Философия Ф. Ницше

В человеке важно  то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход  и гибель. ... Я люблю всех тех, кто  является тяжелыми каплями, падающими  одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники. Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек»²².

«Исторический Заратустра (Зороастр) верил в то, что мир является ареной всеохватывающего конфликта между двумя космическими силами, одна из которых добро, другая – зло. Наш долг в этой борьбе, учил Заратустра, состоит в том, чтобы становиться на сторону светлых сил. Но поскольку Ницше находился «по ту сторону добра и зла», то он не верил в космологию Дзен-Авесты»²³. Сам Ницше пишет о реальном  и творчески преобразованном образе Заратустры  следующим образом: «…то, что дает этому персу совершенно исключительное положение в истории, составляет с моими идеями полную противоположность. Заратустра первым увидел в борьбе добра и зла главный рычаг, управляющий движением вещей, – переработка моральных понятий в метафизические, каковы сила, причина, цель в себе – вот в чем состоит его значение. Но сам этот вопрос, будучи поставлен, заключал бы в себе, по существу дела, и свой ответ. Заратустра создал это роковое заблуждение – мораль, следовательно, он же и должен быть первым, кто познал его. <…> Заратустра правдивее всякого другого мыслителя. Его учение, и только оно одно, объявляет правдивость высшей добродетелью – в противоположность трусости идеалистов, обращающихся в бегство перед реальностью; в Заратустре больше чисто физического мужества, чем во всех мыслителях, вместе взятых. Говорить правду и хорошо стрелять из лука: такова персидская добродетель. <…> Самопреодоление морали посредством правдивости, самопреодоление моралистов путем превращения в собственную противоположность – в «я»: вот что означает в моих устах имя Заратустры»²⁴. Иными словами, «раз Заратустра был первым, кто совершил ошибку, полагая, что моральные ценности являются объективными характеристиками универсума, он должен стать первым, кто исправит ошибку и будет агитировать в пользу новой философии»²⁵.

Ницшевский  Заратустра говорит, что «человечество, как таковое, не имеет единственной цели или всеобщей морали: «Тысяча целей существовала до сих пор, ибо существовала тысяча народов. Недостает еще только цепи для тысячи голов, недостает единой цели. Еще у человечества нет цели»²⁶. Заратустра и хочет заполнить эту моральную лакуну и возвещает объединяющую людей цель. Эта цель- ubermensch (сверхчеловек)»²⁷.

Показательно, что американский исследователь  А. Данто оставил немецкий термин непереведенным, так как слово  «сверхчеловек» (по-английски «Superman», «Overman») не может не вводить в заблуждение. Однако, что такое ubermensch  (сверхчеловек)? «В качестве идеала, к которому мы должны стремиться в своем человеческом обличье, эта идея выступает как исключительно неопределенная и неконкретная цель.  <…>  Ubermensch  (сверхчеловек) противопоставляется тому, кого Ницше называет «последний человек, и кто стремится как можно больше походить на всех других, который счастлив просто потому, что счастлив: «Счастье найдено нами», – говорят последние люди и моргают»²⁸.  Это – стадный человек современной ему эпохи, и Ницше-Заратустра презирает его»²⁹.  В одной из своих работ мыслитель писал: ««…цель человечества не может лежать в конце его, а только в его совершеннейших экземплярах». Этим «совершеннейшим экземпляром» может стать каждый, но далеко не каждый реализует эту потенциальную возможность; констатация этого печального факта и заставляет Ницше обращаться не к каждому, а к избранным»³⁰. И вот Заратустра говорит:

«Человек есть нечто, что должно превзойти. Что  сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?<…>

Человек – это  канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над  пропастью.<…>

В человеке важно  то, что он переход, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы  погибнуть, ибо идут они по мосту.

Я люблю великих  ненавистников, ибо они великие  почитатели и стрелы тоски по другому  берегу.<…>

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.

         Я люблю того, кто карает своего  Бога, так как он любит своего  Бога: ибо он должен погибнуть  от гнева своего Бога.<…>

         Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью»³¹.

