Возрождение во Франции

Вместо материалистически-чувственного восприя¬тия жизни, гедонизма и аппарата античной мифологии мы находим в их поэмах суровый пафос борьбы и величавые, героичес¬кие образы, вдохновленные биб¬лией. Как во всей реформационной поэзии Европы (например, в позднейшей пуританской анг¬лийской поэзии XVII в.), здесь господствуют идеология и фра¬зеология Евангелия и еще более ― Ветхого Завета.

Дю Бартас (Du Bartas, 1544—1594), ревностный гугенот, военный и дипломат на службе Генриха Наваррского, выпустил через год после Варфоломеевской ночи поэму «Юдифь», в которой современники могли усмотреть призыв к наказанию нечестивого тирана. Вслед за тем дю Бартас приступил к работе над огром¬ной поэмой «Неделя», первая часть которой развивала би¬блейское сказание о сотворении богом мира в течение семи дней.

Во второй части, оставшейся незаконченной, и озаглавленной автором «Вторая неделя», должна была быть изложена история мира и человечества от их создания до «страшного суда».

Поэму характеризует большая выразительность и пылкая искренность.

Дю Бартас является создателем того жанра библейской по форме и революционно-гражданской по своему замыслу поэмы, выс¬шим образцом которого считается «Потерянный рай» Миль¬тона.

Значительно более непосредственный и прямой отклик религиоз¬ная распря эпохи нашла в творчестве Агриппы д'Обинье (Agrippa d'Aubigné, 1552—1630). Этот пламенный борец за кальвинизм, поэт и воин, в молодости писавший любовные стихи, был выдающимся гуманистом и одним из ученейших людей своего времени. Еще в детстве он овладел латинским, греческим и еврейским языками; позже он изучил математику, астрономию, есте¬ствознание, итальянский и испанский языки. Шестнадцати лет по¬ступив простым солдатом в армию протестантов, в которой он прослужил затем ровно четверть столетия, фанатически преданный овладевшей им религиозной идее, д'Обинье вместе с тем никогда не порывал с античной традицией и не изменял гуманистическим идеалам, усвоенным им в дни юности. Его религиозная поэзия, при всей ее суровости, отнюдь не является отказом от земных радостей, от ощущения красоты и прелести жизни. [365]

Но в годы крушения уто¬пических мечтаний Рабле и идеала гармонической жизни, выдвинутого «Плеядой», гуманистические устремления естественно при¬нимали форму героической борьбы с извращением человеческой природы, гневного протеста против торжествующей злобы и жесто-кости. Требование нравственной правды, принимающее в поэзии д'Обинье религиозную форму идеалов кальвинизма, имеет глубоко гуманистическую основу.

Главное произведение д'Обинье ― «Трагические поэмы», напи¬санное в конце 1570-х годов, изображает страдания Франции, истер¬занной гражданскими войнами, дурным управлением королей, ин¬тригами хищных агентов Рима. Лишенное единого связного сюжета, оно представляет собой чередование размышлений, сати¬рических выпадов против угнетателей родины, картин отдельных эпизодов борьбы, воспоминаний и т. д., причем к конкретным, остро схваченным образам действительности в ней примешиваются аллегорические фигуры, христианские мифы и апокалиптические ви¬дения. Поэма состоит из семи частей, носящих выразительные за¬главия.

В первой («Бедствия») изображается разорение крестьян, нищета деревень, голод, шествующий по стопам войны.

Во второй («Монархи») даются портреты «адских чудовищ» ― Карла IX, Ген¬риха III и их матери, «плотоядной и нечестивой» Екатерины Меди¬чи.

В третьей («Золотая палата») обличаются разврат придворных, продажность судей и т. п.

В других частях «Огонь», «Клинки», «Мщения», «Суд» излагается история многовековой борьбы пап¬ства с представителями «истинной веры», к которым причисляются альбигойцы, гуситы и т. п. Все завершается образом «страшного суда», несущего возмездие насильникам и райскую награду их жертвам.

