Деятельность А.А.Дельвига как публициста

       Почти все статьи Дельвига в "Литературной газете" так или иначе связаны  с начавшейся вслед за тем полемикой, имевшей как общественный, так  и эстетический смысл. Сущность этой полемики, проясненная, в частности, в исследованиях о Пушкине, для современного читателя во многом уже ускользает: в ней важно улавливать не только акценты и детали, ушедшие вместе с эпохой, но и исторические оттенки понятий, которыми пользовались полемисты, и социальные и эстетические концепции, стоявшие за этими понятиями.

       И Булгарин, и Полевой - каждый по своим  особым причинам - нападали на "аристократизм" пушкинского круга и апеллировали к "публике", то есть к широкому демократическому читателю. Это была буржуазно-демократическая литературная программа, которой принадлежало, казалось бы, историческое будущее. Сложность ситуации заключалась том, что Полевой в отличие от Булгарина тяготел к буржуазному радикализму и искал в России "третьего сословия", на которое он мог бы опереться в борьбе с дворянством, утратившим, как ему казалось, свою ведущую роль в социальной и культурной сфере.

       Буржуазный  радикал Полевой и буржуазный конформист Булгарин вступили в тактический  союз против общего врага - "литературной аристократии": Пушкина, Жуковского, Вяземского, Дельвига, Баратынского и их идейных предшественников, к которым Полевой причислял, в частности, Карамзина.

       Отсюда - нападки на развращенность и социальное бесплодие "высшего света", которому противопоставлялись энергичные, нравственно  устойчивые и талантливые люди "среднего класса"; отсюда и полемический пафос "Истории русского народа" Полевого, создававшейся в противовес "Истории Государства Российского".

       В этой критике дворянства были несомненные  позитивные черты. Но в целом в  конкретных условиях Российской империи  1830-х гг. эта, на первый взгляд, столь прогрессивная литературно-общественная позиция приобретала - не только у Булгарина, но и у Полевого - ярко выраженный консервативный смысл.

       В тридцатые годы в России продолжался  период дворянской революционности. Дворяне вышли на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 г. Дворяне создали важнейшие идеологические документы декабристского движения. Они оказались наследниками буржуазно-демократических идей 1789 г., ибо "третье сословие" в России еще не успело развиться.

       Пушкин улавливал особенности социальной жизни России, когда утверждал (с нашей точки зрения, не вполне справедливо), что именно дворяне, лишенные своих поместий, и "составляют у нас род третьего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного". Он думал при этом о себе, о князе Вяземском с его номинальным княжеством, и о нищем бароне Дельвиге.

       Реальное  же "третье сословие" в 1820-1830-е гг. в России было как раз хранителем косных, патриархальных, консервативных устоев и в политической, и в моральной, и в интеллектуальной сфере. На него опиралось и правительство в своей борьбе с политическим вольнодумством и религиозным скептицизмом. "Самодержавие, православие, народность" - эта официальная правительственная формула была понятна и близка не культурной элите, а именно среднему грамотному читателю, который составлял основную массу подписчиков "Северной пчелы" и "Московского телеграфа" и к литературным исканиям Пушкина и Баратынского был невосприимчив.

       Чтобы воспитать читателя с необходимым  для этого философским, социальным, эстетическим кругозором, нужна была журнальная трибуна и литературная критика. Но к 1830 г.- к моменту появления "Литературной газеты" - "Северная пчела" и "Московский телеграф" были полновластными хозяевами читательских вкусов: они предлагали каждый свою, а иногда и общую шкалу социальных и эстетических ценностей и по этой шкале оценивали современную литературу.

       Газета  Дельвига начинает борьбу за читателя с разрушения "коммерческой эстетики".

       Если  читать подряд критические статьи Дельвига, вероятно, может показаться странным экзотический выбор книг для рецензирования. "Берлинские привидения" псевдо-Радклиф, "Послание Выпивалина к водке и бутылке..." Ф. Улегова, "Новейшее собрание романсов и песень" и подобный же песенник под названием "Северный певец...". Но этот выбор целенаправлен. Все это - "массовая культура" (пользуясь современным термином), "мелкотравчатая" литература для малообразованного читателя, нижний пласт "коммерческой словесности". Его популярность - показатель, с одной стороны, культурного уровня общества и, с другой - уровня самой "литературной промышленности". Это первые и уродливые проявления буржуазного предпринимательства в литературе. Издатель "Северных цветов" Дельвиг не мог возражать против того, чтобы книга становилась товаром, но он был против экспансии коммерции в область духовной культуры.