         «Человек одновременно переход  и гибель. Мы превосходим себя, преодолевая нечто в самих  себе, и это то, что гибнет и  оставляется нами. Мы погибаем главным образом как человеческие существа ради того, чтобы стать чем-то более возвышенным. Человеческая жизнь есть жертва (или должна ею быть) во имя не чего-то транс- или экстрачеловеческого, а во имя достижимого для нас, жертва, придающая нам силы преодолеть (частично) самих себя. В отличие от аскетического идеала этот идеал не является деморализующим. Он не подчеркивает нашу никчемность, а определяет наши достоинства как находящиеся в процессе изменения. Мы превосходим себя вчерашних, но еще не доросли до себя будущих, и нам предстоит найти более возвышенный образ себя как живых существ. Ubermensch (сверхчеловек) – это не белокурая бестия. Белокурая бестия остается позади, будем надеяться, навсегда. Ubermensch (сверхчеловек) – впереди»³².          Сложность восприятия данной проблемы читателями Ницше и, в частности, вышеупомянутая подмена понятий вызвана тем, что «его книги не только сами по себе произведения искусства, – они требуют искусства и от читателя, ибо читать Ницше – это своего рода искусство, где совершенно недопустима прямолинейность и грубость и где, напротив, необходима максимальная гибкость ума, чутье иронии, неторопливость. Тот, кто воспринимает Ницше буквально, «взаправду», кто ему верит, тому лучше его не читать», – отмечал великий немецкий писатель Томас Манн³³. «Однако предмет разговора об ubermensch (сверхчеловеке) связан, конечно же, не только с тем, чтобы перестать делать нечто, что мы делали ранее, а с тем, чтобы двинуться в новом направлении. Но куда? К какому конечному пункту? Вероятно, Ницше заслуживает упрека в том, что оставил данный вопрос до такой степени открытым. Его сестра уверяла Гитлера, что он и есть тот, кого имел в виду брат, когда говорил об ubermensch (сверхчеловеке). Читатели старшего поколения верили, что Ницше подразумевал некий конкретный образ, взятый, по крайней мере, из прошлого.  <…> Но в действительности нет смысла вглядываться в прошлое   в поисках примеров, поскольку в нашей истории еще никогда не было ни одного ubermensch (сверхчеловека)³⁴.

По Ницше, на пути к достижению совершенства, необходима трехкратная трансформация сущности человеческого существа в сверхчеловеческое  начало. В речи «О трех превращениях»  Заратустра указывает три стадии или метаморфозы человеческого  духа, соответствующие трем этапам восходящего формирования человека в идеальный тип сверхчеловека.

         На начальной ступени человеческий  дух символизирует верблюд, навьюченный  грузом из многочисленных выхолощенных  заповедей, утративших смысл традиций  и мертвых авторитетов.

         На второй стадии – превращения  верблюда во льва – человек  освобождается от пут, связывающих  его на пути к сверхчеловеку,  и завоевывает себе свободу  для создания «новых ценностей». В человеке пробуждается недовольство  собой, стремление стать господином своих добродетелей. Заратустра называет это состояние «часом великого презрения»: «В чем то высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как и ваш разум и ваша добродетель»³⁵. Великое презрение, отказ от тех учений, которые мешают свободному развитию личности, проповедуя «равенство людей», и отрешение от пессимизма, представляют собой последние шаги на пути восхождения к сверхчеловеку. Пессимизм Ницше трактует широко, имея в виду как метафизическую доктрину (утверждающую, что небытие лучше бытия), так и этическое учение (рассматривающее тело как начало злое и греховное по своей природе): «Я не следую вашим путем, вы, презирающие тело! Для меня вы не мост, ведущий к сверхчеловеку!»³⁶

Заключительная  метаморфоза – превращение льва в ребенка – представляет собой  положительный этап появления сверхчеловеческого типа. Младенчество символизирует утверждение  жизни: «Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения». Вступающий на путь человека принимает жизнь, благословляя ее, и в этом смысле является искупителем земной действительности: «И вот мое благословение, – говорит Заратустра, – над каждой вещью быть ее собственным небом, ее круглым куполом, ее лазурным колоколом и вечным спокойствием – и блажен, кто так благословляет! Ибо все вещи крещены у родника вечности по ту сторону добра и зла…»³⁷. Принятие и оправдание жизни – отправной пункт «пути созидающего». Позиция Ницше здесь на стороне человека, способного к подвигу, к преодолению себя. Бытие изначально не порочно, оно стало таковым, потому что человек перестал верить в себя, избрал путь слабого. Человеку нужно преодолеть себя. Он вправе ожидать к себе отношения не как к тому, кто нуждается в жертве. Убежденность в том, что человек слаб, вызывает и убежденность в том, что он с необходимостью примет жертву, нуждается в ней, жертвуя ему, его лишают выбора, ограничивают его свободу. 

