Теории международной торговли

     Все элементы, составляющие эту теорию саморегулирующегося механизма  распределения драгоценных металлов, были известны уже в XVII в. Томас Ман  показал, что любое чистое пассивное  или активное сальдо баланса по текущим  операциям, зримым и незримым, должно финансироваться оттоком или  притоком драгоценных металлов и, следовательно, объемы экспорта и импорта зависят  от соотношения уровней цен D различных  странах. В 1690 г. Джон Локк ясно показал, что цены изменяются в определенной пропорции к количеству денег  в обращении. Требовалось только связать эти мысли воедино  и прийти к выводу, что нет никакой  необходимости заботиться о долгосрочном состоянии торгового баланса. Хотя Адам Смит и не ссылался на механизм золотоденежных потоков в "Богатстве  народов", как отмечает Вайнер, это  одна из великих загадок истории  экономической мысли, так как  Смит обсуждал этот вопрос в своих  более ранних "Лекциях", именно эти аргументы побудили классиков  отвергнуть писания меркантилистов как путаные и внутренне противоречивые.

     Классики  могли бы добавить, что энергичный протекционистский дух того времени  подвиг многих меркантилистов использовать доводы "баланса труда" в пользу ограничений на импорт вне всякой связи с торговым балансом или же взывать к последнему лишь для того, чтобы усилить первый. Считалось общепринятым, что импорт должен состоять из сырья и полуфабрикатов, произведенных с интенсивным применением капитала, тогда как экспорт - из конечного продукта, произведенного с интенсивным применением труда, на том основании, что чистый экспорт труда поддерживает занятость внутри страны и увеличивает "доход от зарубежных источников" (foreign-paid incomes). К этому знакомому протекционистскому аргументу добавлялись доводы военного и стратегического толка, а также о защите неокрепшей промышленности. Следующему поколению, наряду с автоматическим механизмом золотоденежных потоков открывшему закон сравнительных издержек, это представлялось ошибкой, помноженной на другую ошибку.

     Суровый приговор, вынесенный ошибкам меркантилистов классической теорией, пребывал неоспоренным в течение столетия. Релятивистское толкование меркантилизма вынуждено  было выжидать вплоть до возрождения  протекционизма в Европе и развития немецкой исторической школы. Сначала  Рошер и Шмоллер, а затем их английские последователи Каннингем  и Эшли поднялись на защиту меркантилистской политики как вполне рациональной, пригодной для достижения определенных желаемых результатов, в частности  национальной автаркии и усиления государственной  власти2. Эти результаты даже сейчас считаются вполне разумными для  своего времени. Такая интерпретация  широко распространилась среди историков  экономической мысли. Когда Адам Смит в одном месте осторожно  заметил, что "оборона важнее благосостояния", он высказывал точку зрения, согласно которой меркантилисты должны восприниматься всерьез. Эта позиция помогает пролить  свет на одно из главных убеждений  эпохи меркантилизма: цель государственного строительства может быть достигнута ослаблением экономической мощи соседних государств в той же степени, если не в большей, как и усилением  собственной. Локк выразил это так: "богатство" означает не просто большое  количество золота и серебра, а большее  в сравнении с другими странами. Действительно, большинство меркантилистов придерживались той точки зрения, согласно которой экономические  интересы наций взаимно антагонистичны, как будто бы в мире имеется  фиксированное количество ресурсов, которые одна страна может заполучить только за счет другой. Это объясняет, почему они не стеснялись защищать политику "разори соседа" (beggar-my-neighbour) или выступать за сокращение внутреннего  потребления как цель национальной политики.

