Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

     12 октября 1826 года отношением  за № 1002 царской канцелярии  коменданту при Нерчинских рудниках  С.Р.Лепарскому объявляется воля императора о том, что "государственные преступники должны содержаться в Читинском остроге".

     А несколькими днями раньше, 8 октября, из Иркутска в Нерчинские  заводы уже были отправлены  восемь узников.   
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

                                                                        Тюрьма мне в честь, не в укоризну,

                                                   За дело правое я с ней,

                                                                 И мне ль стыдиться сих цепей,

                                                          Коли ношу их за Отчизну. 

Рылеев  К.Ф.

Глава 2. Практическая часть. "Во глубине сибирских руд…"

§1. Переезд декабристов в Забайкалье. 

     Места нашего Забайкалья –  Нерчинские рудники, Чита, Петровский завод, Селенгинск, Акша, Сретенск и др. – стали местами, где декабристы, закованные "в железá" – технический термин Николаевской эпохи – на протяжении десятилетий являлись искупительными жертвами революционной попытки, а властная рука победителя-самодержца глумилась над их страданиями.

     Это глумление началось с первых  шагов разгрома декабристов, продолжалось  в пути и закончилось под  сводами каторги. Образчиками  тех тяжёлых переживаний, с  которыми связана была переброска  декабристов в Сибирь, могут служить следующие эпизоды, рассказанные М.Бестужевым и А.Розеном.

     Общего плана размещения декабристов  в Забайкалье первоначально не  было. Первая партия декабристов  в числе восьми человек, а  именно: Волконский С.Г., Трубецкой  С.П., Оболенский Е.П., Артамон Муравьёв, Давыдов В.Л., Якубович А.И. и два брата Борисовых П.И и А.И. – была отправлена в Нерчинский завод, Благодатский рудник, где реял дух начальника Нерчинских заводов Бурнашева.

     В половине сентября 1827-го года  два брата Бестужевых – Михаил и Николай, Барятинский и Горбачевский, закованные в ножные кандалы, сопровождаемые фельдъегерем, стремительно препровождались в нашу Сибирь. Бешеная скачка, сопутствуемая избиением оторопевших ямщиков, загнанием насмерть лошадей, чуть было не завершилась катастрофой. "Мы – пишет Николай Бестужев – прискакали в Тобольск на двенадцатый день, грязные, разбитые и едва не убитые на Суксунском спуске в Томской губернии. Наш фельдъегерь, по обычаю, саблею наголо до того избил эфесом ямщика, что когда лошади подскакали к спуску, он, в ужасе ухватившись за ямщика, закричал: "Держи!", ямщик, бросив ему вожжи, ответил: "Ну, барин, ваше благородие, теперь держи сам!". Разъярённые лошади, несясь под гору, произвели невообразимую сумятицу: одни возки набежали на другие, некоторые повозки опрокинулись, и катастрофа закончилась значительными ушибами, повреждениями рук и ног пассажиров. Один из двух проводников-жандармов перебил крестец и умер³.

     С уважением относились к своим арестантам сопровождавшие их жандармы, хотя и продолжали неустанно за ними наблюдать. Из-под Иркутска Бриген написал своей сводной сестре письмо и попросил дать 50 рублей доставившему его жандарму Евтухову. Этот жандарм сопровождал его от самого Петербурга и очень ему понравился. Был предупредителен, вежлив. Евтухов с радостью взялся выполнить просьбу, но передал письмо не сестре декабриста, а своему начальству. Прочитав в письме о пятидесяти рублях, начальство на препроводительной записке наложило резолюцию: "Дать жандарму 50 рублей, а письмо фон Фоку". Сообразительный жандарм двух зайцев убил: и деньги получил, и по службе продвинулся. Весёлая история. Но грустного в дальней дороге было всё-таки больше. Узники были не только под пристальным наблюдением, их ноги были закованы в тяжёлые кандалы. Они натирали ноги, поначалу в них невозможно было шагу ступить. Потом научились: шнурком подвязывали к поясу цепь, и она уже не волочилась, сковывая движения.

     Ключи от кандальных замков  были у фельдъегерей, но они  не отмыкали их даже на ночь.

