Воображение и теория познания

Более того, в своей трактовке  категорий Кант еще в значительной степени остается под властью  традиционной теории образования понятий  как отвлечения ("абстрагирования") свойств, "общих" ряду различных  эмпирических "предметов", - и это  несмотря на то, что уже само понимание  Кантом "предмета", "явления" самым резким образом противоречит этой теории. Лишь там, где Кант наиболее радикально разрывает рамки просветительской созерцательности (в учении о продуктивной способности воображения), универсальные  абстракции - метафизически застывшие  и резко противопоставленные  чувственности категории - не только теряют весь свой смысл, они оказываются  просто ненужными. И тем не менее, предрассудки оказались столь сильны, что и после своей "Трасцендентальной дедукции чистых понятий рассудка" и учения о "схематизме", где обнаруживается, что метафизически застывшие и оторванные друг от друга "элементы" суть лишь эвристические принципы исследования деятельности сознания, даже и после этого Кант любовно разрабатывает свою метафизическую "таблицу категорий" и считает ее наиболее важным своим открытием. Это естественно, ибо новое содержание у Канта родилось на основе старых традиционных форм и в этих формах. И сам Кант не мог не путать это новое содержание с той старой формой, в которую оно было отлито.

Таким образом, Кант ставит вопрос, возникший на основе еще чисто  пассивной, созерцательной трактовки  познания. Но для того чтобы ответить на этот вопрос, он должен был преодолеть созерцательность.

Насколько трудным и буквально  мучительным был для Канта  этот шаг, свидетельствуют два текста "Дедукции чистых понятий рассудка" (вторая и третья секции, § 15-27), где  впервые вводится и рассматривается  понятие "продуктивной способности  воображения". Характер переработки  указанных разделов во втором издании "Критики" свидетельствует о  том, что Кант "испугался" далеко идущих выводов, вытекающих из слишком  оригинальной постановки вопроса. Во втором издании он "смягчил" свое учение о продуктивной способности воображения  в духе традиционного рационализма, выпятив на первый план понятие "трансцендентальной апперцепции" - "я", трактуемого  как "рассудок" вообще, в плане  декартовского cogito ergo sum. Это дало повод последователям Канта (в частности - Фихте) приписать самодеятельность, "самоаффектацию" рассудку и тем самым истолковать философию Канта в духе последовательного идеализма. С Фихте, идеалистически "истолковавшего" кантовское понимание "самоаффектации", начинается "борьба" против "досадной непоследовательности" великого учителя - "вещи в себе". Протесты Канта против такого извращения не помогли. Таким образом, "религиозное" уважение Канта к рационалистическим предрассудкам Просвещения сыграло первую злую шутку с его философией. Оно привело к тому, что послекантовский немецкий идеализм с водой выплеснул и ребенка, имя которому было - целесообразная продуктивная деятельность воспроизводства отнюдь не идеальной "вещи в себе" в качестве предмета, "вещи для нас" - эта деятельность как основа сознания (трансцендентальной апперцепции) и сущность человека вообще. Показать, что "ребенка" звали именно так, и является целью данной работы.

3. Продуктивное воображение как квадратура круга. Произвол

Начиная разговор о роли продуктивного  воображения в кантовской "Критике", следует сразу же подчеркнуть, что  ходячие представления об этой таинственной "способности", как о способности  человека "фантазировать", строить  гипотезы, интуитивно "усматривать" что-либо и т. д., хотя и заключают  в себе определенный рациональный смысл, в целом не совпадают с собственно кантовской постановкой вопроса.

Повторяем, основная и определяющая проблема кантовской "Критики" - это  вопрос: как становится возможным  применение категорий, как возможен синтез чувственности и рассудка, каков механизм, движущая. Пружина  этого синтеза? Ведь чувственность  и рассудок (т. е. априорные доопытные категории и эмпирическое чувственное многообразие) рядоположны и никак не связаны между собой.

Где здесь выход? Выход, очевидно, один - отказаться от рядоположности и допустить некую высшую, мистически непостижимую сферу чувственного рассудка и, рассудочной чувственности, сферу эмпирической апостериорной априорности, случайной необходимости, всеобщей единичности! Итак, приходится предполагать сферу, где сходятся все начала и концы, где квадратура круга оказывается осуществленным фактом.

Здесь еще раз следует  подчеркнуть, что утверждение в  качестве, таковой сферы "трансцендентальной апперцепции", впервые постулированное  Фихте, отбросившим "вещь в себе", а значит - все собственно эмпирическое, - основано на извращении кантовского  учения.