     Даже  если допустить, что государственное  могущество являлось единственной целью  политики меркантилизма, при том  что богатство обладает ценностью  лишь в качестве подспорья этому, - интерпретация, которую Вайнер считал сомнительной, - этого мало для того, чтобы снять с знамен меркантилистской теории клеймо умственной ошибки. Для  рассмотрения полного расцвета апологетики  мы должны обратиться к вызывающим "Заметкам о меркантилизме" в "Общей  теории" (1936) Кейнса. Как только нами осознано, что экономическая система не стремится автоматически к состоянию полной занятости, утверждал Кейнс, классическая доктрина, направленная против политики протекционизма и базирующаяся на преимуществах международного разделения труда, во многом утрачивает свою силу: "Но если говорить о вкладе в искусство государственного управления экономической системой в целом и обеспечения оптимального использования всех ресурсов этой системы, то ранние представители экономической мысли XVI и XVII вв. в некоторых вопросах достигали практической мудрости, которая в оторванных от жизни абстракциях Рикардо была сначала забыта, а потом и вовсе вычеркнута". Кейнс заявил, что озабоченность меркантилистов приливом золота в страну являлась не навязчивой ребяческой идеей, а интуитивным ощущением связи между обилием денег и низкими процентными ставками. Более того, на всем протяжении человеческой истории склонность сберегать преобладала над побуждением инвестировать, и меркантилисты достойны похвалы за понимание того, что слабость побуждения инвестировать есть ключ к решению экономических проблем. Когда прямые государственные капиталовложения или валютное регулирование невозможны, как это и было накануне Нового времени, лучшее, что может быть сделано, - это поощрение инфляции через поддержание активного торгового баланса: превышение экспорта над импортом поддерживает цены, а прилив золота, усиливая предложение денег, снижает процентные ставки и тем самым стимулирует инвестиции и занятость. Кейнс считал это "зерном научной истины в меркантилистской доктрине".

     Без сомнения, английские экономисты XVII и XVIII вв. часто кажутся как бы предшественниками  Кейнса. Они осуждали "замораживание  денежных средств" (locking up money), превращающее их в "мертвый груз" (dead stock); они  упорно твердили о расходах на приобретение предметов роскоши и предлагали программы общественных работ для  облегчения положения "лишних людей"; а множество высказываний, в которых  стремление к золоту соединяется  с верой в благотворные последствия  его для отечественной промышленности, воистину поражает. Однако это не означает, что ученые того периода придерживались протокейнсианского понимания совокупного  эффективного спроса. Представляется, что кейнсианская апология меркантилизма  опирается отчасти на современный  вывод о том, что устойчивый активный торговый баланс должен сопрягаться  с экспортом капитала как компенсирующим фактором, поглощающим избыточные сбережения внутри страны. Но заграничные инвестиции не играют никакой роли в меркантилистском анализе, и до Джеймса Стюарта (1767) нет примеров аргументации в пользу поддержания устойчивого потока заграничных инвестиций. Однако главное  слабое место в кейнсианской апологии, как указал Хекшер, критикуя "Замечания  о меркантилизме", это убежденность в том, что безработица в эпоху  меркантилизма качественно аналогична технологической и циклической  безработице, которой периодически подвержена экономика индустриальных держав. Безработица, вызванная снижением инвестиций в основной капитал, фактически не была известна до Промышленной Революции. В XVII в. в Англии, с ее преимущественно аграрной экономикой, безработица большей частью проистекала от сезонного характера сельскохозяйственного производства или случавшихся неурожайных лет. Даже в промышленности безработица в основном была сезонной, подобно тому как зимний ледостав или весеннее половодье приостанавливают работу водяных мельниц. Торговый кризис мог бы вызвать циклическую безработицу, которая требовала бы специальных мер для облегчения ситуации, но не тот вид безработицы, который привлекал внимание меркантилистов - добровольная безработица, абсолютное нежелание работать в мастерских и на фабриках и явное предпочтение досуга высоким заработкам; проблема была не в кейнсианской вынужденной безработице, а в том, что изящно именовалось "леностью и развращенностью населения".