     У некоторых вместо замков были обыкновенные заклепки. Горбачевскому кандалы надели впереворот. От постоянного трения цепей его ноги распухли, сильно болели. При переезде через реки боль становилась невыносимой – ноги промокали, раны сильно саднило. Надо было снять кандалы, исправить ошибку. Но никто не решался это сделать. Даже князь Куракин, который встретил узников в Томске, побоялся дать такую команду, хотя он ревизовал Западную Сибирь.

     Тюремщики не могли преступить  инструкцию, хотя хорошо знали, что это такое – железные клещи оков и тяжкие гремучие цепи. Они могли только посочувствовать. Иногда, даже очень искренне.

     Когда декабристов отправляли  в Читу из Свартгольмской крепости, комендант Карл Фёдорович Бракель  достал полученную депешу. Дрожащим голосом он стал читать её декабристам, выведенным из секретного дома. И когда дошел до слов: "заковать в железá", разрыдался. Узники стали его утешать, выказывая готовность принять всякое унижение.  

     Барон Розен в своих "Записках  декабриста" рассказывает, что на последней станции перед Читой, на десятой версте от станции, при спуске с горы, вдруг лопнула шлея, и не удивительно, так как сбруя коней была верёвочная. Лошади понесли. Переломился деревянный шкворень и, в один миг, пассажиры (Глебов М.Н. и Розен А.) были выброшены из повозки. М.Н.Глебов через правую пристяжную скатился на землю, ямщик выбросился в сторону, Розен А. запутался своими кандалами в тяж, повис правою ногою на оглобле, левою на постромке и на шлее левой пристяжной и обеими руками ухватился за гриву коренной. Так протащились две версты и были освобождены другими декабристами, ехавшими впереди.

     Первых узников-декабристов провозили  через деревушку Читу в далёкие  рудники. Они и предположить  не могли, что им снова придётся сюда вернуться. А пока их путь лежал на восток, дорогой первопроходцев.  
 
 
 
 
 

§2. Благодатский рудник.

    Первые восемь декабристов, сосланных  за Байкал, были отправлены на  Благодатский рудник. Прибыли они  25 октября 1826 года, а через пять  дней начали работать в руднике. В уцелевших делах архива Нерчинского горного правления "О государственных преступниках, сосланных по делу 14 декабря 1825 года" сохранился документ, составленный в день прибытия первых декабристов. Документ озаглавлен: "Какие имеются у них и собственно им принадлежат одеждные и прочие вещи, прилагается при сем особая выписка". И далее среди "прочих вещей" указаны: у Волконского – "бумажник сафьянной с портретом жены его"; у Трубецкого – "портрет жены его, писанный на бумаге, за стеклом, и оклеенный бумагою же"; у Артамона Муравьёва – "портрет жены его, писанный на бумаге, за стеклом, оклеенный медью"⁴.

     Нерчинск удивил декабристов  своим роскошным Гостиным двором, построенным по указу Петра I. А Благодатка ввела в уныние. Никакой благодати здесь не было: хилые, покосившиеся избёнки, неухоженные дворы. На всём печать безысходности, отрешённости, запустения. До завода, построенного Левандианом, пятнадцать вёрст. А до Петербурга в пятьсот раз больше. Рецепта, указанного греком, придерживались до сих пор: руду для плавки свозили из разных мест, из множества рудников. Для этого строили широкие дороги, вдоль них селили приписных крестьян.

     По такой наезженной дороге  и прикатили узники в глухой, заброшенный угол, где тоже добывали  руду. Поначалу их было разъединили: Трубецкого и Волконского поселили отдельно от остальных, на частных квартирах. Но вскоре это не понравилось начальнику Нерчинских заводов Т.С.Бурнашеву, который усмотрел, что "преступники ходят по улицам и в тоне небезважном". 27 ноября он приказывает "поместить их в казарме… по неудобству квартиры". Всех восьмерых разместили в одной тюрьме, разгороженной на "каюты" – маленькие "казенки-клетушки", где "миллион клопов и разной гадины осыпали с головы до ног и не давали покоя".  

     Начальник приказал содержать  их в особой строгости. Декабристов  он называл на "ты", разговаривал  с ними грубо. По его указанию у них отобрали не только бумагу, но и церковные книги. К их каземату он велел приставить четырёх часовых, которые находились там днём и ночью. Подтверждением этому может служить письмо князя Оболенского Е.П.: "Нас выпускали из клеток, как зверей, на работу, на обед и ужин и опять запирали. Присоедини к тому грубое обращение начальства, которое, привыкши обращаться с каторжными, поставляло себе обязательностью нас осыпать ругательствами, называя нас всеми ругательными именами".

