Теория управления М. Вебера

Эту рационализацию свободного труда капиталистического предпринимательства на Западе он обусловливает развитием науки, техники, развитием рациональной структуры права и управления, которых не было в предшествующих Западу культурах. Развернутую характеристику капиталистического способа хозяйствования Вебер дает в работе «История хозяйства» в четвертой главе «Происхождение современного капитализма». Как он отмечает, самой общей предпосылкой новейшего капитализма является рациональный расчет капитала, и это выступает нормой для всех крупных промышленных предприятий, работающих на удовлетворение повседневных потребностей. В качестве дальнейших предпосылок новейшего капитализма Вебер называет:

1) присвоение автономными частными промышленными предприятиями свободной собственности на вещные средства производства (землю, приборы, машины, орудия и т.д.);

2) вольный рынок, т.е. свобода рынка от нерациональных стеснений обмена, например, от сословных ограничений, когда известному сословию предписывается определенный образ жизни, особый тип потребления и т.д., т.е. словом, если не существует ни свободного товарного рынка, ни свободной рабочей силы;

3) рациональную, т.е. строго рассчитанную  и поэтому механизированную технику, как в сфере производства, так и обмена;

4) рациональное, т.е. твердо установленное  право, составляющее нормы суда и управления, чтобы капиталистический порядок мог функционировать и не вносилась постоянная путаница в хозяйственные расчеты;

5) свободный труд, т.е. наличность людей, которые не только имеют право свободно продавать на рынке свою рабочую силу, но и экономически принуждены к этому. Рациональный капиталистический расчет, по Веберу, мыслим лишь на почве свободного труда;

6) коммерческая организация хозяйства, под которой подразумевается широкое применение ценных бумаг для установления прав участия в предприятиях и прав на имущество.

Главная идея Вебера в работе «Протестантская этика и дух капитализма» в подходе к пониманию западного капитализма состоит в том, что как бы ни были важны сами по себе экономические условия, связанные с рационализацией техники и рационального права, «все же экономический рационализм зависит и от способности и предрасположенности людей к определенным видам практически–рационального жизненного поведения» 6. Там, где экономической рациональности препятствуют определенные психологические факторы, развитие хозяйственно–рационального поведения затрудняется этим внутренним противодействием.

Таким внутренним противодействием в прошлой истории у Вебера выступали магические и религиозные идеи, в которых коренились определенные этические представления о долге. То есть у немецкого мыслителя речь идет в данном случае об «обусловленности» хозяйственного мышления и формы хозяйства «определенной религиозной направленностью». Именно иллюстрацией этой обусловленности и служит у Вебера показанная им «связь современного хозяйственного «этоса» с рациональной этикой аскетического протестантизма. Утверждение об обусловленности современного западного капитализма идеологией протестантизма Вебер подтверждает различного рода статистическими данными и, в частности, фактом преобладания протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, среди высших квалифицированных слоев рабочих, а также среднего и высшего технического персонала современных предприятий. Здесь, по Веберу, налицо причинное соотношение, связанное со своеобразным складом психики, привитой воспитанием, направленной на профессиональную деятельность, имевшей место в протестантизме. И причину различного поведения католиков и протестантов, по Веберу, следует искать, прежде всего, в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, в их чисто религиозных чертах. По ходу изложения «Протестантской этики» Вебер раскрывает это внутреннее своеобразие вероисповедания. Так, касаясь людей, воспитывавшихся в лоне протестантизма, он отмечает у них приверженность идее «долга по отношению к труду», что создает наиболее благоприятную почву понимания труда как призвания. Именно это делало своеобразной «мотивационную» структуру поведения городского европейского сословия – буржуазии. Эта структура мотивации формировалась, согласно Веберу, в ходе Реформации – процессе возникновения «новой» версии христианства, а именно: протестантизма с его этикой продуктивного труда, профессионального долга и частной инициативой. Именно благодаря этому этическому ядру протестантская религиозность оказалась наиболее адекватной формой промышленному высокопродуктивному капитализму. Отмечая «вторжение» нового духа, «духа современного капитализма», Вебер не сводит вопрос о движущих силах экспансии современного капитализма только к вопросу об источнике используемых капиталистом денежных ресурсов. Он акцентирует внимание на ярко выраженных этических качествах людей, которые только и могли обеспечить необходимые условия безграничного роста производительности труда.

