Серебряный век в русской литературе

АКМЕИЗМ

  Акмеисты  в отличие от символистской туманности провозгласили культ реального  земного бытия, “му-жественно твердый и ясный взгляд на жизнь”. Но вместе с тем они пытались утвердить прежде всего эстетико-гедонистическую функцию искусства, уклоняясь от социальных проблем в своей поэзии. В эстетике акмеизма отчетливо выражались декадентские тенденции, а теоретической основой его оставался философский идеализм. Однако среди акмеистов были поэты,  которые в своем творчестве смогли выйти из рамок этой “платформы” и обрести новые идейно-художественные качества (А. А. Ахматова, С. М. Городецкий, М. А. Зенкевич).   
 

  В 1912 г. сборником “Гиперборей” заявило  о себе новое литературное направление, присвоившее себе имя акмеизм (с  греческого акмэ, что означает высшую степень чего-либо, пору расцвета). “Цех поэтов”, как называли себя его представители, включал Н. Гумилева,  А. Ахматову, О. Мандельштама, С. Городецкого, Г. Иванова, М. Зенкевича и др. К этому направлению примыкали также М. Кузьмин, М. Волошин, В. Ходасевич и др. 

  Акмеисты  считали себя наследниками “достойного  отца” – символизма, который, по выражению Н. Гумилева, “...закончил свой круг развития и теперь падает”.  Утверждая звериное, первобытное  начало (они еще называли себя адамистами), акмеисты продолжали “помнить о непознаваемом” и во имя его провозглашали всякий отказ от борьбы за изменение жизни. “Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть смерть, –  пишет Н. Гумилев в работе “Наследие символизма и акмеизм”, – так же странно, как узнику ломать стену,  когда перед ним – открытая дверь”. 

  Это же утверждает и С. Городецкий: “После всех “неприятий” мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий”. Современный  человек почувствовал себя зверем, “лишенным и когтей и шерсти” (М. Зенкевич “Дикая порфира”), Адамом, который “...огляделся тем же ясным, зорким оком, принял все, что увидел, и пропел жизни и миру аллилуйя”.   

И в то же время у акмеистов постоянно звучат ноты обреченности и тоски. Творчество А. А. Ахматовой (А. А. Горенко,  1889 – 1966) занимает особое место в поэзии акмеизма. Ее первый поэтический сборник “Вечер” вышел в 1912 г. Критика сразу же отметила отличительные черты ее поэзии: сдержанность интонаций, подчеркнутую камерность тематики, психологизм. Ранняя поэзия Ахматовой глубоко лирична, эмоциональна.  Своей любовью к человеку, верой в его духовные силы и возможности она явно отходила от акмеисти-ческой идеи “первозданного Адама”. Основная часть творчества А. А. Ахматовой приходится на советский период. 

  Первые  сборники А. Ахматовой “Вечер” (1912) и “Четки” (1914) принесли ей громкую  известность. Замкнутый, узкий интимный мир отображается в её творчестве, окрашенном в тона грусти и печали:   

Я не прошу  ни мудрости, ни силы. 

О, только дайте  греться у огня! 

Мне холодно... Крылатый иль бескрылый, 

Веселый бог  не посетит меня '.   

  Тема  любви, главная и единственная, напрямую связана со страданием (что обусловлено  фактами биографии пэтессы):   

Пусть камнем надгробным ляжет 

На жизни моей любовь '.   

  Характеризуя  раннее творчество А. Ахматовой, Ал.  Сурков говорит, что она предстает “...как поэт резко очерченной поэтической индивидуальности и сильного лирического таланта… подчеркнуто “женских” интимно-лирических переживаний…”. 

  А. Ахматова понимает, что “мы живем торжественно и трудно”, что “где-то есть простая  жизнь и свет”, но отказаться от этой жизни она не хочет:   

Да, я любила их, те сборища ночные – 

На маленьком  столе стаканы ледяные, 

Над черным кофеем пахучий, тонкий пар, 

Камина красного тяжелый, зимний жар, 

Веселость едкую  литературной шутки 

И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий '.   

