Во-вторых, укоренение
идеи, что объект научного познания
должен быть устойчивым и носить
общий характер, между тем у
чувственных предметов этих свойств
нет; таким образом выдвигается требование
особого, отдельного от чувственных вещей,
предмета. Идея умопостигаемого предмета,
неподвластного сиюминутным изменениям,
с гносеологической точки зрения являлась
существенной, закладывая основы возможности
естественнонаучного знания.
В-третьих, оформление
взгляда на мир как на взаимосвязанное
целое, проникающее все сущее
и доступное сверхчувственному
созерцанию. Для перспектив оформления
науки данное обстоятельство
имело существенное гносеологическое
значение. Прежде всего, оно способствовало
учреждению столь фундаментального
для науки принципа, как каузальность,
на фиксации которого, собственно,
базируется наука. Кроме того, оно
стимулировало возникновение такого неотъемлемого
атрибута науки, как теоретичность, или
даже теорийность, т.е. логически обоснованное
мышление с использованием понятийно-категориального
арсенала.
Таковы в самой
конспективной форме предпосылки
возникновения в эпоху античности
комплекса естественнонаучных представлений,
которые выступали лишь прообразом
будущей естественной науки, но
сами по себе ею еще не
являлись. Каковы причины этого?
Их две.
1. Отсутствие
в эпоху античности научного
естествознания обусловливалось
невозможностью применения в
рамках физики аппарата математики,
поскольку, по Аристотелю, физика
и математика - разные науки,
относящиеся к разным предметам, между
которыми нет общей точки соприкосновения.
Математику Аристотель определял как
науку о неподвижном, а физику - как науку
о подвижном бытии. Первая являлась вполне
строгой, вторая же, по определению, не
могла претендовать на строгость, -
этим и объяснялась их несовместимость.
Не будучи сращена с математикой, лишенная
количественных методов исследования,
физика функционировала в античности
как противоречивый сплав фактически
двух типов знания. Одно - теоретическое
природознание, натурфилософия - наука
о необходимом, всеобщем, существенном
в бытии, которая использовала метод абстрактного
умозрения. Другое - наивно эмпирическая
система качественных знаний о бытии -
в точном смысле слова не было наукой,
- с точки зрения гносеологических установок
античности не могла существовать наука
о случайном, данном в восприятии бытии.
Естественно, невозможность введения
в контекст того и другого точных количественных
формулировок лишала их определенности,
строгости, без чего естествознание как
наука не могло оформиться.
2. Несомненно, в
античности проводились отдельные
эмпирические исследования, примером
их могут быть выяснение размера
Земли, измерение видимого диска
Солнца (Архимед), вычисления расстояния
от Земли до Луны (Гиппарх, Посидоний,
Птолемей) и т.д. Однако античность не знала
эксперимента, который имеет своей целью
подтвердить или опровергнуть то или иное
теоретическое предположение.
Естествознание
греков абстрактно-объяснительно, лишено
деятельно-стного, созидательного компонента.
В нем не было места эксперименту как способу
воздействия на объект искусственными
средствами с целью уточнить содержание
принятых абстрактных моделей. Для оформления
же естествознания как науки навыков идеального
моделирования действительности недостаточно.
Помимо этого, нужно выработать технику
идентификации идеального образа с предметной
областью.
Процесс вызревания
научно-теоретического сознания
связан с серией концептуальных
революций, обусловивших последовательность
переходов от мифа к логосу,
от логоса к преднауке, от преднауки
к науке.
Анализируя особенности древнего знания,
обоснованно выделять множество путей
развития интеллекта, лишь один из которых
дает начало науке. Причины этого, во многом,
заключались в специфике всего общественно-политического
и материально-практического уклада народов,
который, накладывая отпечаток на характер
осуществляемого ими духовного производства,
предопределял его возможность стоять
у истоков науки. Только то стечение (социокультурных)
обстоятельств, которое реализовалось
в античной Греции, смогло, обеспечить
условия для возникновения науки. Главное,
почему наука возникла не на Древнем Востоке,
а в Древней Греции, состоит в том, что
именно здесь получили развитие, оформились
такие необходимые для процесса наукообразования
отношения, как интерсубъективность, общезначимость,
надличностность, субстанциальность,
идеальное моделирование действительности
и т. п.
