свежо звучавшая в иные времена мысль о том, что критика – это рычаг, опрокидывающий отжившие жизненные формы, становится банальностью со зловещим смысловым оттенком. После оргиастического взрыва приходит мучительное отрезвление, и мы замечаем, что опрокинуто слишком многое. Сова Минервы начинает свой вечерний полет, и это означает, что до радостного утра предстоит пережить долгую и мрачную ночь.

Рациональная критика – дело, требующее терпения и напряжения интеллектуальных и нравственных сил. Когда эти ресурсы истощены, наступает разрыв между Разумом и критицизмом – и это верный признак духовной деградации общества, предвестник его физического распада.

«Постмодернисты», сегодняшние законодатели философской моды, правы, отмечая, что неуемность критического отношения к прошлому, безудержная погоня за новшествами обращают в нечто настоящее. Да и будущее превращается в манящий и ускользающий призрак. Но взбесившийся критицизм они пытаются обуздать иронией. Иронический критицизм – отличное развлечение, игра, в которой не бывает побежденных. Нет и победителей. «Критика всерьез», опирающаяся на авторитет рациональности, осмеивается. Но в этом смехе трудно узнать подлинное веселье. Бесстрастие и изощренность только на первый взгляд выгодно отличаются от напряженной сосредоточенности интеллекта, ибо смешение идолов и идеалов, верха и низа,

подлинного и поддельного чрезмерно раздвигает рамки игры, захватывающей все пространство и время человеческой жизни. Соблазнительность игры опровергается трагическим опытом; и древние греки знали, что боги жестоко карают тех, кто дерзко подражает беззаботному веселью бессмертных олимпийцев.

В отличие от постмодернистов «критические рационалисты» – как это следует уже из названия этого философского и социально-политического направления – отводят рациональной критике центральную роль во всех отвлеченно - мыслительных и конкретно-практических сюжетах. Разум способен подвергнуть критике все, что существует вне человека и его сознания, а также все, что порождено им самим. Для его критической мощи нет преград. Табу, традиции, догмы, идейные и идеологические клише, авторитеты – все это только объекты его анализа и критики, всему он выносит свой вердикт. Разум отвергает все сверхъестественное и даже законы природы для него – это только гипотезы, подверженные критике и сомнению. Человек полагается на Разум, действуя на свой страх и риск, ошибаясь и учась на ошибках, используя любое реальное достижение и успех, но помня, что всякое суждение может быть опровергнуто вновь найденными доводами и фактами.