О доблестях, о подвигах, о славе

      Яркие приметы стиля Ивана Грозного — наличие бранной лексики («собацкий  сын», «пес смердящий», «злобесный разум»), использование иронии, диалогичность  структуры посланий, куда царь включает «чужую речь», приводит аргументы противников. В своих сочинениях, «кусательных» по стилю, он умело парирует обвинения в жестоких расправах над боярской оппозицией, сам обвиняя бояр и в желании безраздельно властвовать в стране, и в смерти первой любимой жены — Анастасии Романовны Захарьиной, и в непочтительном отношении к царскому роду: для него мучительно воспоминание детства, когда боярин положил ногу в сапоге на кровать, где когда-то спали родители. Один из немногих писателей средневековья, Иван Грозный использует в публицистических целях автобиографические элементы, причем имеющие психологическую подоснову, касающиеся жизни человеческого сердца.

      Неровность, дисгармоничность стиля царя не следует  рассматривать как проявление невежества, необразованности Ивана Грозного. Воспитателями его были выдающиеся книжники XVI в. — поп Сильвестр и митрополит Макарий, причастные к созданию монументальных памятников той эпохи, «Домостроя» и Великих миней четиих. Современники Ивана Грозного, и русские, и иноземцы, свидетельствовали, что царь был «в словесной премудрости ритор, естествословен и смышлением быстроумен», «в мудрости никим побежден бысть». Иван Грозный не был профессиональным писателем, его обращение к публицистике — одна из форм борьбы с инакомыслием. Царь верил в то, что слово так же действенно, как приказ и террор. В своем творчестве он не считался с литературными нормами и во многом опередил эпоху.

      Литература XVI века в связи с процессом  централизации русских земель и государственной власти стремилась снести в своды произведения предшествующих столетий, чтобы подытожить пройденный ею путь, и в этом плане она носила собирательный, обобщающий характер. Инициатором одного из крупнейших литературных предприятий эпохи стал митрополит Московский и всея Руси Макарий. Итогом многолетней работы созданной им «литературной академии» явились 12-томные Великие минеи четий. В них были включены не только памятники агиографии, но и «все чтомые книги, яже в Русской земле обретаются». Минеи четий митрополита Макария стали своего рода энциклопедией русской книжности, предназначенной для «душеполезного чтения», а совместная работа писателей по составлению свода сыграла огромную роль в ликвидации раздробленности в культурной жизни страны.

      С деятельностью «ученой дружины» митрополита Макария связана  история создания «Повести о Петре  и Февронии Муромских», автором которой  был известный церковный писатель и публицист XVI века Ермолай (в монашестве Еразм). Написанная по заказу митрополита Макария «Повесть», несмотря на огромную популярность муромских святых, канонизированных на церковном соборе 1547 года, не была включена в состав Великих миней четиих, ибо ее содержание резко расходилось с традиционными нормами житийного канона. Вместо религиозных подвигов святых здесь рассказывалась история любви крестьянской девушки из Рязанской земли и муромского князя. Причем именно в этой земной любви автор видел высшую ценность жизни, способную преодолеть все социальные преграды и церковные условности.

      «Повесть» состоит из нескольких самостоятельных  эпизодов-новелл и имеет анфиладную структуру. Первая часть— вступительная, объясняет мотивы болезни Петри. В основе ее лежит «любовный треугольник»: к жене муромского князя Павла летает Змей-обольститель, принимая облик ее мужа. Княгиня сообщает об этом Павлу и по его совету выведывает тайну смерти врага, которому суждено погибнуть «от Петрова плеча, от Агрикова же меча» . Ермолай-Еразм творчески использует мотив змееборчества, хорошо известный в русском героическом эпосе. Змей не вредит населению Мурома, лишен былинно-сказочной мощи и низведен до роли любовника. Победа Петра над Змеем не имеет общерусского, государственного значения, у нее другой масштаб: змееборчество — личный подвиг героя, совершенный ради семейного счастья брата. В произведении встречаются и такие сюжетные повороты, которые не имеют аналогов в народном творчестве. Например, автор «Повести» нарушает сказочный обычай: Петр, победив Змея, не обретает жены брата, поединок не завершается свадьбой. От крови Змея тело Петра покрывается язвами, герой заболевает. Описание поединка князя со Змеем лишено сказочной обрядности — в «Повести» отсутствует похвальба Змея и сдержанный ответ на нее героя. В отличие от фольклорных образцов тема змееборчества решается в психологическом ключе: сложность положения, в которое попал Петр, острота его переживаний связаны с тем, что он должен убить Змея, принявшего облик любимого старшего брата.

