Ловушки бедности

ЛОВУШКИ БЕДНОСТИ 

В России слово «бедность» произносится гораздо  чаще, чем слово  «богатство». Без  него не обходится  ни один серьезный  разговор на социальную тему. Вместе с тем  бедность — одно из самых неопределенных понятий. Кто такие  бедные? Те, кто мало зарабатывают? Те, кто мало имеют? Или бедные — это просто недовольные? Кто беднее — пенсионер, который перебивается с молока на хлеб, но живет в трехкомнатной квартире;  семья с доходом свыше 100 тысяч рублей, но кочующая по съемным квартирам; бомж, который в месяц только на одну водку тратит больше, чем мы на еду, или нищий художник, которого абсолютно устраивает его положение? Не знать, по каким законам зарождается и прогрессирует бедность, где расставлены ее ловушки — опасно для любой власти. Нашей страной, наверное, управляют очень смелые люди, потому что до сих пор на государственном уровне не предпринято ни одной попытки научиться понимать собственную бедность и управлять ею. «РР» попытался сделать в этом направлении первые шаги.

Юлия  Вишневецкая

Бедность как ловушка

Подлесное Саратовской  области, бесконечный степной поселок, прямые, грязные и очень длинные  улицы. Старые дома с четырехскатными  крышами, когда-то жилища поволжских немцев, которые давно свалили в свой дойчланд. Остались либо самые смелые, либо окончательно обрусевшие.

Антон Циммерманн гриппует после запоя, Ванька Рауш остался  только потому, что не сдал «шпрахтест», Сашка Метц говорит, что ему и  здесь хорошо: у него свой маленький  автосервис. Еще в начале 80-х про  поволжских немцев ходили легенды: трудолюбивые непьющие крестьяне, аккуратные дома, сытые коровы, чистые дети. Сегодня это звучит здесь как фантастика.

Я дохожу до окраины  немецкой деревни и вдруг натыкаюсь  на городскую кирпичную трехэтажку. За ней – еще одна. Иду дальше и, как во сне, попадаю в обшарпанный городской микрорайон - грязный, серый, изрытый. Между домами над землей проходят бледно-охристые трубы, обмотанные какими-то тряпками, на балконах повесилось белье, в подъездах мерзнут детские коляски. Много признаков жизни, но людей на улицах нет - как на старинной фотографии, где все что движется, исчезает из-за длинной выдержки. В магазине «Успех» на мой вопрос: «Где я?» продавщица отвечает, что раньше здесь был рабочий поселок, но вообще-то лучше спросить у местных, потому что она приехала недавно и знает мало. Местных у меня найти не получается: кого ни спроси – все приезжие. Я захожу в подвал с вывеской «Ремонт обуви». Там громко стучит молотком круглолицый сапожник Юра, рядом на диване еще громче храпит мужик  в куртке. Юра объясняет, что здесь раньше был «Комсомольскводстрой», который должен был качать воду из Волги и орошать земли Казахстана. Для рабочих этой водокачки и были построены трехэтажки. Сам Юра, впрочем, этого не видел, потому что приехал из Узбекистана, когда предприятие уже давно закрылось.

В подвал к Юре  заходят узбек Камил и таджик Фарук, просто так, пообедать. Вслед  за ними – старуха, морщинистая, как  кора дерева. Она тоже с виду похожа на узбечку, но на самом деле удмуртка, приехала из Ижевска в 70-е работать на водокачке. Все вместе пьют какой-то жуткий самогон, закусывая мизерными квадратиками сыра. Мужик в куртке невозмутимо храпит на диване, гости подтрунивают над ним. Дружба народов. Советский Союз. Ксенофобии в поселке нет, потому что тут все – мигранты.

Немцы, уезжая, продавали  жилье по дешевке. На смену им приехали русские из Средней Азии, которые  в свою очередь, оказались инородцами в своих странах. Вслед за русскими потянулись их узбекские и таджикские знакомые, трудовые мигранты. Казалось бы, какую работу можно найти в этом захолустье – но зато здесь есть друзья и квартиры стоят копейки. Можно жить здесь, а на заработки ездить в Москву или Сургут.

Камил прощается  и говорит, что пойдет в общежитие, я увязываюсь за ним. В общаге три  этажа, на первом живут «бомжи», то есть алкоголики, на втором – почему-то в основном бабушки-пенсионерки, на третьем – мамаши с детьми. Все мужчины на заработках, но сколько бы они ни привезли денег из Москвы, Саратова, Сургута, отсюда им, скорее всего, уже не выбраться. Купить квартиру в большом городе, имея нерегулярные и неофициальные заработки невозможно. «А здесь хотя бы крыша над головой есть» - вот формула бедности для третьего этажа общаги поселка Подлесное. Даже такое благо, как собственное жилье, может оказаться ловушкой.

