Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

     Разделённые на две партии, из  которых одна вышла из Читинского  острога 7 августа 1830 года и находилась под руководством коменданта Лепарского, лояльно относившегося к ним, а другая – 9 августа под руководством его племянника тоже Лепарского, плац-майора подполковника, декабристы шли с кашеварами и конвоем. "Женщины – "наши ангелы", как называл их Басаргин, – уехали раньше на лошадях. У них теперь было четыре юных читинца: три девочки и один мальчик. А пятая – Софья Волконская – навек осталась у восточной стены церкви. Умерла она три недели назад, едва появившись на свет. Мария Николаевна всё ещё была в трауре. Нарышкина в этом походе тоже вдруг оказалась с ребёнком. Выяснилось, это подкидыш. Перед самым отъездом несчастная мать семимесячной девочки принесла её Елизавете Петровне и уговорила взять с собой. Так графиня вдруг стала мамой.

     В первые дни утешала погода: с севера скатилась ранняя  осень, сизая дымка казалась золотой из-за пожелтевших листьев берёз. (У Пушкина в эту пору начиналась самая замечательная пора в его жизни – Болдинская осень.) Декабристы были оживлены, много разговаривали. Путешествие по просторам Забайкалья, приблизительно верст 20-25 в день, продолжавшееся до 48 дней, по отзыву самих участников, не было тягостным. После острога соприкосновение с природой вызывало приятные ощущения. Всю оставшуюся жизнь они будут вспоминать этот удивительный переход. Через четверть века А.Н.Некрасов прочтёт их воспоминания. Описание Розеном Тарбагатая, где живут духовные наследники протопопа Аввакума, староверы-раскольники, пригодятся ему при создании поэмы "Дедушка". Декабристов очень удивило это старообрядческое село, а они удивили жителей. Многие декабристы написали тёплые строки о Тарбагатае. И пусть не смущает современников, что Торбагатай находится западнее Петровского Завода и декабристам был вроде бы не по пути. Нет, по пути. Как мы уже заметили выше, декабристы шли нерчинским (московским) почтовым трактом, а он вёл прямо на Верхнеудинск (Улан-Удэ). С него декабристы повернули на юго-восток и вышли к Петровскому заводу.

     "В Восточной Сибири", и особенно  за Байкалом, – пишет Н.В.Басаргин, – природа так великолепна,  так изумительно красива, так  богата флорою и приятными  для глаза ландшафтами, что,  бывало, невольно с восторженным удивлением простоишь несколько времени, глядя на окружающие предметы и окрестности. Воздух же так благотворен и так напитан ароматами душистых трав и цветов, что, дыша им, чувствуешь какое-то особое наслаждение"⁹.

     Свидетельства других участников перехода тоже пестрят описаниями природы. Называя места, которые им довелось повидать тогда, "самыми прелестными и величественными", Розен пишет: "Природа там красавица"¹⁰. Проделавшая тот же путь П.Е.Анненкова так выразила своё восхищение расстилавшимися перед нею пейзажами: "Ничего нельзя себе вообразить великолепнее и роскошнее сибирской природы"¹¹. 

     Много восторженных слов, посвящённых природе этого края, занёс в свой дневник Михаил Бестужев. Вот строки из его дневника: "Прекрасные картины природы, беспрестанно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка, – тень свободы, хотя для одних взоров. Близкие деревья освещены, подобно театральным декорациям; бальзамический воздух – всё, всё очаровательно! Очаровательно даже и не для узника, которому после тюрьмы и затворов, без сомнения, прелестен божий мир"¹².

     Так "божий мир", который  после пятилетнего заключения  открылся перед Николаем Бестужевым  в дни перехода из Читинского  острога в Петровский завод, не мог не вызвать в нём горячего желания заняться живописью. Этому способствовали и условия, в которых совершался переход, и самый распорядок дня в пути. Сделав 15-25 вёрст, партия останавливалась на отдых у какого-нибудь источника на два-три часа. На протяжении 48 дней перехода было 15 дневок. "Место выбирали около речки или источника на лугу. Особенно приятен для нас был день отдыха. Тогда мы оставались на одном месте почти два дня, и, следовательно, имели время хорошенько отдохнуть и налюбоваться природой"¹³.

     Во время этих продолжительных  остановок декабристы, владевшие  карандашом и кистью, спешили  запечатлеть чудесную природу,  окружавшую лагерь. "Между нами  было много живописцев, обладавших  весьма серьёзными дарованиями,  и потому поход наш был изображён в самых живых картинах, как в движениях, так и в стоянке. Хотя эти картины были в малом масштабе, но они были так талантливо набросаны, что все лица были узнаваемы¹⁴" – сообщает в своих воспоминаниях А.П.Беляев.