     Здесь поднимается вопрос, который еще  возникнет в процессе нашего анализа: о различии между понятиями, названными безработицей по Марксу и по Кейнсу. Понятие "кейнсианская безработица" обозначает ситуацию, когда поток  инвестиций недостаточен, чтобы поглотить  сбережения, осуществляемые при уровнях  дохода, соответствующих условиям полной занятости. По причине относительного избытка физического капитала норма  прибыли слишком мала, чтобы стимулировать  инвестиции, требуемые для обеспечения  полной занятости. Безработица, по Марксу, есть результат нехватки капитала относительно предложения труда; неадекватное соотношение  факторов производства и ограниченные технологические возможности замещения  капитала трудом не позволяют абсорбировать  весь предлагаемый объем рабочей  силы, даже когда производственные мощности используются полностью. Безработица, по Марксу, - результат либо избыточного  роста населения, либо слишком низкого  уровня доходов, да еще в сочетании  с примитивными негибкими технологиями, чтобы вызвать адекватный поток  инвестиций. Слишком низкий уровень  бережливости, а не недостаточность  эффективного спроса сдерживает рост выпуска продукции. Безработица, по Марксу, - проблема структурная, а не циклическая, и потому активная денежная политика государства, эффективная  для борьбы с кейнсианской безработицей, просто вызовет инфляцию, не приведя  к установлению полной занятости. В  обоих случаях сходны лишь симптомы, но не лекарства, так как природа  болезни совершенно разная. Из сказанного следует, что аналогия проблеме безработицы, как она описывается в меркантилистской литературе, - не неполная занятость  в развитой капиталистической экономике, но явная или скрытая безработица  современных перенаселенных и слаборазвитых  стран Азии, Африки и Латинской  Америки. Кейнсианское толкование меркантилизма - это не более чем еще один пример склонности Кейнса оценивать  все предшествующие теории с точки  зрения его собственной и распространять современные ему проблемы на всю  человеческую историю [4, c. 201].

     Когда авторы XVII - XVIII вв. прославляли расходы  богатых на предметы роскоши, они  были твердо убеждены, что "роскошная  жизнь" формирует потребности  и порождает денежные стимулы. Недостаточно развитая экономика с примитивными рынками труда, как мы знаем из современного опыта, весьма располагает  к мысли, что на высших классах  общества лежит обязанность обеспечивать рабочие места, содержать пышную свиту "челяди". Доктор Джонсон  так выразил общее для XVIII в. мнение: "Нельзя тратить деньги на роскошества, не делая блага бедным. Более того, лучше тратить деньги на роскошества, чем раздавать их; ибо, тратя, вы стимулируете промышленность, тогда как раздача  оставляет деньги в бездействии". Что касается одобрения меркантилистами  общественных работ, то оно часто  основывалось не более чем на вере в магическую силу государственных  мероприятий просто потому, что последние  предпринимаются в общественных интересах. Порой торговые депрессии  побуждали авторов выступать  за общественные работы, и в безыскусной  манере той эпохи рекомендации, направленные на смягчение сиюминутной проблемы, могли выражаться как постоянные предписания. Литературные источники  не дают оснований предположить, что  заинтересованность в увеличении занятости  проистекала из понимания безработицы  как недостаточности эффективного спроса. Хуже того, эти схемы рекомендовались  без всякого внимания к необходимости  стимулирования сбережений и перемещения  их к потенциальным инвесторам.

     Несмотря  на убедительную критику Хекшером неисторического  толкования Кейнса, его собственный  анализ меркантилизма отражает полностью  абсурдное раздражение всем, что  хотя бы немного отдает экономическим  детерминизмом. Он не только приписывает  каждое меркантилистское положение  мощному влиянию ошибочных экономических  ирей, но доходит до утверждений  типа: "не существует абсолютно никаких  оснований полагать, будто меркантилисты  создали свою собственную систему ... на основе каким-либо образом приобретенного какого бы то ни было знания реальности", что являет собой идеальный пример безапелляционности. Верно, что меркантилисты  в действительности мало интересовались практическим использованием благородных  металлов на военные нужды или  для конечного экспорта; и они  жаждали золота не из-за нехватки его  для чеканки монет. Конечно, недостаток денег был весьма распространенной жалобой того времени, но даже меркантилисты  понимали, что подлинный их недостаток может быть смягчен снижением  веса монет или эмиссией бумажных денег и что в таких жалобах  частенько смешивались плохое ведение  валютного дела - нехватка монет  определенного номинала и ужесточение  кредита в периоды вялой торговли. Но недавно британский историк Чарльз Уилсон представил свидетельства в  пользу того, что стремление обладать твердым денежным средством в  эпоху меркантилизма имело определенные достоинства, применительно к тогдашним  обстоятельствам, которые позже  исчезли. Условия британской торговли со странами Балтики и Ост-Индией делали необходимым для поддержания  внешнеторговой ликвидности некоторое накопление благородных металлов. По причине неразвитости тогдашнего международного денежного рынка Англия не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано3. Для приобретения пшеницы стран балтийского бассейна и индийских "специй" - слово "специи" в то время обозначало не просто приправы, а все восточные товары, такие, как шелковые и хлопчатобумажные ткани, красители, сахар, кофе, чай и селитра, адекватные заменители чему не могли быть произведены в Европе, - Британии приходилось в колониальной торговле делать упор на экономию драгоценных металлов. Таким образом, экономическая обстановка в мире эпохи меркантилизма не позволяла вести торговлю на основе многосторонних расчетов и требовала системы двусторонних соглашений.