       С этой точки зрения он оценивает и  творчество Булгарина. И "нравственно-сатирический", и исторический роман Булгарина  был обращен как раз к "средним  классам" и ориентирован на их социальные и моральные представления и на их литературные вкусы. Булгарин модернизировал ту область литературы, на которой они были воспитаны: авантюрный роман и "роман тайн", где центр тяжести лежит на фабуле, а не на характере; где бытовая сфера понимается не как форма исторического бытия народа, а как иллюстрация общей моралистической идеи; где воспитательная роль произведения достигается не логикой характеров и событий, а прямым публицистическим комментарием автора - и где поэтому происходит четкое разделение на персонажей положительных и отрицательных.

       В эпоху формирования романтической  прозы и зарождения реалистической эстетики Булгарин воскрешал просветительский и преромантическии роман XVIII в. в  его наиболее эпигонских образцах. Но именно этот роман был понятен и популярен, ибо был эстетически привычен и не содержал никаких открытий, отпугивающих обывателя.

       Анализ  этого типа литературы, где социальный и эстетический консерватизм шли  рука об руку, Дельвиг дал в статьях  о "Димитрии Самозванце" Булгарина, комедии "Классик и романтик" К. Масальского и в полемических заметках об "Иване Выжигине". Вероятно, более всего его занимает то, что мы назвали бы сейчас идеей историзма. Он требует от литературы исторических характеров, изображения исторического быта и вскрытия движущих пружин исторического процесса. Этим пафосом литературно-исторического исследования проникнуты и статьи о трагедии "Василий Шуйский" Николая Станкевича и о переводе "Карла Смелого" В. Скотта - писателя, которого Дельвиг противопоставляет Булгарину. И в самом подходе к теме, и в частных суждениях Дельвиг иной раз оказывается удивительно близок к Пушкину; когда он начинает говорить о Борисе Годунове и в особенности о характере Шуйского, его рассуждения почти буквально совпадают с пушкинскими черновыми набросками. Это общность точки зрения, по-видимому возникавшей в устном общении; многие суждения и даже фразеологические обороты дельвиговских статей были повторены в статьях Пушкина.

       Другим  направлением критической деятельности Дельвига стала борьба с эпигонством  внутри собственного литературного  лагеря.

Дельвиг был сторонником конструктивной, "научающей" критики. Когда дело касалось молодых поэтов и их первых произведений, его суд был обычно мягок, но всегда нелицеприятен, как вспоминал Н. М. Коншин. Эта определенность критического приговора заставила сначала А. И. Подолинского, а потом и Е. Ф. Розена прервать связи с кружком; первый считал даже, что Дельвиг увидел в нем своего рода конкурента Пушкина и попытался уничтожить его литературно. Но дело было в ином.

Романтическая поэзия, и в особенности поэма 1830-х гг., испытывала воздействие "неистовой  словесности". Она все более  порывала с теми принципами стихотворного  лиро-зпического рассказа, которые установились в поэме Пушкина и Баратынского, где сюжет и характер развивались по закону необходимости и имели ясно прочерченную логику движения. В 1830-е гг. поэтов меньше интересует развитие характера: он лишь раскрывается в кульминационные моменты страсти и страдания. Внешняя событийная сторона произведения теряет автономность; она предопределяет не характер, а именно эти кульминационные сцены. При такой концепции поэмы основная роль в фабуле принадлежит случаю. Случайное убийство брата, любимой жены; случайный повод к ревности - все эти элементы "неистовой поэтики" были решительно отвергнуты Дельвигом в рецензиях на "Нищего" Подолинского, на "Рождение Иоанна Грозного" Е. Розена, на "Разбойника" М. Покровского. И здесь Дельвиг тоже выступал единомышленником Пушкина.

       Он  предостерегал молодых поэтов против "поспешности" и требовал уважения к литературному цеху. Пренебрежение  к традиции, установка на читательскую популярность, на немедленный, хотя бы и скоропреходящий успех, а в  области художественного творчества - мелодраматизм и стилистическая "языковая небрежность" - все это было для него прямым следствием "коммерческого века", когда "публика" навязывает писателю свои этические и эстетические нормы. Во всех этих грехах он упрекал и Полевого, хотя тот, не в пример Булгарину, ориентировался не на устаревшие, а, напротив, на новейшие литературные образцы, порожденные, в частности, новой романтической волной во французской литературе.

