Государственное правовое регулирование Российской империи в первой половине XIX века

     Школа естественного права была философским  направлением, родившимся из идей рационализма, который господствовал в Европе XVII-XVIII веков. Основным постулатом её была возможность исключительно путём  разума дойти до понимания универсальных  начал, определяющих все стороны  человеческой жизни. Как писал об этом периоде Ю. С. Гамбаров, «это было время, до такой степени проникнутое  убеждением во всемогуществе разума, что явления нравственности, религии, искусства, права, государства, языка  строились рационализмом прямо  на разуме и выводились из него без  ближайшего отношения к свойствам  этих явлений и их изучению в том  виде, как они выступали в действительной жизни. В области правоведения считалось, напр., возможным составление одного идеального законодательства, основанного  на разуме и пригодного для всех времён и народов». Для приверженцев этого направления историческое прошлое не имело какого-либо значения, потому что считалось, будто настоящее  принадлежит самому себе и имеет  миссией освобождение живого от всего  мёртвого и устарелого. Эту миссию и должен исполнить законодатель, создав кодекс, который послужит счастью  всего человечества. Что же касается предпосылок, из которых выводится  «естественное право», общее для  всех людей, то таковыми сторонники этой школы считали либо какое-то свойство человеческой природы, например, эгоизм, альтруизм и т. д. (Гоббс, Гуго Гроций), либо природу самого права (Руссо, Кант).

     Среди юристов Российской империи искренним  приверженцем «естественного права» был  профессор Царскосельского лицея (впоследствии ставший профессором  Санкт-Петербургского университета) А. П. Куницын. «Познание права естественного, — писал он, — нужно исследователям законов положительных при определении  справедливости оных. Наипаче же оно  нужно Практическим Законоведам  при самом делопроизводстве, ибо  служит им во время проведения законов: 1) как вспомогательное средство толкование, 2) как правило для  решения случаев, на которые нет  особенного положительного закона, 3) как  составная часть положительного законодательства, когда решение  случая законодатель предоставляет  благоусмотрению судьи или прямо  повелевает решить оный по началам  Права Естественного». Куницын почти  дословно повторяет тезисы европейских  «философов-просветителей», утверждая, что «главное начало права может  быть выведено только из формы разума».

     Некоторое время популярность школы естественного  права была так велика, что её влияния не могли избежать даже те учёные, кто старался идти по другому  пути. Так, например, Г. Ф. Шершеневич оценил книгу Вельяминова-Зернова «Опыт  начертания российского частного гражданского права» как одинокое «среди произведений отечественной литературы, наполненной  идеями естественного права, общественного  договора, цитатами из Монтескьё, Вольфа, Канта, Неттельблата». Однако даже Вельяминов-Зернов не свободен от некоторого философского элемента, экскурсий в область естественного права и рассуждений о его соотношении с правом положительным.

     Но  никакое учение не может вечно  стяжать первое место в науке, и доктрина естественного права  тоже в свою очередь стала объектом ожесточённой критики. В целом можно  заключить, что концепция естественного  права была создан, в основном, философами, и наибольшую популярность завоевала  среди самозваных «просветителей». Поначалу юристы воспринимали эти идеи, поскольку они господствовали в  Европе, но когда положения естественно-правовой теории были подвержены глубокому анализу, они показали свою неспособность  быть направляющей идеей для науки  права. Так, последовательным противником  учения о естественном праве был  классик русской цивилистики  Г. Ф. Шершеневич, с точки зрения которого правильнее было опираться на положительное  право, отражающее практические потребности  времени. А. Благовещенский объяснял отход  юристов от философии так: «Она хотела быть не подругой, но госпожой над законоведением, она хотела не только учить, но и  господствовать, не только объяснять  и толковать существующие законы, но и законодательствовать и уничтожать оные, в силу уполномочия вечного  ума».