Формирование этических качеств людей «нового типа» автор «Протестантской этики» связывает с идеями М. Лютера (1483–1546) и с его реформаторской деятельностью, в частности, переосмыслением им мирско деятельности и «освещением» профессионального призвания и равенства всех профессий перед Богом. С точки зрения Лютера, монашеский образ жизни не только бессмыслен для оправдания перед Богом, но и являет собой лишь порождение эгоизма и холодного равнодушия, пренебрегающего мирскими обязанностями человека. Конечно, обосновывая мирскую деятельность как богоугодную, как проявление христианской любви к ближнему, Лютер далек, по Веберу, от мирских понятий (типа «время – деньги») идеологов и сторонников капитализма. У Лютера, по свидетельству Вебера, мы находим многочисленные высказывания против ростовщичества и против любого взимания процентов, т.е. с капиталистической точки зрения его взгляды носили «отсталый» характер. Однако важным результатом Реформации, с социокультурной точки зрения, является, прежде всего, то, что в противовес католической точке зрения моральное значение мирского профессионального труда и религиозное воздаяние за него чрезвычайно возросли7.

Вообще, как считает Вебер, анализировавший деятельность Лютера, его идея «призвания» сама по себе вряд ли имеет столь больше значение, как лютеровское преобразование религиозной жизни, поскольку, по Веберу, практическое значение его идей не может быть непосредственно выведено из отношения Лютера и лютеровской церкви к мирскому призванию. Более того, оно (значение связи идей с историей капитализма), как считает Вебер, менее очевидно, нежели в других направлениях протестантизма и, в частности, в кальвинизме и протестантских сектах. Но и в такой постановке Вебер пытается избежать прямолинейного ответа на вопрос: способствовал ли непосредственно протестантизм пробуждению того «духа», который мы именуем «капиталистическим». В этой связи он прямо пишет, что «придется считаться с тем, что культурные влияния Реформации в значительной своей части – а для нашего специального аспекта в подавляющей – были непредвиденными и даже нежелательными для самих реформаторов последствиями их деятельности, или даже прямо противоположными их подлинным намерениям».

Для Вебера здесь является принципиальным лишь вопрос, «что именно из характерного содержания нашей культуры может быть отнесено к влиянию Реформации в качестве исторической причины?». Будучи тонким мыслителем, Вебер в решении вопроса о происхождении «духа капитализма» пытается избежать односторонних оценок и подходов.

Во-первых, он отмежевывается от той точки зрения, сторонники которой выводят Реформацию из экономических сдвигов как их «историческую необходимость». И это явно направлено против марксистского понимания капитализма. С другой стороны, Вебер ни в коей степени не склонен защищать, как он пишет, «доктринерский тезис», будто «капиталистический дух мог возникнуть только в результате влияния определенных сторон Реформации, будто капитализм как хозяйственная система является продуктом Реформации. «Мы, – формулирует свою точку зрения Вебер, – стремимся установить лишь следующее: играло ли также и религиозное влияние – и в какой степени – определенную роль в качественном формировании и количественной экспансии «капиталистического духа» и какие конкретные стороны сложившейся на капиталистической основе культуры восходят к этому религиозному влиянию». Учитывая огромную сложность взаимосвязей между материальным базисом, формами социальной и политической организации и духовным содержанием эпохи Реформации, Вебер пытается, прежде всего, установить наличие связи по определенным пунктам между известными формами религиозного верования и профессиональной этикой. Это, по его мнению, может выявить общую направленность того влияния, которое религиозное движение оказало на развитие материальной культуры. И лишь после того, как это будет достоверно установлено, можно, как считает Вебер, попытаться выяснить, в какой мере содержание современной культуры следует сводить к религиозным мотивам и в какой мере к мотивам другого рода.

Таким образом, мы получаем ключ к пониманию своеобразия современного капитализма, поскольку пытаемся понять его «изнутри», с точки зрения духовной мотивации его провозвестников и творцов – мотивации, имеющей нравственно–религиозные истоки и импульсы. Отталкиваясь от религиозно–этических устремлений протестантов, принадлежащих к аскетическому крылу протестантизма, мы приходим к пониманию, следуя логике Вебера, сугубо внешних, «материальных» результатов современного капитализма. А именно того, каким образом религиозный протестантский аскетизм вылился в определенную систему самообуздания будущих функционеров современного капиталистического производства, позволившей, образно говоря, укротить «к злату проклятую страсть» и укротить настолько, что она (страсть) вылилась в рационально организованную и математически выверенную в каждом звене систему непрерывного добывания прибыли. Как уже отмечалось, профессиональную этику современного капитализма Вебер связывает с аскетическим протестантизмом8.

Историческими носителями аскетического протестантизма он считает, в первую очередь, следующие четыре направления:

1) кальвинизм;

2) пиетизм;

3) методизм;

4) секты, вышедшие из анабаптистского  движения.