  Акмеисты  стремились вернуть образу его живую  конкретность, предметность, освободить его от мистической зашифрованности, о чем очень зло высказался О. Мандельштам, уверяя, что русские символисты “...за-печатали все слова, все образы, предназначив их исключительно для литургического употребления. Получилось крайне неудобно – ни пройти, ни встать, ни сесть. На столе нельзя обедать, потому что это не просто стол.  Нелыя зажечь огня, потому что это, может, значит такое, что сам потом рад не будешь”. 

  И вместе с тем, акмеисты утверждают, что их образы резко отличны от реалистических, ибо, по выражению С. Городецкого, они  “...рождаются впервые” “как невиданные доселе, но отныне реальные явления”. Этим определяется изысканность и своеобразная манерность акмеистического образа, в какой бы преднамеренной звериной дикости он ни предстал. Например, у Волошина: 

Люди  – звери, люди гады, 

Как стоглазый  злой паук, 

Заплетают в  кольца взгляды'.   

   Круг  этих образов сужен,чем достигается чрезвычайная красота , и что позволяет добиваться при описании его все большей изысканности:   

Медлительнее  снежный улей, 

Прозрачнее окна хрусталь, 

И бирюзовая  вуаль 

Небрежно брошена на стуле. 

Ткань, опьяненная собой, 

Изнеженная лаской света, 

Она испытывает лето, 

Как бы не тронута зимой. 

И, если в ледяных  алмазах 

Струится вечности мороз, 

Здесь – трепетание стрекоз

Быстроживущих, синеглазых '. 

(О. Мандельштам) 

  Значительно по своей художественной ценности литературное наследие Н. С. Гумилева. В его творчестве преобладала экзотическая и историческая тематика, он был певцом “сильной личности”. Гумилеву принадлежит большая роль в развитии формы стиха, отличавшегося  чеканностью и точностью.   

   Напрасно  акмеисты так резко отмежевали себя от символистов. Те же “миры иные”  и тоску по ним мы встречаем  и в их поэзии. Так, Н. Гумилев, приветствовавший империалистическую войну как “святое” дело,  утверждавший, что “серафимы, ясны и крылаты, за плечами воинов видны”, через год пишет стихи о конце мира, о гибели цивилизации:   

Чудовищ слышны ревы мирные, 

Вдруг хлещут бешено дожди, 

И все затягивают жирные

Светло-зеленые  хвощи.   

Когда-то гордый и  смелый завоеватель понимает губитель-

ность разрушительность вражды, охватившей человечество:   

Не все  ль равно? Пусть время катится, 

Мы поняли тебя, земля: 

Ты только хмурая привратница 

У входа в  Божии поля .   
 

  Этим  объясняется неприятие ими Великой  Октябрьской социалистической революции.  Но судьба их не была однородной. Одни из них эмигрировали; Н. Гумилев якобы  “принял активное участие в контрреволюционном заговоре” и был расстрелян. В  стихотворении “Рабочий” он предсказал свой конец от руки пролетария, отлившего пулю, “что меня с землею  разлучит”.   

И господь воздаст  мне полной мерой 

За недолгий мой и краткий век. 

Это сделал в блузе светло-серой 

Невысокий старый человек.   

  Такие поэты, как С. Городецкий, А. Ахматова, В. Нарбут, М. Зенкевич не смогли эмигрировать. 

  Например, А. Ахматова, которая не поняла и  не приняла революцию,  покинуть родину отказалась:   

Мне голос  был. Он звал утешно, 

Он говорил: “Иди сюда, 

Оставь свой край глухой и грешный, 

Оставь Россию навсегда. 

Я кровь  от рук твоих отмою, 

Из сердца выну черный стыд, 

Я новым  именем покрою

Боль  поражений и обид”. 

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,   
 
 

  Не  сразу вернулась она к творчеству. Но Великая Отечественная война  вновь пробудила в ней поэта, поэта-патриота, уверенного в победе своей Родины (“My-жество”, “Клятва” и др.). А. Ахматова в своей автобиографии писала, что для нее в стихах “...связь моя со временем, с новой жизнью моего народа”.   