      Вторая  часть, центральная, раскрывает историю  взаимоотношений между Петром и «мудрой девой» Февронией. Истинным героем ее является не муромский князь, способный на обман, идущий на поводу у спесивых бояр, а крестьянка-целительница, что свидетельствует о демократизации житийного героя, о процессе постепенного обмирщения агиографии. Феврония — носитель крайне активной жизненной позиции, воплощение народной мудрости и душевной красоты. Она обладает магической связью с миром природы, ей присущ дар исцелять людей, приручать зверей. Речи девушки поэтически образны и загадочны, требуют истолкования. По словам Февронии, в ее доме нет «ушей и очей», то есть собаки и ребенка, а родители ушли «плакать взаймы», то есть на похороны. Деятельная натура Февронии отличает ее не только от смиренных праведниц русских житий, но и от сказочных «мудрых дев» («Семилетка», «Стрижена девка»), которые никогда не выставляют брачных условий, вступая в «соревнование умов» с царем, паном, судьей, те сами берут их в жены. Феврония же добивается этого, преодолевая сопротивление князя и никогда не упрекая Петра в малодушии и нарушении им обещания.

      Конфликт  между Февронией и ее будущим  мужем не является главным в произведении. Вторая часть «Повести» завершается свадьбой, но «худородие» жены Петра рождает новый конфликт — между князем и боярством. Боярские жены не могут примириться с тем, что должны подчиняться простолюдинке, которая по крестьянской привычке после еды собирает крошки в ладонь, зная цену хлеба. В третьей части жития Феврония изгоняется боярами из Мурома; как самое дорогое в жизни, она берет с собой мужа. Для княжеской семьи начинается период скитаний; лишь после того, как в борьбе за муромский стол «многие вельможи в городе погибают от меча», Петр и Феврония возвращаются на княжение. Антибоярская направленность «Повести» сближает ее с лучшими памятниками русской публицистики XVI века.

      Агиографическое начало становится ведущим в четвертой части «Повести», которая ближе всего к житийному канону: герои состарились и постриглись в монахи, обещав друг другу умереть в один день. Однако и этой части присуща сюжетная напряженность, психологическая сложность внутреннего конфликта. Февронии приходится выбирать между обетом Богу, богоугодной деятельностью монахини, вышивающей «воздух» (пелену для святой чаши), и обещанием, данным мужу, уйти из жизни вместе с ним. Узнав, что Петр умирает, Феврония просит мужа повременить, однако тот не в силах отсрочить смерть. И тогда Феврони:я выбирает главное — воткнув иголку в холст и обмотав ее ниткой, она умирает вместе с Петром. Бог вопреки всем церковным канонам освящает супружескую любовь и верность, соединяя тела муромских святых в едином гробе. Таким образом, в «Повести» поэтизируется земная любовь, служение ближнему расценивается как жизненный подвиг, переосмысляется само понятие «святость». Сложность жанрово-стилевой природы произведения, где причудливо переплетаются традиции фольклора и агиографии, переводной новеллистики и отечественной публицистики, превращают «Повесть» в поэтический шедевр, стоящий в преддверии художественных открытий русской романистики.

      Рост  внимания к частной жизни человека, к проблемам не только бытийного, общегосударственного масштаба, но и  бытового, семейного характера отразил  «Домострой» — монументальный памятник XVI века, составление которого приписывают духовному наставнику Ивана IV попу Сильвестру. «Домострой» состоял из трех частей: первая учила, «как веровать» и «как царя чтить»; вторая давала советы, «како жить с женами и с детьми и с домочадцами»; третья касалась хозяйственных вопросов— «домовного строения». Стиль «Домостроя» нелишен образности, богат живыми интонациями разговорной речи, близок к пословицам и поговоркам. «Домострой» наставлял, что гостя надобно «почтити, напоити, накормити, добрым словом привечать и ласковым приветом», что двор следует содержать в порядке, он должен быть «крепко горожен... а ворота всегда приперты, а собаки бы стороживы», что в случае ссоры нельзя противника «ни по уху, ни по видению бити, ни под сердце кулаком». «Домострой» завершал ряд назидательных произведений древнерусской литературы, который открывали «Завещание» Ярослава Мудрого и «Поучение» Владимира Мономаха.

* * *

      XVII век вошел в русскую историю  как переходный от средневековья  к новому времени, «бунташный».  Начало столетия называют Смутным временем из-за кризиса царской власти, разразившегося после смерти Федора Ивановича, последнего правителя из дома Калиты, «самозванщины» и польско-шведской интервенции. После Земского собора 1649 года, по Уложению которого произошло окончательное закрепощение крестьянства, трудовые массы «оскудели и обнищали до конца» — так писалось в одной из челобитных. После подавления первой крестьянской войны под предводительством Болотникова страну сотрясает серия новых волнений: «чумные» и «медные» бунты сменяются казацкими и крестьянскими выступлениями в Поволжье; в конце 60-х — начале 70-х годов разгорается вторая крестьянская война под руководством Степана Разина.

      Вооруженная борьба посадских людей и крестьян против феодалов нуждалась в идеологическом обосновании. Официальная церковь, сама являвшаяся крупнейшим феодалом, стояла на страже существующего миропорядка, проповедовала в народе смирение и покорность, осуждая все формы борьбы против светской и духовной власти. Однако русская церковь в XVII веке не была единой, церковный раскол 1654—1655 годов разделил ее на два враждующих лагеря: старообрядцев и сторонников Никона.