Именно в лоне этих религиозных сообществ, по Веберу, были созданы посредством религиозной веры и практики религиозной жизни психологические стимулы, которые давали определенные направления всему жизненному строю и заставляли индивида строго придерживаться его. Эти стимулы были в значительной степени обусловлены спецификой религиозных представлений, одним из которых являлась установка на то, что Мир существует для того, чтобы служить самопрославлению Бога, а христианин-избранник существует для того, и только для того, чтобы осуществлять в своей мирской жизни заповеди во славу Всевышнего. А главное – Богу угодна социальная деятельность христианина, ибо он (Бог) хочет, чтобы социальное устройство жизни соответствовало его заповедям и поставленной им цели. Это относится, в частности, к кальвинизму и к профессиональной деятельности, которая осуществляется в рамках посюсторонней жизни во имя общего блага и направлена на рациональное преобразование социального мира. Согласно канонам кальвинизма человек ощущал себя «орудием» Бога и не сомневался в своей избранности, а в вопросах религии кальвинистская вера, по Веберу, и определила утилитарный характер кальвинистской этики и ряд своеобразных черт концепции профессионального призвания.

Таким образом, уже воззрение Кальвина, чувства и настроения верующего по отношению к Богу, как бы они ни были возвышены, сами по себе обманчивы, «вера должна найти себе подтверждение в объективных действиях». То есть речь идет о том, чтобы приумножать славу Господню подлинными, а не мнимыми делами. Практически это вылилось в утилитарную установку, имевшую значительные последствия для формирования буржуазного этноса, гласившую, что «Бог помогает тому, кто сам себе помогает», «сам создает свое спасение». Анализируя практическую этику кальвинизма, которая создавала последовательный и рациональный метод всего жизненного поведения верующего, Вебер показывает, что его реформаторские преобразования, носившие специфически аскетическую окраску, не были чужды и католицизму. Как отмечает Вебер, христианская аскеза складывалась из самых различных элементов уже в средние века, а иногда и в античности, и носила рациональный характер. В этой связи он приводит пример христианской аскезы в уставе Бенедикта, которая в принципе была уже свободна от безотчетного неприятия мирской жизни и изощренного самоистязания. Эта аскеза превратилась в разработанный метод рационального жизненного поведения, целью которого было преодоление и освобождение человека от иррациональных инстинктов, и подчинение его жизни некоему планомерному стремлению, а его действий – постоянному самоконтролю и проверке их этической значимости. В результате этого монах объективно превращался в работника на ниве Господней. Подобное активное стремление к самоконтролю и рациональной добродетели в делах и стало одним из основных мотивов и идеалов практической жизни в ряде протестантских сообществ. Протестантская аскеза, как и любая другая «рациональная аскеза», стремилась научить человека руководствоваться постоянными принципами (мотивами), а не «аффектами», другими словами, стремилась воспитать в нем личность. Методическое регламентирование всего жизненного уклада человека особенно отличает кальвинистскую аскезу, которая к тому же вынуждена была осуществлять свои аскетические идеалы в рамках мирской профессиональной деятельности. Сравнивая различные направления протестантской аскезы, Вебер, к примеру, отмечает, что в лютеранстве не было столь систематической рационализации всей этической сферы жизни. Он пишет: «Лютеранская вера не отвергла столь решительно проявлений непосредственной, инстинктивной жажды жизни и наивной эмоциональности». В ней, подчеркивает Вебер, полностью отсутствовал импульс к самоконтролю, а, следовательно, вообще к планомерной регламентации своей жизни, которая характеризует суровое