ФУТУРИЗМ 

  Одновременно  с акмеизмом в 1910 – 1912 гг. возник футуризм. Как и другие модернистские течения, он был внутренне противоречивым. Наиболее значительная из футуристических группировок, получившая впоследствии название кубофутуризма, объединяла таких поэтов, как Д. Д. Бурлюк, В. В. Хлебников,  А. Крученых, В. В. Каменский, В. В. Маяковский,  и некоторых других. Разновидностью футуризма был эгофутуризм И. Северянина (И. В. Лотарев,  1887 – 1941). В группе футуристов под названием “Центрифуга” начинали свой творческий путь советские поэты Н. Н. Асеев и Б. Л. Пастернак. 

  Футуризм  провозглашал революцию формы, независимой  от содержания, абсолютную свободу  поэтического слова. Футуристы отказывались от литературных традиций. В своем  манифесте с эпатирующим названием  “Пощечина общественному вкусу”, опубликованном в сборнике с тем  же названием в 1912 г., они призывали  сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с “Парохода Современности”. А. Крученых отстаивал право поэта  на создание “заумного”, не имеющего определенного значения языка. В  его писаниях русская речь действительно  заменялась бессмысленным набором  слов. Однако В. Хлебников (1885 – 1922),  В.В. Каменский (1884 – 1961) сумели в своей  творческой практике осуществить интересные эксперименты в области слова, благотворно  сказавшиеся на русской и советской  поэзии. 

В  среде  поэтов-футуристов  начался  творческий путь В. В. Маяковского (1893 – 1930). В печати его первые стихи появились в 1912 г. С самого начала Маяковский выделялся  в поэзии футуризма, привнеся в нее  свою тему. Он всегда выступал не только против “всяческого старья”, но и  за созидание нового в общественной жизни. 

  В годы, предшествовавшие Великому Октябрю,  Маяковский был страстным революционным  романтиком, обличителем царства  “жирных”, предчувствующим революционную  грозу. Пафос отрицания всей системы  капиталистических отношений, гуманистическая  вера в человека с огромной силой  звучали в его поэмах “Облако  в штанах”, “Флейта-позвоночник”,  “Война и мир”, “Человек”. Тему поэмы  “Облако в штанах”, опубликованной в 1915 г. в урезанном цензурой виде, Маяковский впоследствии определил  как четыре крика “долой”: “Долой вашу любовь!”, “До-лой ваше искусство!”, “Долой ваш строй!”, “Долой вашу религию!” Он был первым из поэтов, кто показал в своих произведениях правду нового общества. 

  В русской  поэзии предреволюционных лет были яркие индивидуальности, которые  трудно отнести к определенному  литературному течению. Таковы М. А. Волошин (1877 – 1932) и М. И. Цветаева (1892 – 1941).   

  После 1910 г. возникает еще одно направление  – футуризм, резко противопоставившее себя не только литературе прошлого, но и литературе настоящего, вошедшее в мир со стремлением ниспровергать  все и вся. Этот нигилизм проявлялся и во внешнем оформлении футуристических  сборников,  которые печатались на оберточной бумаге или обратной стороне  обоев, и в названиях – “Молоко  кобылиц”,  “Дохлая луна” и т. п.

  В первом сборнике “Пощечина общественному  вкусу” (1912) была опубликована декларация, подписанная Д. Бурлюком, А. Крученых, В. Хлебниковым, В. Маяковским. В ней футуристы утверждали себя и только себя единственными выразителями своей эпохи. Они требовали “Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности”, они отрицали вместе с тем “парфюмерный блуд Бальмонта”,  твердили о “грязной слизи книг, написанных бесконечными Леонидами Андреевыми”, огулом сбрасывали со счетов Горького, Куприна, Блока и пр. 

   Все отвергая, они утверждали “Зарницы новой грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова”. В отличие от Маяковского они не пытались ниспровергать существующий строй, а стремились лишь обновить формы воспроизведения современной жизни. 

   Основа  итальянского футуризма с его лозунгом “вой-на – единственная гигиена мира” в русском варианте была ослаблена, но, как замечает В. Брюсов в статье “Смысл современной поэзии”, эта идеология “...проступала между строк, и массы читателей инстинктивно сторонились этой  поэзии”.