     Ю. С. Гамбаров критиковал доктрину естественного  права за то, что она носила «несомненную печать априоризма». Нельзя не согласиться  с его мнением, что главным  недостатком методологии этой школы  является отсутствие опоры на опыт и наблюдение, которыми определяется научное знание, и попытка делать выводы исключительно из человеческого  разума — то есть, чисто субъективного  начала. Ведь разум изменяется в  зависимости не только от разных индивидов, но и от настроений одного и того же человека. Из разума можно выводить противоположные и даже взаимно  исключающие положения, например, идею подчинения церкви государству и  идею независимости этих субъектов, идею прогрессивности капиталистического строя и идею прогрессивности  строя социалистического. А общие, универсальные свойства человеческой природы, о которых говорили «философы-просветители»  на самом деле являются фикцией, поскольку, по меткому замечанию Ю. С. Гамбарова, «из этой природы не осталось бы ничего, кроме общего анатомического строения и известных физиологических  функций и склонностей, если бы мы брали её без тех исторических особенностей, которыми люди отличаются друг от друга. Вне этих исторических особенностей, условий воспитания и  влияния окружающей среды выводы из «человеческой природы» не имеют  никакого значения и могут в лучшем случае объяснить необходимость  юридического регулирования, но никак  не содержание этого регулирования».

     Однако  нельзя не сказать, что Ю. С, Гамбаров разделял идеи о естественном праве  на два вида, и если первый вид, как  мы это видели выше, он отвергал, то второй вызывал у него полное понимание. Данный цивилист отрицательно оценивал только «старое естественное право», за то, что оно запечатлено раз и навсегда в качестве образца для всякого времени и места, претендуя на вечные и всеобщие нормы. При этом он отличал другое, более полезное, по его мнению, понимание естественного права — как совокупности норм, «которые соблюдаются в жизни независимо от государственной воли, на основании общественного сознания об их обязательности в данных эмпирически установленных условиях». Гамбаров считал, что сила школы естественного права в целях, к которым она стремилась — к провозглашению права личности, не производного от государства, и противопоставлении нормам положительного права других норм, выражающих идеал, к которому должен стремиться законодатель. «Вот где лежит та огромная польза, которую школа «естественного права» принесла как обществам, возбуждённым её горячей проповедью, так и научному направлению в правоведении. Ею создана доктрина индивидуального права и свободы, ограничивающей государственный абсолютизм, и ей же в значительной мере Новое время обязано уничтожением рабства, крепостничества, цехового устройства, пыток, уголовного преследования за так называемые религиозные преступления и других варварских остатков Средневековья». Из приведённой цитаты можно видеть, что учёный всё равно находился под сильным влиянием идей «Просвещения», которым и была обязана рождением школа естественного права. Ведь на самом деле перечисленные им изменения вовсе не являлись заслугой доктрины естественного права, а имели другие причины, зато она наоборот имела и отрицательные следствия, например, в виде французской революции. Ю.С. Гамбаров сам пишет об этом так: «Правда, что после французской революции, обманувшей во многом возлагавшиеся на неё надежды, значение и кредит школы "естественного права" сильно падают сравнительно с прежним временем. Можно сказать более, а именно, что в общем все философские, политические и юридические течения XIX в. идут против «естественного права», или, по крайней мере, против той освободительной по отношению к личности форме его, которая выступает так ярко в философском и революционном движении». Всё же, революция обманула надежды только тех, кто не подвергал различные учения критическому анализу, ведь все её преступления были логичным продолжением идей «Просвещения» — в том числе, и идеи о естественном праве.

     Поэтому легко можно понять, какое значение имело для доктрины естественного  права то, что она была воплощена  в жизнь: в общественных науках обычно очень трудно доказать какую-либо теорию эмпирически, а в данном случае противники естественного права получили неоспоримый  аргумент его пагубности.