Особенно выделяется в поэме описание Варфоломеевской но¬чи — жуткая картина ночных убийств из-за угла, груды трупов, сбрасываемых в Сену при зловещем свете факелов, стрельба из дворца по беззащитным горожанам, страшные крики, оглашающие ночной мрак, матери, дико мечущиеся в поисках разбежавшихся или зарезанных детей.

В других местах поэмы встает образ «черно¬го рейтара» (солдата-наемника), прошедшего по Франции тяжелой поступью и оставившего после себя лишь павший скот да сож¬женные дома с их искалеченными владельцами. Отображена фигура вдохновителя инквизиции Бельмонта, который в своем подземелье, «лю¬буясь пыткою, пред жертвой ел и пил». Изображен епископ Шателен, ― «гордец с лицом тихони, ...пытал огнем без гнева и де¬сять тысяч жертв бесстрастно умертвил». В этих образах, близких к дантовским, жалость к страдающему человечеству и ненависть к его палачам выражены с одинаковой силой.

Д'Обинье принадлежит также ряд религиозно-политических памфлетов в прозе. В одном из них он излагает «книгу такс», уста¬навливающую, сколько стоит доброму католику отпущение того или другого греха: обесчестивший женщину должен заплатить за индульгенцию столько-то, убийство друга стоит дороже. [366]

Недовольный тем, что Генрих Наваррский принял католичество, д'Обинье несколько отдалился от него, а после его смерти покинул Париж и поселился в своем имении. Там он написал свою «Всемир¬ную историю», проникнутую кальвинистскими идеями, за которую подвергся гонениям, должен был бежать из Франции и умер в Женеве.

В старости д'Обинье написал небольшой сатирический роман «Приключения барона де Фенеста». В романе главному герою, де Фенесту (от греческого слова fainesthai — «казаться»), пустому ще¬голю и бездельнику, хвастающемуся своей знатностью и связями при дворе, но как выясняется ― жалкому трусу, невежде и бездель¬нику, противопоставлен господин д'Эне (от греческого слова einai — «быть»), честный дворянин, домосед и хороший хозяин, любимый своими крестьянами.

По разнообразию и размаху своего творчества, по насыщенно¬сти его подлинным человеколюбием и свободолюбием, д'Обинье является крупнейшим французским поэтом конца Возрождения и последним из тех «титанов» мысли, страстности и учености, о ко¬торых говорит Энгельс применительно к этой эпохе.

2

Разруха, вызванная гражданскими войнами, нисколько не затор¬мозила развития научно-философской мысли во Франции. Напро¬тив, пережитые испытания и зрелище волнующих событий еще бо¬лее заострили внимание на сложных и многообразных формах действительности. Вместе с оптимизмом первой стадии Возрожде¬ния отпал прежний упрощенный подход к разрешению основных проблем личной и общественной жизни, и критическая мысль ста¬новится более широкой и зрелой.

Этот углубленный интерес к жизни и ее актуальным проблемам, в частности к человеческой личности, ее конфликтам и формам ее проявления, выразился прежде всего в расцвете историографии и мемуаров. Особенно выделяются в этом отношении сочинения Брантома (Brantome, 1540-1614), содержащие богатейший ма¬териал для изучения нравов, понятий, общественных типов эпохи.

Военный, придворный, затем «светский аббат», с жадным интере¬сом наблюдавший окружающую его действительность, Брантом уже в старости, в конце века, занялся писанием своих мемуаров, разделенных им на отдельные сборники, по темам: «Жизнь знаме¬нитых людей», «Жизнь знаменитых воинов», «Жизнь галантных дам» и т. п. В его книгах нет никаких руководящих идей, никаких глубоких характеристик, — лишь бесстрастные зарисовки всего ви¬денного и слышанного, картины жизненной практики эпохи, неред¬ко очень острые и циничные.