     Занятый своими заботами, Бурнашев  не очень отличал декабристов  от всех других. По существующему  распорядку их в пять утра  выводили в шахту. В ней они молотками долбили руду. А потом на носилках выносили её на поверхность. Уголовники, работавшие рядом, относились к ним дружелюбно. Иногда даже приходили на помощь. Известный разбойник Орлов, однажды шутя, выполнил их дневной урок: он ко всему был привычен, да и силён.

     Всё время, после возвращения  с работы, декабристы должны  были  проводить в своём помещении,  в котором нечем было дышать. По этому поводу князь Оболенский Е.П. писал: "… каково нам было в тюрьме, если работа в горе была для нас временем приятнейшим, нежели заключение домашнее. Дни праздничные были для нас точно днями наказания…".

     Положение узников сделалось  невыносимее, когда в феврале 1827 года надзор за тюрьмой был передан горному офицеру Рику, который из экономии перестал давать им свечи. Находиться же зимой с трёх часов вечера до семи утра без света в какой-то клетке, где можно задохнуться, представляло настоящую пытку. В ответ на просьбы о прогулках хамил, велел солдатам силой загонять их в каземат. Кроме того, Рик запретил всякие разговоры из одного отделения в другое.

     Декабристы потом не могли  вспомнить, кому первому из  них пришла в голову мысль  объявить голодовку. Но они  её объявили: наотрез отказались  есть, в течение трёх дней ложились  и вставали голодными. Когда  об этом доложили Бурнашеву, он немедленно приехал. И посмотрел на них другими глазами. Его и правда напугала их голодовка – с таким протестом отчаяния он ещё не встречался. (Как отметят позже историки, эта голодовка была первой в истории российской тюрьмы). Начальству пришлось уступить. А зарвавшегося Рика Бурнашев немедленно удалил, а на его место вызвал из Читы прапорщика Резанова. Резанов с удовольствие водил декабристов на прогулку, играл с ними в шахматы. "Исключительно честен" – вспоминала потом  Волконская.

     Декабристы работали "в горе  в Крещенском провале. Вели  себя добропорядочно, при производстве  работ были прилежны и ничего  противного не говорили, к поставленным над ними смотрителям были послушны, характер показывали скромный". Е.П.Оболенский писал: "Работы в дыре, пробиваемой в стене, в которой садились на колена и принимали разные положения, смотря по высоте места, чтобы ударить молотом фунтов в 15 или 20". В свободное от работы время читать было нечего, и начальник заводов присылал им Библию.

     В целом, работы "были не тягостны". Весной 1827 года в Благодатку приехал генерал-майор Лепарский С.Р., ради декабристов назначенный на вновь изобретённую должность коменданта Нерчинских рудников. Декабристы были о нём наслышаны: в армии он был на хорошем счету. Генерал искал место для тюрьмы, нарисованной царю иркутским генерал-губернатором. И нашёл его неподалеку от Александровского Завода, у рудника Акатуй. В том, что тюрьму нужно строить именно там Бурнашев убедил его простыми расчетами. Запасов руды там на тридцать лет, а у секретных двадцатилетняя каторга, все будут на одном месте. Строевой лес рядом, ссыльнокаторжных много, тюрьму соорудят быстро. Лепарский с его доводами согласился. По его указанию туда уже стали свозить лес и камни, чтобы начинать строительство.

     Лепарский был с декабристами  приветлив, даже по-отечески ласков. Разговаривал с ними по-французски. Но заметил, что содержать их  без кандалов – это непорядок,  нарушение инструкции – и приказал  тут же заковать в кандалы. 

     Лепарский, заботясь о здоровье узников, приказал посылать их работать "на чистом воздухе". Вскоре декабристов освободили от работ в шахте – заставили на поверхности перебирать руду, поставили на переноску отсортированной руды (на носилках на расстояние в 200 метров). О чём они очень сожалели. Под землёй было теплее, да и рабочий день был короче. Эта "урочная работа" была тяжелее, чем подземная, где какой-либо нормы им не устанавливалось, – необходимо было для выполнения "урока" перенести 30 носилок по пять пудов каждую. Такая работа была не каждому под силу.