     Говоря о живописцах, Беляев, конечно, прежде всего, имеет в виду Николая Бестужева; из всех декабристов, участников этого перехода, именно Бестужев обладал самым "серьёзным дарованием" художника. К тому же на каторге именно Николай Бестужев занимался живописью систематически. Вот почему нет никаких сомнений, что по дороге из Читы в Петровский завод он писал природу и декабристов в пути.

     Сейчас нам известны всего  три акварели (а также их варианты), запечатлевшие отдельные этапы  перехода. "Бурятские юрты по дороге из Читы в Петровский завод", "Село Укир", "Деревня Хара-Шибирь". На каждой акварели есть надпись, сделанная Николаем Бестужевым в позднейшие годы.

     "Братские юрты на дороге  из Читы в Петровской", –  надписал Михаил Бестужев на той акварели, которая изображает дневку 11 августа на станции Домно-Ключевской. Вдали поселок и лесистый холм, на переднем плане и в глубине – фигуры декабристов и бурят, справа – часовой и юрта, слева, под деревом, – выстроившиеся в один ряд девять войлочных бурятских юрт (местное русское население называло их "братскими"). По приказу Лепарского юрты оставляли в заранее определенных местах по пути следования декабристов кочевавшие вокруг буряты.

     Под второй акварелью Михаил  Бестужев написал: "Укыр". Здесь  22 августа была устроена дневка, а накануне он записал у себя в дневнике: "Переход в село Укир (16 верст, 20 дворов). День прохладный. Шли по берегу большого Яравинского озера. Прошёл 10 верст, сделал привал. Собирали на берегу сердолики. Не доходя до села, прошли небольшой берёзовый лес, и, вышедши из него, открылось круглое небольшое Укирское озеро, при котором и село с каменною, но бедною церковью"¹⁵. Всё это и изображено на акварели: вдали на берегу озера виден лес, слева в глубине – крестьянские избы, в центре – церковь, окружённая частоколом, слева, на переднем плане, возле избы, – забор, на котором сидит мужчина с  трубкой, на дороге – женщина с ребёнком, справа – юрты, приготовленные для декабристов.

     На третьей акварели рукой  Михаила Бестужева надписано: "Хабашибирь". В деревне Хара-Шибирь 19 сентября была дневка, и здесь, как гласит запись в путевом дневнике В.И.Штейнгеля, декабристы получили через коменданта первое известие о революции во Франции¹⁶. А о самой Хара-Шибири Михаил Бестужев записал в дневнике следующее: "Деревня раскидана по неровности. Предки их – польские переселенцы, но в потомках ничего польского не осталось". На акварели художник изобразил лишь несколько крестьянских домов, расположенных вдоль берега реки, в глубине – лесистые холмы, слева – фигуру мужчины, сидящего на земле возле дома, на улице – мужские фигуры.

     Таковы те три дошедшие до  нас акварели из числа многих  существовавших некогда, которые  могли бы служить иллюстрациями  к переходу декабристов из Читы в Петровский завод. Акварели хранятся ныне в Институте русской литературы (размер первой – 18,6×29; второй – 17,5×28; третьей - 19×28 см).  

     21 августа, когда декабристы делали  переход через село Укыр (Укир), был отправлен на поселение  Х.М.Дружинин, участник Оренбургского тайного общества. Он прожил около двух лет вместе с декабристами в Читинском остроге.

     Дневка в Хара-Шибири была предпоследней,  а на последнюю дневку вторая  партия остановилась 22 сентября  у деревни Харауз. Вечер этого  дня оказался для всех памятным. Вот что пишет в своих мемуарах  Н.В.Басаргин: "На последнем ночлеге мы прочли в газетах об июльской революции в Париже. Это сильно взволновало юные умы наши, и мы с восторгом перечитывали всё, что писалось о баррикадах и о народном восстании. Вечером мы все собрались вместе, достали где-то бутылки две-три шипучего, выпили по бокалу за июльскую революцию и пропели хором марсельезу. Весёлые, с надеждою на лучшую будущность Европы, мы входили в Петровское"¹⁷.

     А день спустя, 23 сентября 1830 года, уже в каземате Петровского завода Михаил Бестужев внёс заключительную запись в свой путевой дневник: "Последний переход до Петровского завода (28 верст, всего от Читы 634½). Дорога вела в междугорье и теснины. Всё как бы предвещало приближение к нашему кладбищу, где уже выкопаны для нас могилы, но все шли весело. Версты за полторы открылся мрачный Петровский завод, отличающийся огромностью и своею крытою крышею от прочих зданий. Остановились, чтоб дать солдатам надеть ранцы. Мы с пригорка смотрели на нашу будущую обитель – и шутили!.. При вступлении в завод высыпало множество народу. У дома Александры Григорьевны все наши дамы стояли у ворот. С весёлым духом вошли мы в стены нашей Бастилии, бросились в объятия товарищей, с коими 48 дней были в разлуке, и побежали смотреть наши тюрьмы. Я вошёл в свой номер. Темно… душно… сыро… Совершенный гроб!"¹⁸.