Заходим к Тане, она местная, то есть приехала сюда с родителями еще в детстве  и, хотя бы туманно помнит водокачку, ДК, танцевальный кружок. У Тани трое детей, живет она прилично, хотя, конечно, все в одной комнате, воды и телефона нет, туалет на улице. Но зато уютно, есть белорусская стенка и мягкий уголок, дети играют в шахматы, Таня выглядит хорошо и молодо. Муж Тани тоже узбек, друг Камила, сейчас он в Москве на заработках. «Дети растут без отцов,» - резюмирует Таня.

Мы идем дальше по общаге. Камил – умница, очень правильный и героический узбек. Он здесь уже 10 лет, женат на русской. Шесть дней в неделю работает на другого узбека, делает гипсовые копилки, «свинья и разные зывотные». За производство символов благосостояния Камил ежемесячно получает 7 тысяч. Летом – арендует землю у фермеров, выращивает овощи на продажу, живет прямо в поле, «в балагане». Освещая коридор общаги мобильником, Камил проводит меня по первому этажу. Там чудовищно. В комнатах – грязь и смрад, у всех похмелье – и правда бомжи, только в квартирах.

Камил заходит  к друзьям, агитируя их завтра с утра встать пойти рыть могилу.

- «Ритуал» фирма  деньги дорого берет, а нам  рублей по двести дадут!

- А кто умер-то? – недоверчиво спрашивает беззубый  Васёк. 

- Да дедуска  один! Из дома «Уциться-уциться»…

- Не пойду, - мрачно  отвечает Васёк и отворачивается  к стене.

- Вот видись, - торжествующе обращается ко  мне Камил. - Работа-то есть! Не  хотят люди…

В сущности,  эта общага являет собой российскую бедность в разразе. На первом этаже  — окончательно деградировавшие люди, для которых нищета уже не проблема. На втором — трезвые старушки, в чьей бедности повинно государство и только государство. А на третьем этаже — те, чья бедность по природе своей не является бедностью. Эти люди не выпали из социума, они делают все от них зависящее, чтобы вырваться из этой ловушки, но ловушка сильнее. Этим людям не нужны пособия и субсидии. Им нужен только инструмент спасения — веревочная лестница или лопата. Иначе... Не удивлюсь, если лет через 20 встречу Камилла на втором этаже или на первом.

«Ловушка бедности»  – это социологический термин. На Западе он означает ситуацию, при  которой человеку выгоднее получать социальное пособие, чем работать и  платить налоги. У нас бедность расставляет другие ловушки. Их очень много. «Ловушка собственного жилья» - это лишь одна из них. Вот еще несколько. 

Ловушка нестабильности

Поселок Управленческий – один из сателлитов Самары, в получасе езды от центра. Здесь в 40-е был  построен моторостроительный завод. В  советские времена Управленческий пользовался хорошей репутацией: поселок был интеллектуальным центром, работа здесь считалась престижной, жилье – элитным. 

Сегодня это  бедное, но милое и трогательное место, живущее особой жизнью. Все  очень советское и как будто  черно-белое – магазины, большой парк, кинотеатр «Космос». Завод работает очень странно: то задерживает зарплату – бывает, что по несколько лет подряд - то выдает деньги сразу мешками. Богатство и бедность сменяют здесь друг друга, как волны морского прибоя. После очередной зарплаты несколько недель люди чувствуют себя богачами, а потом – опять неизвестность. Но сочетание бедности и богатства в сумме все равно дает бедность. Одно из условий обеспеченной жизни — это ее стабильность.

Социологи выделили несколько тактик поведения человека, находящегося в «ловушке нестабильности». Одни пытаются растягивать деньги, ведут тетрадки с ежемесячными расходами, выясняют, какая вещь прослужит дольше и тогда покупают ее, даже если она дороже. Другие ничего не считают, а просто действуют по принципу «чем дешевле, тем лучше». В итоге дешевая техника быстро ломается, кроссовки за 300 рублей изнашиваются через месяц — и бедность усугубляется. Третьи, наоборот, начинают сорить деньгами: «Хоть неделю поживу как человек». Четвертые начинают подрабатывать в десяти местах сразу и от этого становятся бедными с точки зрения не обеспеченности, а качества жизни.  

Ловушка собственного характера

В Управленческом живут Ольга Николаевна и Вера Николаевна – две родные сестры с очень похожей биографией. Старшей около шестидесяти, младшей – за пятьдесят. Обе родились в Казахстане, в интеллигентной семье, вышли замуж за военных. Сначала в Управленческий переехала старшая Вера - из-за лучшего для детей климата. В начале 90-х, когда в Казахстане начались гонения на русских, к сестре приехала Ольга с мужем. Вера Николаевна к тому времени уже успела прочно обосноваться в Управленческом, работала в прокуратуре, потом в совете ветеранов войны и труда. Про нее говорили: «Умеет жить».