     Отвечая на этот довод Уилсона, Хекшер заметил, что международные рынки XVI и XVII вв. были достаточно развиты, чтобы позволить  валютный обмен, но согласился с тем, что меркантилисты имели веские основания беспокоиться об индийском  канале утечки серебра. Как бы то ни было, эта дискуссия наводит на мысль о существовании не предполагавшегося  ранее рационального зерна в  воззрениях меркантилистов.

     Можно только удивляться тому, что сами меркантилисты  никогда не обращали внимания на особенности  торговли со странами Балтики и Ост-Индией. Скорее всего, они не видели в этом ничего необычного. Теория меркантилизма  в целом часто подразумевает, не оговаривая особо, те представления  о реальном мире которые, похоже, были настолько очевидны для того времени, что не стоили упоминания. Статическое  понимание экономической деятельности как игры с нулевой суммой (выигрыш одного - человека или страны - является проигрышем другого), молчаливое допущение ограниченности потребностей, неэластичности спроса, слабости денежных стимулов - очевидно, что все эти представления были присущи доиндустриальной экономике, привычной к столь малому росту производства и населения, что им можно просто пренебречь. Во времена, когда доход от внешней торговли был делом случая, - а именно такова эпоха пиратского империализма, - когда внутренняя торговля ограничивалась несколькими населенными пунктами и велась только спорадически и когда практически неизвестны были регулярная занятость и фабричная дисциплина, что может быть естественнее мысли, будто лишь политика "разори соседа" обогатит нацию, что активный торговый баланс воплощает в себе чистую прибавку к объему продаж на ограниченном внутреннем рынке и что более высокая заработная плата снизит, а не повысит предложение труда? Такого рода общие представления об экономической действительности столь прочно коренились в реальном мире, что едва ли нуждались в констатации, и только они объясняют, почему разумные люди могли придерживаться теорий, выдвигавшихся в ту эпоху.

     Это не означает, что неправильные понятия  или даже откровенные ошибки не играли никакой роли. В конце концов доктрина торгового баланса уже в XV в. имела  хождение, а выдвигалась время  от времени еще в XIV в. Мысль о том, что золото обеспечивает "военную мускулатуру", была по-настоящему привлекательна во времена Генриха VIII, и когда последний промотал государственную казну, эта идея устояла, питаемая разумной боязнью неопределенности в эпоху, когда кредитные институты еще были мало развиты. Протекционистские настроения, популярные во все времена, - особенно тогда, когда государственное регулирование внешней торговли считается само собой разумеющимся, - под влиянием аналогии между государственными и частными финансами легко соединяются с невинным отождествлением денег и богатства, древнейшим из экономических заблуждений. Необразованные авторы, подхваченные потоком общественного мнения, обнаружили поразительные и подчас убедительные основания для защиты от обывателя меркантилистской экономической науки и в схватке с логическими следствиями своих презумпций явили экономическую теорию в младенчестве. Здесь бездна возможностей для релятивистских и абсолютистских толкований: меркантилистское "видение" реальности, с одной стороны, а с другой - по существу примитивный анализ, грешащий чаще умолченным, чем изреченным.