Трансцендентальная апперцепция  Канта - это абсолютно бессодержательное "я -мыслю", это чистый рассудок, разум, пребывающий в полной противоположности  ко всякой эмпирии. "В синтетическом  первоначальном единстве апперцепции... я осознаю только, что я есть. Этот акт есть мышление, а не наглядное представление ... сознание о самом себе еще вовсе не есть самопознание". Т. е. самопознание, в противоположность абсолютно пустому, лишь формальному сознанию своего бытия, не есть акт трансцендентальной апперцепции, т. е. "я" лишь мыслящего.

Итак, "существуют два ствола человеческого познания, происходящие, возможно, из общего, но нам неизвестного корня, а именно, чувственность и  рассудок; посредством первой предметы даются, посредством второго мыслятся". В одном месте Кант говорит  об "общем корне" как "возможном", в другом - как о "существующем". Но этот корень "нам неизвестен".

Но действительно ли до такой уж степени "неизвестным" остался Канту этот "корень"? Послушаем самого Канта: "В исследуемом  нами случае, очевидно, должно существовать нечто третье, однородное в одном  отношении с категориями, а в  другом отношении с явлениями  и обусловливающее возможность  применения категорий к явлениям. Это посредствующее представление  должно быть чистым (не заключающим  в себе ничего эмпирического) и тем  не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой-чувственным. Такой характер имеет трансцендентальная схема".

"Схема чувственного  понятия ("чувственного понятия"! - квадратного круга. - Ю. Б.)... есть  продукт и как бы монограмма  чистой способности воображения  а priori". К этому можно добавить еще: "Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и чистой формы их есть сокровенное в недрах человеческой души искусство, настоящие приемы которого нам едва ли когда-либо удастся проследить и вывести наружу".

Итак, схема, т. е. "продукт  и как бы монограмма чистой способности  воображения", есть. в то же время "схематизм нашего рассудка". Следовательно, способность воображения лежит  в конечном счете и в основе "трансцендентальной апперцепции" - "я мыслю", рассудка как "я", "я", объединяющего все концы  и начала "моего" сознания. Читаем Канта: "Трансцендентальное единство апперцепции относится к чистому  синтезу способности воображения, как к априорному условию возможности  всякого сочетания многообразия в одном знании. Но а priori может происходить только продуктивный синтез способности воображения, так как репродуктивный синтез опирается на условия опыта. Следовательно, принцип необходимого единства чистого (продуктивного) синтеза способности воображения до апперцепции составляет основание возможности всякого знания, в особенности опыта".

Однако оставим пока в  покое "продуктивную способность  воображения" и попробуем предварительно рассмотреть ее "продукт" и "монопрамму" - "схему". ,,. Здесь следует, прежде всего, подчеркнуть, что именно это узловое понятие Канта (а через него и сама "продуктивная способность воображения") подверглось наибольшему извращению в послекантовской философии. Буржуазная философия (начиная с Фихте и кончая современными неокантианцами-без каких-либо исключений) не нашла ничего лучшего, кроме трактовки "схематизма времени" и самой "продуктивной способности" в плане ходячих пошлостей ассоцианистской психологии. Так, например, Виндельбанд пишет: "Если индивидуум произвольно по законам ассоциации создает из материала своих восприятий новые сопоставления, то эту деятельность называют воображением...". Иронизируя над своим "великим устелем", Виндельбанд продолжает далее: "Такова- "коперниковская точка зрения", открытие которой Кант выписывал себе и которая необходима для того, чтобы ждать понятным отнесение наших представлений к предметному миру". Следует подчеркнуть, что Виндельбанд - один из наиболее добросовестных буржуазных последователей Канта. Но как истинный "неокантианец" , конечно, усматривает "коперниковский переворот" отнюдь не в учении о способности воображения.

Согласно кантовским интерпретаторам  схема есть не иное, как простая  ассоциация, чисто пассивное усмотрение аналогии временных (а следовательно, и пространных, ибо "чистый образ  всех предметов чувств вообщe есть время") отношений и - категорий.

Не будем, однако, здесь  подвергать критике это ходячее  представление о кантовской "схеме", но используют в качестве своего рода "эвристического" принципа выяснения  подлинной сущности и значения продуктивной способности воображения, после  чего у нас еще будет повод  вновь, уже под другим углом зрения рассмотреть "схему". Такой "ход" представляется возможным тем более, что есть все основания предполагать, что и сам Кант использовал  подобный "эвристический" прием, чем и дал повод к многочисленным недоразумениям "интерпретаторов".