Ольга - педагог  по образованию, периодически сидит с соседским мальчиком, помогает ему делать уроки, иногда за деньги, но в основном – бесплатно. Я спрашиваю Ольгу, почему она не пойдет работать няней в какую-нибудь обеспеченную семью.

- Да вот зубы  все себе хочу сделать, им  же нужна красивая гувернантка, да мне и самой неудобно как-то в таком виде на работу идти.

Две сестры, два  человека с одинаковыми стартовыми возможностями, живущих в одном  и том же поселке. Жизнь прожита  — осталась только одинаковая пенсия. Но у одной квартира хоть и маленькая, зато в ней хорошая мебель, кухня, камин и очень красивый настенный аквариум. А у другой - дома голые стены и в холодильнике мышь повесилась.

- Ну, вот сами  посудите: восьмого у меня была  пенсия, половину сразу отдаю  за квартиру, мамины лекарства, долги, остается только немного еды купить – и нет пенсии. Теперь надо как-то дотянуть до 25-го, когда у мужа зарплата…Вот, у сестры занимаю, а больше не у кого. Экономлю. Иногда покупаю кости для собак, 30 рублей килограмм. Кости отдаю собаке, а мясо соскребешь потихоньку, через мясорубку провернешь с яйцом - котлетки будут.

Зарплата мужа положения не спасает:

- Он сейчас  в тюрьме работает, учит зэков  делать электроприборы. 12 тысяч получает. А до этого устроился в Самаре  в боулинг-центр, техническим  сотрудником. На второй день приходит грустный - говорит, заставили меня убирать за клиентом, где он наблевал. Я ему тогда говорю: «Да уходи ты с этой работы, а что если Маша с друзьями туда пойдет, как им в глаза смотреть?»

Маша – это 19-летняя дочь Ольги, студентка медицинского ВУЗа. Единственная дорогая вещь в доме – Машин компьютер.  

Ловушка независимости

Маленькая деревня  в Псковской области, два десятка  одинаковых колхозных домов, покрашенных  белой краской, вымирающий колхоз, стадо. В магазине пахнет хозяйственным мылом, на полках большие пакеты с печеньем, краска для волос, тетрадки, кастрюли. А что если просто спросить, кого эти люди сами называют бедными?

- Вы лучше  спросите, кто у нас тут не  бедный! – отвечает продавщица. Потом  задумывается и называет три фамилии: бывшего зэка, дурачка-инвалида и обрусевшего цыгана.

Удивительно, но в районной соцзащите мне называют те же три фамилии. Интересно, как  они их вычислили? По словам односельчан? Или наоборот, в деревне к бедным причисляют тех, к кому ездит соцзащита?

- Чаще всего  соседи звонят, когда видят, что  страдают дети – поясняет приветливая  блондинистая сотрудница, похожая  на учительницу. 

- И что вы  тогда делаете? 

- Проводим рейды.  Сначала профилактические, потом  воспитательные, затем, если не  помогает, забираем детей в приют на 6 месяцев. Если за это время семья не исправится – лишение родительских прав и детдом.

Я напрашиваюсь в профилактический рейд. ПГТ Красногородск. 4 с половиной тысячи жителей. Старинный  крепостной вал на берегу заросшей водорослями реки, мост, алюминиевый солдат. Отсюда, кстати, по сценарию рванули в столицу героини фильма «Москва слезам не верит» - правда, в реальности местные чаще едут завоевывать Питер.

- А непьющих  бедные у вас бывают?

Оказывается, бывают. Мы стучимся в покосившийся серый дом. Со стороны кажется, что он нежилой: часть окон заколочена, на заборе висят какие-то грязные тряпки.

Внутри хаос: все время кто-то заходит, выходит, требует закрыть дверь, раздевается, одевается, звонит по мобильнику. Чисто, но бардак.

- Да какие  мы бедные! Мы самого президента  прокормим! – обиженно восклицает 15-летняя Марина, похожая на мальчика, -  Мама, не вой, да что ты  все воешь? 

Мама то смеется, то вытирает слезы, то прикрикивает на кого-то. Угощает меня магазинными  размороженными блинчиками. Она толстая симпатичная тетка в камуфляжных штанах, бывшая доярка, мать десятерых детей, половина из которых уже взрослые. Вместе со внуками в двухкомнатной хибаре прописаны 17 Степановых.

- А вам помогает  кто-нибудь?

- А зачем нам  помогать? Мы сами всем помогаем! Чуть что – сразу к нам бегут, у нас народу много, все делать умеем.  

Я осторожно  интересуюсь, почему дети не ходят в  школу.

- Не любят  нас там, многодетных. Сразу  думают, чего-то просить будем.  Вот и Антошку в коррекционный  класс отправили – будто он дебил какой. У него просто такая особенность, пишет одними согласными, без гласных. А бог его знает, почему…