Наряду с этим во второй половине века возникает ряд выдаю¬щихся трудов по гуманитарным наукам. Здесь и первые исследования о развитии политических учреждений Франции, и трактаты о проис¬хождении и строе французского языка. Здесь и образцовые и лучшие для той эпохи словари греческого и латинского языков, основанные на критическом изучении сохранившихся античных текстов. [367]

Необычайных высот на пос¬леднем этапе французского Возро¬ждения достигает философская мысль в творчестве Монтеня.

Мишель де Монтень (Michel de Montaigne, 1533-1592) принадлежал к крупной чинов¬ничьей буржуазии города Бордо. Получив превосходное гуманитар¬ное образование, Монтень неко¬торое время был советником парламента Бордо, затем мэром этого города. Стремясь расширить свои знания и наблюдения, Мон¬тень предпринял большое путе¬шествие: он побывал в Герма¬нии, Швейцарии, Италии, причем несколько месяцев прожил в Ри¬ме.

Бурные события эпохи зас¬тавили его несколько раз прини¬мать против воли участие в политической борьбе — вести переговоры с враждующими партия¬ми, отстаивать город Бордо от посягательств Католической лиги и т. п.

Однако Монтень старался держаться в стороне от ре¬лигиозной распри, к которой, будучи, подобно Деперье и Рабле, свободомыслящим, он внутренне оставался вполне равнодушен. И от гугенотов и от католиков его одинаково отталкивали их фана¬тизм, жестокость и ограниченность. Вот почему, несмотря на свои дружеские отношения с Генрихом Наваррским, Монтень оставался нейтральным и сохранял лояльность по отношению к династии Валуа. Охотнее всего он жил в уединении, в своем поместье, зани¬маясь хозяйством и проводя все свободное время в обширной, собранной им библиотеке.

Плодом его чтений и размышлений явилась книга «Опыты» — выдающийся памятник в истории челове¬ческой мысли и вместе с тем выдающийся образец богатой и выра¬зительной прозы французского Возрождения.

«Опыты» Монтеня, опубликованные полностью в 1588 г., но на¬чавшие накопляться в записях значительно раньше, представляют собой собрание наблюдений, анекдотов, мыслей, комментированных выписок из древних и новых авторов, записанных Монтенем без всякого порядка, по мере того как они приходили ему в го¬лову. Однако эта книга обладает глубоким внутренним един¬ством — единством темы и единством мировоззрения. Предмет изучения Монтеня — это человек, природу которого он понимает иначе, чем его предшественники, гуманисты начала или середины XVI в. (Рабле, Ронсар и другие). Для них человек есть существо определенное и устойчивое, которое должно только правильно действовать, чтобы обеспечить себе счастье, а миру — лучший порядок. [368]

Крушение утопических идеалов раннего гуманизма заставило усом¬ниться в безупречности этого воззрения и подойти критически к самому понятию человека. Именно это и делает Монтень. Он утверждает, что человек — существо вечно меняющееся, приспособ¬ляющееся ко всем климатам, режимам, условиям существования. Ни один человек не бывает в разные мгновения тождественным самому себе. В зависимости от обстоятельств человек может быть смелым или робким, гордым или скромным, благоразумным или безрассудным. Нет предела изменению человека, и история есть не что иное, как повествование о тех изменениях, которые претерпевал человеческий род. Высшая наука для Монтеня — это наука о чело¬веке, изучающая не христианских писателей новых времен, а ан¬тичных мыслителей и ученых.

Из этой изменчивости человеческой природы вытекает двоякое следствие: возможность для человека бесконечно высоко вознес¬тись и бесконечно низко пасть, способность человеческого ума к неограниченному развитию и в то же время постоянная возмож¬ность для него заблуждаться. Отсюда — совмещение в философии Монтеня элементов оптимизма и пессимизма.