5. Репрессии против  «Литературной газеты».  Кризис в творчестве А.А. Дельвига 

       Власти  уже давно присматривались к  выступлениям «Литературной газеты». В августе 1830 г. в разгар полемики с Полевым и Булгариным, Дельвиг  поместил заметку "Новые выходки  противу так называемой литературной нашей аристократии...", написанную им совместно с Пушкиным. В заметке содержалась аналогия между социальной борьбой 1830-х гг. в России и общественным брожением кануна 1789 г. "Литературная газета" прибегла к политической дискредитации противников, которые пользовались поддержкой правительства.

       Это был этически не безукоризненный, а  тактически - самоубийственный полемический ход.

Бенкендорф  вызвал к себе Дельвига. Издатель "Литературной газеты" держался невозмутимо и  ссылался на законодательство, запрещающее  преследовать редактора за пропущенные цензурой статьи. Формально он был прав, но шеф III отделения прямо заявил ему, что законы существуют не для начальства, а для подчиненных.

       В конце октября за помещение четверостишия, посвященного жертвам Июльской революции (1830), Дельвиг снова был вызван в кабинет шефа жандармов. Бенкендорф был разъярен. Он был убежден, что кружок Дельвига собирает людей, настроенных против правительства, и что руководят им сам Дельвиг, Пушкин и Вяземский, которых он пообещал "упрятать в Сибирь".

       Бенкендорф  прямо ссылался на Булгарина как на источник своей информации. Но дело было не только в тайных доносах. Конечно, ни Дельвиг, ни Пушкин не были главами противоправительственных кружков, - но их газета решительно не хотела, а точнее, не могла идти в фарватере николаевской идеологической политики. Весь дух дельвиговского кружка, сформировавшегося в период общественного и литературного оживления 1810-х гг., противостоял требованиям «усердия и служения», всеобщему конформизму и официальной эстетике. Пережив эпоху декабризма, он сохранил воспоминания о ней, он остался оазисом "вольнодумства" в обществе, искоренявшем вольнодумство, и поэтому каждую минуту оказывался чреват крамолой.

       Репрессии против «Литературной газеты» вызвали, однако, в обществе нежелательную для правительства реакцию. Дельвигу сочувствовали и влиятельные лица, - например управлявший Министерством юстиции Д. Н. Блудов. Бенкендорф вынужден был принести извинения за резкость и разрешить газету, но уже с другим формальным редактором. Им стал О. М. Сомов.

       Нервное потрясение, испытанное Дельвигом, было велико, и долгое время держался слух, что выговоры Бенкендорфа приблизили его раннюю кончину. Слух, вероятно, был не лишен основания. Дельвиг  был болен давно; каждый год легкая простуда надолго укладывала его в постель, и выздоравливал он все труднее. Душевные травмы были непосильным испытанием для ослабленного и изнуренного организма.

       Случайная простуда, которой Дельвиг не придавал значения, после нескольких дней болезни  свела его в могилу 14 (26) января 1831 г.

       Смерть  Дельвига была воспринята его многочисленными  друзьями как очень тяжелая утрата. Особенно глубоко переживал ее Пушкин. "Никто на свете не был мне  ближе Дельвига,- писал он под  свежим впечатлением понесенной потери.- Изо всех связей детства он один оставался на виду - около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели". 

Заключение

       Со  смертью Дельвига распался его кружок и ушел в прошлое "союз поэтов". Наступала новая эпоха - "гоголевский период русской литературы", где ведущей стала проза, а не поэзия, и альманахи сменились журналами.

       По  – моему мнению, в данном реферате я в полной мере отразила всю глубину  поэтической личности Антона Антоновича Дельвига.

       Опираясь  на изученный нами материал, можно  утверждать, что и творчество, и литературная жизнь Дельвига остались памятником эстетических идей и литературного быта предшествующей, пушкинской эпохи - золотого века русской поэзии. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

        Список использованной литературы

1. Вацуро В.Э. Северные цветы. История альманаха Дельвига – Пушкина. М., 1978.
2. Гербель Н.В. Русские поэты в биографиях и образцах. Изд. 3, испр. и доп. Под ред. П. Полевого. СПб. 1888.
3. Есин Б.И. История русской журналистики XIX века: Учебник для студентов вузов. – 3-е изд., испр. – М.: Изд-во МГУ, 2008.
4. «Литературная газета» А.С. Пушкина и А.А. Дельвига 1830 года (№1 – 13)/ Послесл. и общая ред. В.Н. Касаткиной. М., 1988.
5. Орлов В.Н. Антон Дельвиг.  Русские поэты. Изд. 2, испр. и доп. СПб. 1868.
6. Руденская М.П, Руденская С.Д. Они учились с Пушкиным. "Лениздат" 1976.