«Есть некоторая  ирония в том, – пишет А. Данто, – что Ницше наименее оригинален там, где он оказался наиболее влиятельным. Речь идет о древнем, почти языческом идеале, а именно: страсти нужно обуздывать, а не подавлять, в противоположность позиции тех, кто исповедует воздержание, скрывая порочные стремления, а ведь это было официальной моральной рекомендацией до совсем недавних времен. Следовательно, ubermensch (сверхчеловек) – это не белокурый гигант, подавляющий своих более мелких собратьев. Это просто радостное, безвинное, свободное человеческое существо, обладающее инстинктивными побуждениями, которые, однако,  не порабощают его. Он – господин, а не раб своих побуждений, и, следовательно, он в состоянии что-то сотворить из себя, нежели стать продуктом инстинктивных проявлений или внешних препятствий. Сверх этого Ницше мало говорит о деталях, за исключением выражения скрытой похвалы тем, чьи страсти обращены на создание научных, художественных или философских произведений. Он сделал идею об ubermensch  (сверхчеловеке) изменчивой, а не устойчивой, чтобы ей придали ценность те из нас, кому удастся воплотить ее. Если ubermensch (сверхчеловек) воспринимался как задира, чья радость состоит в грубой демонстрации силы, то в этом Ницше должен винить только самого себя.<…> Его величайшим несчастьем был тот буквализм, с каким его интерпретировали даже наиболее симпатизировавшие ему критики»³⁸. Конечно же, «…этот тип не является неким символом, обетованием далеких, темных тысячелетий, новым видом в дарвинистическом смысле, о котором мы не можем ничего знать и ставить который путеводной звездой было бы, пожалуй, просто смешно», – писала сестра философа³⁹. На это же указывает и А. Данто. «Ницше считал, что идеал ubermensch (сверхчеловека) не может быть достигнут автоматически, в ходе естественного развития событий. В этом отношении его учение является чем угодно, только не разновидностью дарвинизма. Действительно, мы знаем, что Ницше считал, что выживают и доминируют негодные и что все большее и большее количество индивидов, которые становятся все более и более похожими друг на друга, должны будут со временем подавить своей численностью исключительных личностей, которые могли бы прорваться к новой перспективе и более возвышенной форме жизни»⁴⁰. Ницше много пишет о «последнем человеке», но, по точному замечанию А. Данто,  «в действительности Ницше не верил, что "последний человек" <…> мог бы существовать. Не будет и не может быть последней стадии в человеческом развитии или чего бы то ни было подобного»⁴¹.  В связи с этим Ницше развивает идею «вечного возвращения». Под «вечным возвращением» Ницше подразумевал «не то, что несходные события повторяются, не то, что сходные примеры всегда подпадают под один и тот же закон, ничего из того, что обычный здравый смысл  мог бы предположить относительно его идеи, – он имел в виду, что все конкретные и определенные вещи постоянно возвращаются вновь и вновь, именно те самые вещи, а не просто их подобия»⁴². «Образ круга – вечных изменений среди вечного повторения – является символом, таинственным знаком над входной дверью к учению Ницше о сверхчеловеке»⁴³.

        Учение о «вечном возвращении»  влечет за собой бессмысленность происходящего, а учение об ubermensch является своего рода требованием, обращенным к воле человека, чтобы такой смысл существовал. Эти две идеи взаимосвязаны. При заведенном порядке вещей Заратустра всегда возвращается:

         «…я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей,

– чтобы повторять слово о великом полдне земли и человека, чтобы опять возвещать людям о сверхчеловеке.

Я сказал свое слово, я разбиваюсь о свое слово: так  хочет моя вечная судьба…»⁴⁴.

         Не имеет значения, что мы исчезаем  и возвращаемся и снова исчезаем. Важно то, мы делаем это вечно,  важен смысл,  вкладываемый нами в нашу жизнь, важна радость от преодоления, каков бы ни был наш удел. И все это делается именно ради дела, а не ради каких-то выгод – они всегда будут одними и теми же. То, что мы делаем, имеет исключительно внутреннее, личное значение, либо не имеет никакого значения вообще. Именно мы даем существованию смысл и значение. По мнению Ю. В. Синеокой, «этика Ницше – это этика индивидуального спасения сильных личностей, способных к самосовершенствованию. Эти же правила работают и в мире творчества, где человеку легче справиться с вечностью, где он волен создавать бесконечное число раз себя самого и новые ценности»⁴⁵.

Таким образом, сверхчеловек – это не смена прежнего человека, это преодоление его; это тот же самый человек, но с измененным видением окружающего мира, истории и культуры, с преодоленным прежним сознанием, где месть, злопамятность не являются решающими в моральных оценках. Более того, поступок, наполненный нравственным содержанием, в сверхчеловеческой морали – это не ценностно или пространственно измененный поступок, а принципиально иное отношение к нему. Иначе философия Ф. Ницше о «вечном возвращении» была бы бессмысленной. В ницшеанской теории «вечного возвращения» человеческий поступок оказывается обреченным на бесконечное повторение. Только осознание человеком своей сверхчеловеческой сущности, то есть создающим законы активностью своих же действий, делает «вечное возвращение» не безвыходной реальностью, а вечно совершенствующимся воплощением человеческого бытия. Активность сверхчеловеческой морали определяется приращением мгновения, а не постоянным оглядыванием на него. Поступок с точки зрения такого видения  единственен и неповторим. При этом значимость истины в сверхчеловеческом пространстве, ее абсолютность и вечность  остается и не может быть противопоставлена его временности.