     Так началось пребывание декабристов в каземате Петровского завода.

§5. Петровский завод.

     Читинские узники в количестве 71 человека прибыли в Петровский завод 22 и 23 сентября 1830 года.

     "Наконец, увидели мы, – описывает  Петровско-заводскую тюрьму Розен,  – огромное строение, на высоком каменном фундаменте, о трёх фасадах. Множество кирпичных труб, наружные стены – всё без окон, только в середине переднего фаса было несколько окон у выдавшейся пристройки, где была караульная гауптвахта и единственный вход. Когда мы вошли, то увидели окна внутренних стен, крыльца и высокий частокол, разделяющий всё внутреннее пространство на восемь отдельных дворов; каждый двор имел свои особенные ворота; в каждом отделении по 5-6 арестантов. Каждое крыльцо вело в светлый коридор, шириною в четыре аршина. В нём, на расстоянии двух сажен дверь от двери, были входы в отдельные кельи. Каждая келья имела семь аршин длины и шесть аршин ширины. Все они были почти тёмные оттого, что свет получали из коридора через окно, прорубленное над дверью и забитое железною решёткой. Было так темно в этих комнатах, что днём нельзя было читать, нельзя было рассмотреть стрелки карманных часов. Днём позволяли отворять двери в коридор и в тёплое время занимались в коридоре. Но продолжительно ли бывает тепло? – в сентябре начинаются морозы и продолжаются до июня, и поэтому приходилось сидеть впотьмах, или круглый день со свечою¹⁹".

     Как было замечено выше, дамы  подняли в письмах такую тревогу  по поводу недостаточной освещённости  помещений, что царское правительство было вынуждено уступить, и, наконец, было разрешено прорубить окна на улицу в каждом номере.

     Незадолго до отъезда из Читы  жёны декабристов – Трубецкая,  Волконская, Муравьёва, Фонвизина,  Нарышкина и Давыдова – обратились  к Бенкендорфу с письмами, в которых просили не разлучать их в Петровском заводе с мужьями. В одном из дел III Отделения сохранились эти шесть писем. В каждом из них жена декабриста пишет о том, что единственное её желание – делить с мужем тюремное помещение, каким бы оно ни было²⁰.

     Ответа на просьбу дам соединить их в тюрьме с мужьями всё ещё не было. Тогда они, несмотря на то, что это грозило явным ущербом их здоровью, уже в первые дни по прибытию в Петровский завод добились права – жить вместе с мужьями в тюремных камерах. Это способствовало в частности  то, что в тюрьме каждому заключённому полагалась одиночная камера. "Я дозволил всем девяти жёнам государственных преступников, при команде моей живущим, по настоятельной просьбе первых, проживать в казарме со своими мужьями", – рапортовал Лепарский 30 сентября 1830 года начальнику III Отделения²¹. Позднее мужьям разрешили в дневное время бывать на квартирах жён.

     Лепарский часто навещал декабристов,  но никогда не входил без  стука в их комнаты. Он всегда  спрашивал разрешения войти, был  неизменно вежлив. Если заметит  чернильницу, скажет не без улыбки: "Я этого не видел". Глядя на коменданта, уважительно вели себя и его подчинённые. Племянник Лепарского плац-майор Осип Адамович был не только ласков, но и почтителен. Были обходительны и младшие офицеры. Декабристы не без улыбки вспоминали, как унтер-офицер, обходя отделения, говорил: "Господа, не угодно ли кому на работу?²²". Кто хотел, тот выходил, не желающие оставались дома.

     За отсутствием земляных работ,  которыми декабристы занимались  в Чите, для них была придумана  новая работа, а именно – мельница  с ручными жерновами, на которой мололи зерно, и на которой "ежели нам было угодно, то мололи для моциона" – писал М.Бестужев²³. Эта и другие работы были, как и в Чите, необременительными. Как заметил Дмитрий Иринархович Завалишин, "труднее всего для правительства было устроить нашу работу. Прямо отказаться от нее по неприложимости к нам работы на заводах и в рудниках оно не хотело, и поэтому придумывало разные пустяки, в которых собственно, никакой работы не было, а только мучили нас понапрасну"²⁴. Как и в Чите, декабристы исправляли дороги, летом "копались" на грядках.