Разделение умственного
и физического, управленческого
и исполнительского, слова и дела
и многого другого, без чего
с самых далеких рубежей невозможна
наука, было и на Востоке, тем
не менее это не привело к оформлению
там науки. Главным образом потому, что
древневосточная культура не располагала
условиями для выработки перечисленных
выше отношений. Можно ли на этом основании
гипертрофировать историческую роль античной,
европейской культуры, умаляя значение
древневосточной? Разумеется, нет. Историю
европейской культуры, точно так же, как
и историю Европы вообще, невозможно понять
без соотнесения их с иными культурами
и судьбами иных народов. Ибо история Европы
есть история глубокой и тесной взаимосвязи
западного мира с другими (в первую очередь,
восточным) мирами, культурами. Поэтому
речь может идти о взаимопроникновении
древневосточной и античной, европейской
культур в рамках общечеловеческой культуры.
Наука в средневековье
Понять характер средневековой науки
можно, лишь раскрывая систему средневекового
теологического миросозерцания, конституирующими
элементами которого выступали универсализм,
символизм, иерархизм, телеологизм.
Универсализм. Специфической
чертой средневекового мышления
было некое тяготение к всеобъемлющему
познанию, стремление «охватить
мир в целом, понять его как
некоторое законченное всеединство».
Фактическим обоснованием этой
модели мышления выступало представление
о единстве космоса и человека,
заключавшееся в их генетической
(креационистской) общности, из чего вытекало:
знать способен только тот, кто проник
в суть божественного творения, - поскольку
же оно универсально, всякий, знавший его,
знал все; соответственно не знавший его,
вообще не мог ничего знать. Естественно,
в такой парадигме не находилось места
частичному, относительному, незавершенному
или неисчерпывающему знанию; знание могло
быть либо универсальным, либо никаким.
Символизм. Корни
«гносеологического символизма»
средневековья уходят в новозаветное:
«Вначале было Слово, и Слово было у Бога,
и Слово было Бог». Слово здесь - орудие
творения. Но не только. Переданное человеку,
оно выступало и универсальным орудием
постижения творения. В соответствии с
этим процесс познания вещи заключался
в обращении к исследованию понятия, ее
выражающего, что определяло сугубо книжный,
текстовой характер познавательной деятельности.
Поскольку же наиболее представительными
текстами, к тому же освященными непогрешимым
божественным авторитетом, выступали
святые тексты, идеалом, инструментом
познания представлялась экзегетика -
искусство истолкования святых писаний,
этих предельных резервуаров возможных
знаний.
Иерархизм. «Все
«вещи видимые» обладают свойством воспроизводить
«вещи невидимые», быть их символами. Но
не все в одинаковой мере. Каждая вещь
- зеркало, но есть зеркала более, есть
менее гладкие. Уже одно это заставляет
мыслить мир как иерархию символов».22
Символы подразделялись на «высшие» и
«низшие», принадлежность к которым определялась
приближенностью или удаленностью от
бога на основе оппозиции небесного (непреходящего,
возвышенного) - мирского (бренного, тленного,
тварного). Так, вода «благороднее» земли,
воздух «благороднее» воды и т.п.
Телеологизм. Атрибутом
средневекового миросозерцания был телеологизм,
заключающийся в истолковании явлений
действительности как существующих по
«промыслу божию» для и во имя исполнения
каких-то заранее предуготовленных ролей.
Так, вода и земля служат растениям, которые
в силу этого более благородны, занимают
в иерархии ценностей более высокие места.
Растения в свою очередь служат скоту.
Логическим финалом,
естественным завершением телеологизма
был антропоцентризм. Ибо, как в свое время
подметил А.Шопенгауэр, формула «ничто
не существует напрасно» подразумевает
формулу «существует то, что полезно человеку».
На основе антропоцентризма
складывался геоцентризм. Человек
в средневековье представлялся
существом сугубо амбивалентным:
с одной стороны, он - венец творения,
воплощение божеского, созданный
по образу и подобию верховного
творца, с другой стороны, он - плод
искушений дьявола, греховная тварь.
Человек постоянно выступал объектом
борьбы, средоточием противоборства
высших альтернативных сил мира
- бога и дьявола. В связи с
этим вопрос реальной судьбы
человека был вопросом вопросов.
Последнее, конечно, укрепляло телеологизм.
Если учесть, что «ради разрешения этого
вопроса бог... снизошел на Землю, чтобы
в образе человека претерпеть за род человеческий
проклятие греха - смерть и этой жертвой
преодолеть грех и ад», то следовательно,
«мир без человека немыслим, так как без
него он был бы бесцелен».
Однако не менее
принципиально, что местом действия
всемирной драмы избиралось место
жительства человека - Земля. Не что-нибудь,
а именно она «представляла
собой сцену, на которой происходило
взаимодействие бога, дьявола и
человека»; именно «на ее поверхности
сходились столь резко разделенные
до тех пор стороны» и разыгрывали
здесь великую «божественную
комедию» искупления».