В основе всей системы Монтеня лежит жажда полноты жизни, стремление к счастью. Задача мудреца заключается в том, чтобы преодолеть страдание. Его орудия в этой борьбе — разум и воля. Мудрец должен противопоставить свою «добродетель» (в ренессансном смысле ― доблесть, нравственную силу) тому, что Мон¬тень называет «жалким человеческим состоянием». Мудрец должен стать владыкой своей судьбы. Монтень говорит: «Разумный чело¬век не потерял ничего, если сохранил самого себя... Самая великая вещь в мире — уметь принадлежать себе».

Однако в этой борьбе за свою личность или за свое счастье (что для Монтеня — примерно одно и то же) человек испытывает огром¬ное препятствие в виде шаткости своего разума, столь же изменчи¬вого, как он сам. Отсюда — скептицизм Монтеня, находящий выра¬жение в его знаменитой формуле: «Что знаю я?» Эта формула, однако, вовсе не означает полнейшего агностицизма и отказа от возможности всякого разумного преобразования действительности. Она прежде всего является предостережением и протестом против всякого догматизма и фанатизма, притязающих на обладание абсо¬лютной истиной.

В основном скептицизм Монтеня направлен против средневеко¬вого обскурантизма, схоластики и католической мистики. На самом же деле, чуждый мысли о невозможности какого бы то ни было знания, он утверждал только личную и историческую ограничен¬ность тех или иных определенных знаний и допускал возможность безграничного развития человеческих знаний. Об этом собственно и говорит его «что знаю я?».

Вместе с тем Монтень нередко вынужден был маскировать свои подлинные взгляды, слишком смелые для того, чтобы он мог ре¬шиться прямо их высказывать. [369]

Его мысли в таких случаях выражены нарочито туманно, противоречиво, он даже пытается уверить читателя в своей католической ортодоксии и политической лояль¬ности, но на самом деле красной нитью через всю его книгу прохо¬дит скептическое свободомыслие, неверие в бога и загробную жизнь, убеждение в полнейшей зависимости человеческого сознания от изменений, которым подвергается тело, и в незыблемости зако¬нов природы. Для Монтеня единственная база познания и един¬ственный критерий человеческого поведения — опыт, разум, при¬рода.

Высшую моральную норму для Монтеня составляет умерен¬ность и близость к природе. В жизни «простых земледельцев» он видит ту естественность и свободу, которые являются идеалами всякого мудреца. Так объединяются в его оценке философы и на¬род, противопоставленные всем остальным сословиям и состоя¬ниям. Он говорит: «Простые крестьяне — честные люди; честные люди также философы, натуры глубокие и просвещенные, обога¬щенные обширными познаниями в области полезных наук. Но ме¬тисы, презревшие состояние первоначального неведения всех наук и не сумевшие достигнуть второго, высшего состояния, опасны, глупы и вредны». Для демократических взглядов Монтеня харак¬терно его замечание, что «король и крестьянин отличаются друг от друга только штанами!». Монтень приглашает обратиться к народ¬ной поэзии с ее наивностью и грацией, «к гасконской песне и поэти¬ческим произведениям народов, не ведающих никаких наук и даже не знающих письменности. Поэзия посредственная, занимающая ме¬сто между народною и тою, которая достигла высшего совершен¬ства, заслуживает пренебрежения, не достойна того, чтобы ценить¬ся и почитаться».

В связи с этим в «Опытах» Монтеня гораздо отчетливее, чем у Ронсара, намечено то представление о «золотом веке», о пер¬вобытном состоянии человечества, не знающем ни законов, ни не¬равенства состояний, которое было потом развито Руссо. «Гово¬рят,― пишет Монтень,— что жители Бразилии умирают только от старости, и их долголетие приписывают благоприятному климату, но я склонен скорее объяснять это их душевным спокойствием, так как они живут в восхитительной простоте, в полном неведении, без наук, без законов, без религии».