     Существовавшие  в XIX веке заблуждения относительно естественного права были во многом лишь мифами, которые создавали «философы-просветители»  для оправдания своего учения. Это  было связано с тем, что идеология «Просвещения» — это идеология Нового времени, когда к власти приходила буржуазия, которая испытывала потребность в очернении Средневековья и прежнего монархическо-аристократического устройства государства. Так, уничтожение рабства, крепостничества и цехового устройства, о котором пишет Ю. С. Гамбаров, произошло не под влиянием идеологии естественного права, а вследствие изменений в экономике, когда прежние методы стали невыгодными. Если верить в благотворное влияние доктрины естественного права, то станет непонятно, почему Новое время, отбросив средневековые институты, стало известно другими, гораздо более бесчеловечными формами эксплуатации — достаточно вспомнить, какой рабский труд требовался от рабочих на фабриках, как на заводах использовались женщины и дети, как цинично колониальные державы высасывали ресурсы из оккупированных колоний. А «доктрина индивидуального права и свободы, ограничивающей государственный абсолютизм» пришла к своему логическому концу, которым стал молниеносный нож гильотины, и породила революционное государство нового типа, подавившее индивида сильнее чем любая монархия.

     Таким образом, мне кажется, неверно преувеличивать роль школы «естественного права», как это делал Ю. С. Гамбаров, а  вместо этого можно лишь говорить о том, что у каждого законодателя должен быть нравственный идеал, которому должны соответствовать принимаемые  им законы. Но основываться этот нравственный идеал может не только на доктрине естественного права (что как  раз нежелательно), но вообще на любой  существующей в конкретном обществе системе моральных норм — будь то религиозных или философских.

     В течение довольно короткого времени  после французской революции  школа естественного права потеряла свою популярность и была атакована  самыми разными критиками. На Западе Борке и Савиньи вместо неё  поддерживали исторический подход. Гегель и его школа стали апологетами  государственного абсолютизма.

     В России же, например, ещё за столетие до Шершеневича Л. Ф. Магницкий писал  о естественном праве как о  весьма вредном учении: «Наука Естественного  права, сия метафизика прав, несопредельная к народному, публичному и положительному праву, есть изобретение неверия… Она  всегда была опасна… [она] исторгает  с руки божьей начальное звено  златой цепи законодательства и бросает  в хаос своих лжемудствований».

     Можно сказать, всё же, что доктрина естественного  права сыграла свою роль в становлении  теоретической юриспруденции в  России, её обособлении от юриспруденции  прикладной (практической). Но она была другой крайностью — чересчур общей  и оторванной от реальности, и потому требовала замены на менее абстрактную  теорию.

     В то время, когда школа естественного  права стала быстро терять популярность, уже было очевидно, что по-настоящему прочный фундамент российской теоретической  юриспруденции, в том числе, и  гражданского права, можно было построить не из отвлечённых принципов, не имевших в реальности какой-либо опоры, а из идей, выведенных из анализа действующего отечественного законодательства, изучения его истории, его своеобразных черт.

     Подводя общий итог развитию юриспруденции  в России в первой трети XIX века, А. Благовещенский писал: «Появилось большое  количество разных ветвей науки. Всего  более было обрабатываемо так  называемое естественное право и  из российских законов — гражданское  и уголовное право. Однако все  усилия оставались только опытами, попытками  подвинуть науку далее. Без общего обзора и единства направления она  колебалась в одних и тех же границах, в одном и том же обычном  круге. Основания, руководства, опыты  начертаний российского гражданского и уголовного права обнимали сии  роды законов большею частию не вполне и без поддержания внутреннего  союза с целым составом российского  законодательства, составлялись по методе заимствованной или из Юстиниановых институтов римского права, или из систем так называемого естественного  права, и излагались часто языком, совершенно чуждым духу российского  законодательства». Приведенные слова  дают вполне истинную картину того состояния, в котором пребывала  русская юриспруденция вплоть до создания «Свода законов Российской империи».

     Своими  изменениями на данном этапе наука  права во много была обязана действиям  самодержавной власти, которая в  начале 30-х годов XIX века провела  систематизацию действующего законодательства и активно способствовала развитию новых тенденций в развитии русской  юриспруденции — тенденций, определивших её эволюцию в течение второй трети  названного столетия. Например, это  выразилось в новом Университетском  Уставе, принятом 26 июля 1835 г. Юридическое  образование, согласно данному Уставу коренным образом перестраивалось, упорядочивалось, стало больше соответствовать  потребностям теории и практики.