Оценка перечисленных
опорных элементов средневекового
миросозерцания позволяет сделать
некоторые выводы применительно
к вопросам научного познания.
Во-первых, деятельность человека в эпоху
средневековья предпринималась в русле
религиозных представлений - вне церкви
ничто не имело прав на гражданство. Противоречащее
религии запрещалось специальными декретами.
Так, Реймский собор 1131 г. наложил запрет
на изучение юридической и медицинской
литературы. Обобщенную доктрину познания
средневековья разработал Фома Аквинский,
который, приводя к единому знаменателю
многочисленные частные теологические
предписания к познанию, в качестве центральной
максимы выдвигал: «... созерцание творения
должно иметь целью не удовлетворение
суетной и преходящей жажды знания, но
приближение к бессмертному и вечному».
Подобные установки,
усиливая элемент созерцательности,
настраивали познание на откровенно
мистический теологический лад,
что не только препятствовало
его поступательному развитию, но
и определяло регресс или, во
всяком случае, стагнацию. Так, средневековье
отказалось от прогрессивной
теории возникновения природы
античных атомистов только потому,
что процесс этого возникновения
рассматривается как случайный,
а не фатальный, соответствующий
божественному промыслу. Другим
рельефным тому примером служил
опыт медицины, где за бортом
реальной практики оказались
ранее накопленные знания и
где в качестве общепринятых использовались
не собственно медицинские (то же анатомирование,
без которого невозможна хирургия, как
величайший грех предано анафеме), а мистические
средства - чудотворство, молитва, мощи
и т.п.
Во-вторых, в средневековой
картине мира не могло быть
концепции объективных законов,
без которой не могло оформиться
естествознание.
Причина взаимосвязанности,
целостности элементов мира усматривалась
средневековым умом в боге. Мир
целостен постольку, поскольку есть
бог, его сотворивший. Сам по себе
мир бессвязен: устрани бога - он
развалится. Ибо всякий объект
утратит естественное место, отведенное
ему богом в иерархии вещей.
Так как объект определялся
в отношении к богу, а не
в отношении к другим естественным
объектам, не находилось места
идее вещности, объективной общемировой
связности, целостности, без чего
не могло возникнуть ни понятие
закона, ни, если брать шире, - естествознание.
В-третьих, в силу
теологически-текстового характера
познавательной деятельности усилия
интеллекта сосредоточивались не
на анализе вещей (они были
вытеснены из контекста рассмотрения),
а на анализе понятий. Универсальным
методом служила дедукция, осуществлявшая
субординацию понятий, которой соответствовал
определенный иерархический ряд
действительных вещей. Поскольку
манипулирование понятиями замещало
манипулирование объектами действительности,
не было необходимости контакта
с последними. Отсюда принципиально априорный,
внеопытный стиль умозрительной схоластической
науки, обреченной на бесплодное теоретизирование.
Однако взгляд на средневековье как на
интеллектуальное кладбище человечества
был бы поверхностным. Хотя культура средневековья
не знала науки в современном понимании,
в ее недрах успешно развивались такие
специфические области знания - я не решась
называть их наукой, - которые подготовили
возможность образования науки в более
поздний период. Имеется в виду астрология,
алхимия, натуральная магия. Примечательно,
что, представляя собой противоречивый
сплав априоризма, умозрительности и грубого
наивного эмпиризма, опытом своего функционирования
эти области знания исподволь разрушали
идеологию созерцательности, осуществляя
переход к опытной науке. Опыт функционирования
этих дисциплин справедливо расцениваемый
как промежуточное звено между техническим
ремеслом и натурфилософией, уже заключал
в себе зародыш будущей экспериментальной
науки.
Как мы уже
отмечали, предпосылкой науки является
выделение объективных закономерных
ситуаций, получающее опытную апробацию.
В античности этому препятствовала
созерцательность, чем объясняется
невозможность оформления там
эмпирически обоснованной науки.
В средневековье препятствием
этому служила та же созерцательность,
имеющая, правда, в отличие от
античности сугубо религиозную,
теологическую подоплеку. В связи
с этим интересно, что опыт
натуральной магии противоречил
или, по крайней мере, не состыковывался
с религиозно-мистической созерцательностью
как некоей идеологической доминантой.
В самом деле: религия в общем
смысле представляет попытку
культовым способом воздействовать
на свободную волю бога с
целью достичь каких-то результатов.
Уповая на бога и основываясь
на вере, религия, естественно, не
поставляет гарантий эффективности
этих воздействий.