 кальвинистское учение». Более того, по Веберу, «кальвинистская аскеза», если не всегда, то в большинстве случаев служила образцом для других аскетических течений9. И в этом плане кальвинисты, как считает Вебер, значительно ближе по своему характеру жесткому, формальному и активному буржуазно–капиталистическому предпринимателю. Касаясь идеи профессионального призвания, Вебер считает, что наиболее последовательное обоснование эта идея находит в английском пуританизме, выросшем на почве кальвинизма. Именно идеологию английского пуританизма пронизывает настойчивая и страстная проповедь упорного, постоянного физического или умственного труда. Труд издавна считался испытанным аскетическим средством, в качестве такого он с давних пор высоко ценился церковью Запада. И здесь нельзя не вспомнить предписания: «Трудитесь в поте лица своего на стезе своей», или слова апостола Павла «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». То есть труд как таковой является поставленной Богом целью всей жизни человека. В пуританском толковании мы, согласно Веберу, имеем дело не просто с апофеозом труда, а с апофеозом разделения труда, его специализации. Ибо только специализация (определенная профессия), по мнению идеологов английского пуританизма, способствует выучке рабочего и ведет к повышению производительности труда для всеобщего блага. В английском пуританизме освещается не только профессиональный труд, но и богатство. Как следует из наставлений, богатство порицается лишь постольку, поскольку оно таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям. Богатство же в качестве следствия выполнения профессионального долга не только оправдано морально, но даже предписано. И в этом смысле, вопреки католический ортодоксии, желание быть бедным расценивалось как желание быть больным, и оно достойно осуждения, поскольку наносит ущерб славе Божьей. Таким образом, подобно тому, как акцентирование аскетического значения постоянной профессии служит этической идеализации современной профессиональной специализации, так провиденциальное истолкование стремления к наживе, по Веберу, служит идеализации делового человека. Все это в духовно-нравственном плане способствовало тому, что пуританизм стал носителем этоса рационального буржуазного предпринимательства и рациональной организации труда. А мирская аскеза протестантизма, отвергшая непосредственное наслаждение богатством, вместе с тем способствовала освобождению приобретательства от психологического гнета традиционалистской этики и разорвала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превратив его не только в законное, но и угодное Богу занятие. Как пишет в этой связи Вебер: «религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа возрожденного человека и истинности его веры неминуемо должна была служить могущественным фактором в распространении того мироощущения, которое мы здесь определили как «дух» капитализма». Не менее важным для понимания духа капитализма является вывод Вебера о том, что пуритане с их специфическим мироощущением способствовали установлению буржуазного, рационального с экономической точки зрения образа жизни, что, по Веберу, имеет неизмеримо большее значение, чем простое стимулирование капиталовложений. Именно пуританское отношение к жизни было главной опорой этой тенденции, а пуритане – ее единственно последовательными сторонниками. Таким образом, следуя его логике, можно сказать, что пуританизм стоял у колыбели современного «экономического человека». Правда, здесь же, образно говоря, был заложен подвох10. Дело в том, что, как свидетельствует история, и это, безусловно, отмечает и Вебер, пуританские жизненные идеалы нередко не выдерживали натиска слишком сильных мирских «искушений», которые таило в себе богатство. Как указывали главы аскетических движений, там, где растет богатство, уменьшается и религиозное рвение, растут гордыня, страсти, любовь к плотским мирским утехам и высокомерие. В результате сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно исчезает и отмирает, уступая место утилитарной посюсторонности. В этой связи неудивительно часто цитируемое изречение, которое принадлежит еще Кальвину, о том, что «народ» (т.е. рабочие и ремесленники) послушен воле Божьей лишь до той поры, пока он беден. То есть люди в своем большинстве работают лишь тогда, когда их заставляет нужда. Следует отметить, что этой идее по мере отмирания ее религиозных корней был придан утилитарный оттенок, являющийся лейтмотивом капиталистического хозяйства и его теории производительности, по крайней мере, на его раннем этапе развития, а именно: постулировалась необходимость низкой заработной платы в качестве одной из основ производительности труда.

Не менее важным обстоятельством, с точки зрения развития капиталистического хозяйства, являлось религиозное стимулирование индивидуального рационального легального предпринимательства, основанного на личных качествах и личной инициативе. Более того, как констатирует Вебер, «если пользовавшаяся государственными привилегиями монополистическая промышленность Англии скоро пришла в упадок, то рациональное предпринимательство пуритан сыграло решающую роль в развитии тех промышленных отраслей, которые возникали без какой-либо поддержки со стороны государства, а подчас и вопреки ему». И здесь очень важна оценка ситуации, связанной с идеей профессионального призвания с культурологической точки зрения, – точки зрения перспектив развития человека, которая является центральной и для современной жизни. Эту оценку, как отмечает Вебер, хотел довести до нашего сознания уже Гете, который осознал факт отречения и прощания с эпохой гармоничного, прекрасного человека, повторение которой для нашей культуры невозможно. Капитализм не нуждается в розовых мечтах эпохи Просвещения, ибо «он покоится на механической основе». В этом плане «пуританин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми». И это представление о «профессиональном долге», лишенное высших духовных ценностей, бродит по миру как призрак религиозных идей, и современный человек обычно не пытается вникнуть в суть этого понятия. Оно лишено своего религиозно- этического содержания и вырождается в простое стремление к наживе. Как подчеркивает Вебер, там, где это стремление достигает своей высшей свободы, как в США, оно принимает характер безудержной страсти, подчас близкой к спортивной.

§2. Управление персоналом в контексте бюрократического управления Макса Вебера

Создание классических основ управления кадрами государственных служащих связано с именем немецкого социолога Макса Вебера (1884–1920), сформулировавшего теорию бюрократии.

Интерес Вебера к бюрократической организации был далеко не случайным. Если в США крупномасштабные организации возникали главным образом в частном секторе экономики, то в отсталой в то время Германии – преимущественно в государственном. Немцы никогда до конца не разделяли принципов индивидуализма, присущих американцам, и в большей мере были склонны к службе, чем к рискованному предпринимательству. Идеалы бюрократической государственной машины – гарантированная занятость, продвижение по службе, аккуратность и педантизм в исполнении своих обязанностей – как нельзя лучше подходили немецкой ментальности11.

По мысли Вебера, по мере развития и совершенствования государственного управления, повышение рациональности ведет к тому, что главенствующим фактором в управлении становится не личность, наделенная властью, а установленные в обществе законы.