      В реформе, проведенной Никоном и  вызвавшей раскол, нельзя видеть лишь внешний конфликт между старообрядцами и приверженцами обновленной  церкви, а сам     конфликт сводить только к тому, как креститься (двумя     или тремя перстами), какие поклоны класть в церкви     (земные или поясные), как писать имя Христа (Исус или     Иисус) и строить культовые здания. Необходимо видеть в старообрядчестве   выступление  против   неограниченной власти, светской и церковной. Старообрядцы были против ориентации русской церкви на иноземные образцы, защищая веру отцов и дедов, они отстаивали национальную самобытность, традиционный уклад жизни. Выражая социальный протест в религиозной форме, старообрядцы видели свой идеал в прошлом, выступали против всего нового, стараясь воспрепятствовать европеизации русской жизни. Таким образом, русское старообрядчество — явление сложное и внутренне противоречивое.

      Старообрядческая  среда была богата талантами, из нее вышли многие самобытные писатели, и прежде всего протопоп Аввакум (1620—1682), автор знаменитого жития-автобиографии. Сын сельского священника из Нижегородской земли, начавший службу дьяконом в селе Лопатицы и через десять лет ставший протопопом Вознесенской церкви в Юрьевце Повольском, Аввакум рано оказался вовлеченным в религиозно-политическую борьбу эпохи. Вступая в конфликт то с местными начальниками, то с прихожанами, недовольными строгим пастырем, он не раз бежал в Москву. Здесь Аввакум сблизился с членами кружка «ревнителей благочестия», главная задача которого — возрождение былого нравственного авторитета церкви. Не приняв церковной реформы патриарха Никона, Аввакум большую часть жизни провел в тюрьмах и ссылках. Сосланный в Сибирь, а затем в Даурию, почти одиннадцать лет (1653—1664) протопоп терпел невероятные лишения и голод, видел, как страдает его семья. Дух бунтаря и правдоискателя не смогли сломить ни жестокие расправы с ним воеводы Пашкова, ни смерть детей. В сибирской ссылке родилась его слава мученика за веру, развился его талант проповедника. Попытки склонить Аввакума лестью и богатыми дарами к примирению с властями после его возвращения в Москву окончились неудачей. В 1667 году протопоп был лишен церковного сана, предан проклятию и сослан в Пустозерск, где произошло становление его как писателя.

      Аввакум — автор более 80 произведений, часть  из которых до нас не дошла. Будучи традиционалистом в области церковной  жизни, он стал новатором в литературном деле. В «Житии», которое Аввакум создал в пустозерской тюрьме, «понуждаемый» к этому своим духовным отцом, старцем Епифанием, он выступил сразу в двух ролях: как писатель и как герой, введя в русскую литературу новый тип — «святого грешника», внутренне противоречивый, но до боли жизненный. Двойственная структура образа Аввакума в «Житии» приводила к столкновению в произведении двух планов повествования: торжественной проповеди и покаянной исповеди. В стиле же высокое, книжно-библейское соседствовало с низким, народно-бытовым. Аввакум не «уничижал природного русского языка», а брал на вооружение весь арсенал его средств, от церковнославянизмов до площадной брани.

      Устойчивый  в «Житии» мотив телесной наготы не только реалия тюремного быта, но и символ обнаженной души, неподдельной искренности чувств. Повествование постоянно сопровождают авторские ремарки типа «ох, горе мне», «увы мне, грешному». Традиционная в агиографии сцена искушения святого блудницей для Аввакума интересна не тем, как герой преодолевает зов плоти (положил руку на пламя свечи), а тем, что он переживает в процессе грехопадения и нравственного возрождения. Автор показывает внутренний мир человека, дает психологическое описание героя, которому «горко было» впасть в искушение, «зело скорбен» пришел он домой, «падох на землю на лицы своем, рыдаше горце», до полуночи «плакався» пред образом, «яко и очи опухли». Акцентируя внимание на глаголах внутреннего действия, словах экспрессивно-эмоционального характера, Аввакум создает особую лирическую атмосферу — атмосферу сопереживания, что отражает близость как автора к герою, так и героя к читателю.

      Схематизм и безликость неприемлемы для  писателя, когда он рисует образ  своей верной спутницы Анастасии  Марковны, многие годы делившей с ним  все тяготы жизни. Образ жены он раскрывает через действие, яркие диалогические сцены. Во время бури на Тунгуске, когда дощаник «налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, — одны полубы над водою, а то все в воду ушло», она, простоволосая, «на полубы из воды робят кое-как вытаскала», пока Аввакум, «на небо глядя», кричал: «Господи, спаси! Господи, помози!» Когда, возвратившись в Москву, муж мучительно делал выбор между семейным покоем и служением вере («Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе; говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня!»), именно Анастасия Марковна благословила его на трудный путь: «...деръзай ироповедати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи... Поди, поди в церковь, Петровичь, — обличай блудню еретическую!» Образ Марковны исторически, социально и психологически конкретен, он не очищен от сомнений и колебаний. «Долъго ли муки сея, протопоп, будет?» — «пеняет» она мужу, когда силы покинули ее во время многодневного перехода по льду Нерчи-реки.