Итак, мы можем чисто пассивно фиксировать аналогии между некоторыми временными и пространственными  отношениями и категориями, всеобщими  и необходимыми понятиями вообще. Например, "схемою субстанции служит устойчивость реального во времени", схема причинности "состоит в  последовательности многообразия" и т. д.

Как нетрудно заметить, здесь  воспроизведены все те же старые "схемы" классического эмпиризма, на основании  которых Юм пришел... отнюдь не к утверждению  необходимости и всеобщности  рассудочных понятий!

И в самом деле, пассивная  фиксация подобных аналогий еще абсолютно  ничего не решает. Из случайного факта  одновременности ощущений, например, не следует с необходимостью, что  перед нами единая и общезначимая для всех вещь. Другой человек мог  бы, возможно, произвести другую "ассоциацию", что и случается, когда "тень принимают  за плетень". История познания доставляет бесчисленные примеры подобных "случаев".

Итак, не снимается все  тот же старый вопрос-как возможен синтез чувственности (т. е. эмпирического многообразия ощущений, иманентно организованных лишь интуитивными формами времени и пространства; "организованными" лишь в том смысле, что все ощущения во времени и в пространстве) и рассудка (т. е. необходимых и общезначимых, но вневременных и внепространственных предметных форм). Иными словами, как случайная одновременность или последовательность наших ощущений может превратиться в объективно существующую я вещь или, скажем, причинное отношение между вещами?

Согласно постановке вопроса, имплицитно присущей во всей "Критике  чистого разума", вывод здесь  может быть один. Синтез чувственности  и рассудка может быть произведен лишь в деятельности, а именно-в произвольной. и в этом смысле "слепой", субъективной деятельности продуктивной способности воображения. Ведь "предустановленную гармонию" по Канту творит не "Бог", а сам субъект. И эта гармония оказывается делом его произвола!

Мы сознательно употребляем  здесь именно это "жестокое" слово - "произвол", чтобы подчеркнуть  всю оригинальность кантовской постановки вопроса. Сам Кант еще предпочитает употреблять более мягкие термины- "самодеятельность", "свобода". И тем не менее "произвол" более  точно выражает историческую специфику  кантовского открытия, ибо Кант как  буржуазный идеолог не дает,конечно, иной действительной деятельности, кроме слепой" деятельности "атомизированного", изолированного субъекта. Впрочем, и сам Кант часто поясняет: "свобода, т. е. произвол!".

Итак, Кант утверждает: "Синтез есть первое, на что мы должны обратить внимание, если хотим судить о первом происхождении наших знаний. Синтез вообще, как мы увидим это впоследствии, есть исключительно действие способности  воображения, слепой, хотя и необходимой  функции души; без этой деятельности, мы не имели бы какого знания, хотя мы и редко осознаем ее в себе".

"Соединение (conjunctio) многообразия вообще никогда не может быть воспринято нами через чувства, и, следовательно, не может также заключаться в чистой форме чувственного наглядного представления (т. е. в априорных формах чувственности. - Ю. Б.); ведь оно есть акт самодеятельности силы представления... мы не можем представить себе ничего соединенным в объекте, чего нигде не соединили сами; среди всех представлений соединение есть единственное, которое не дается объектом "вещью в себе". - Ю. Б.), а может быть произведено только самим субъектом, ибо оно есть акт его самодеятельности".

Кант хорошо понимал всю  колоссальную значимость своего открытия. Он писал: "Что воображение (т. е. произвольная деятельность. - Ю. Б.) есть необходимая  составная часть самого восприятия, об этом, конечно, -не мал еще ни один психолог. Это происходит отчасти  вследствие того, что эту способность  ограничивают только деятельностью  воспроизведения, а отчасти вследствие то, что предполагают, будто чувства  не только дают нам впечатления, но даже и соединяют их и производят образов предметов, между тем  как для этого, без сомнения, кроме  восприимчивости к впечатлениям, требуется еще нечто, именно функция  синтеза впечатлений". "Итак, нас  есть чистая способность воображения, как основная способность человеческой души, -лежащая в основании всех априорных знаний. При помощи ее мы приводим в вязь многообразие наглядного представления, с одной стороны, с условием необходимого единства чистой апперцепции (чистого рассудочного понятия вообще. - Ю. Б.), другой стороны. Эти крайние звенья, именно чувственность  и рассудок, необходимо должны соединяться  друг другом при помощи этой трансцендентальной функции способности воображения".