Разум

Культура  как истинный «коллективный  разум»: не есть ли культура нечто вне- или  сверхразумное?

Разум в человеке обзавелся своим особым, коллективным органом – развитым языком, – а язык сделал возможным явление, отличившее кардинально человека от животных (ибо начатки разума и даже языка, суммы общепонятных данному виду сигналов, есть и у них); это явление – человеческий «коллективный разум», – культура. Человек, как уже говорилось – животное культурное: обретающее на уровне индивидов и распространяющее на весь вид, накапливая в поколениях, опыт разума.

С появлением человека эволюция, это восхождение  жизни к разуму, идет уже, таким образом, не от вида к виду (или, может быть, не только от вида к виду) – а внутри этого вида. Учеба, сменившая инстинкт, и значит прогресс. Пусть объективный индивидуальный опыт может и не сразу становиться достоянием всего вида, но объективность безусловна и общезначима и потому раньше или позже это происходит. Культура – этот вольно и даже невольно культивируемый видом человек подлинный «коллективный разум» – непрерывная человеческая эволюция.

Итак: разве  культура, этот общечеловеческий опыт, не далеко превосходит всякий индивидуальный? А значит, индивиду трансцендентна – как трансцендентна традиция? Тем более, что традиция есть тоже передаваемый в поколениях опыт, да и называется также – культурой?

Ответ довольно очевиден – культура как разумный опыт нашего вида не трансцендентна индивидуальным умам, не вне и не сверх них по определению, ибо с них начинается и к ним обращена. Тогда как культура-традиция, выработанная не разумом, а навыком, каждому уму именно трансцендентна – требует не разумения, а послушания.

Естественно, впрочем, что в традиции присутствует элемент и разумности, а разумность пускает корни в людские привычки – в традиции. Тут, может быть, и нет особого смысла настаивать на их различении. И все же векторы  культуры-разума и культуры-традиции противоположны: первая движется к универсальному в нас, вторая к отдельному и специфическому; первая к общечеловеческому, вторая к этническому или клановому; первая идет к общему миру, вторая к разделению, к войне... В общем, если культура-разум – это эволюция, то культура-традиция – ее остановка; может быть, такое «закрепление на рубеже», а может, и движение вспять.

Бывают  ли традиции разумными, а разум – в  традициях?

По аналогии с условными (выработанными) и безусловными (прирожденными) рефлексами, традиции – это характерные для животного человек «условные инстинкты» по отношению к просто инстинктам. Этим все сказано.

Инстинктивное поведение должно смениться объективным; существование традиций в отсталых обществах разумно, а в цивилизованных – курьез (как с театрализованной английской монархией) или рецидив дикости (примеры слишком многочисленны). Будь традиции разумны, это были бы не традиции в точном смысле, а сознательно принимаемые людьми и вошедшие в привычку разумные правила общежития. Ясно, и разум – не может быть в традициях, хотя разумные правила общежития бывают в привычках. И как только лучшие правила и привычки деградируют до традиций, разумное в них превращается в пародию на разумное, иногда сносную, иногда злую...

Во многом традиции можно рассматривать еще  как ту или иную среду, как программу  или язык, средствами которых нам  легче всего реализовать свое разумное. Развитую такую среду можно  назвать, пожалуй, и культурой –  ее типом и отчасти уровнем. И  все же содержательное во всякой культуре универсально, ибо разумно, а традиционно в лучшем случае ее формальное.

Существует  ли для разума что-нибудь святое?

Очевидно, что святыми должны ощущаться нами скорее безотчетные и властные требования инстинкта, чем доводы разума; мировоззрение муравья, если б он только мог его сформулировать, было бы предельно религиозным... Но по порядку.

Святое  – это самоценное. Это то, что  само своя цель и не желает быть средством. Чего нельзя даже объяснить, ибо это  поставило бы его в зависимость от чего-то другого.

Так вот, вне-разумное в нас воспринимает как самоценное и святое, по сути, лишь силу, от которой мы сами зависим  и с которой ничего не можем  поделать (то есть всякую власть над  нами – собственной и внешней  природы, обычая или конкретных людей – которая, таким образом, «от Бога»). Требования к нам силы естественно табуированы для разума – необсуждаемы, исключают сомнения. И в этом смысле ничего святого для разума, конечно же, не существует. Никакое торжество силы, даже «высшей», не способно одолеть разум и не делает ее проявления выше разумного суда; и наоборот, где есть возможность судить, там может быть сколь угодно важное, но уже нет святого.

Но существует в мире нечто объективно-самоценное (всегда само себе цель и остающееся необъяснимым даже в самом малом и самом изученном): это – жизнь. Объективная святыня жизни – хоть и трагически не защищенная от случайностей, подстерегающих ее в природе – объективная реальность для разума. Жизни разум и служит; в существах малоразумных – лишь их собственной и потомства, в существах разумных – когда-то будет стараться служить и всякой жизни, жизни вообще.

Все ли доступно разуму? Если доступно –  то как?

Предположение, что разуму, то есть человеческому  познанию, откроется в мире не все  – выглядит для самого разума вполне вероятным.

Не отрицает, в принципе, разум и возможности  таких чувств в самом человеке, которые он никак не сумеет интерпретировать, как и интуиций, которые он никогда  не сможет подтвердить или опровергнуть; больше того, разум уже знает, что интуиция, как прямое усмотрение элементарного, во всяком познании материал исходный.

Так что  же не нравится разуму во фразе «разуму  доступно не все»? – Лишь тот ее специфический  смысл, что якобы существует возможность  одним чувством или интуицией обретать достаточно сложные идеи, недоступные разумному (эмпирическому или логическому) обоснованию и притом достоверные; что какие-то представления вправе посягать на абсолютную истинность независимо от того, может ли о том судить разум, не может или прямо отрицает. Понятно, речь идет о религиозной вере. – И тут разум восстает, ибо в том сам и заключается, чтобы не верить, а предполагать и проверять. Предполагать мы вправе все (и в этом плане разум отнюдь не должен считать себя атеистом, хотя неизбежно – вольнодумцем), – но и проверять вправе – все.

Итак, справедливо  называя знанием лишь идеи объективные  и достоверные (пусть не исчерпывающие, но в своих границах истинные), можно  ответить на поставленный вопрос так: во всяком случае, все в бытии, что нам вообще доступно – это доступно именно разуму, ибо разум и есть наш орган объективности и достоверности.

Остается  вопрос – как доступно? Может быть, разум – своего рода дальтоник, упускающий в мире главное, его цвет?.. В психологическом плане так будто бы и бывает, – когда мы говорим, что кто-то уж слишком разумен, это значит, что, хотя определенная логика в его действиях очевидна, но всей живой жизни, и возможно главного в ней, она не замечает. На самом-то деле разумное – то, что учитывает больше, а не меньше. – А в общем плане важно следующее. Вещь для нас потому и отличается от вещи в себе, что такой нам и нужна, – отличается, как интересующий нас аспект вещи от своего бесконечного целого; сама вещь в себе вряд ли готовила особую личину для нас. Разуму все доступно, но ведь бытия собой он не заменит – так что доступно лишь в интересующих его аспектах, которые только и составляют границы разума в каждом вопросе.

Что до сравнения разума с дальтоником  – то (если вообще стоит оспаривать метафору) – оно опровергается фактом, что именно анализирующий разум, раскрывая физический смысл цвета как такового, и может определить, кто дальтоник, кто нет...

Отрицает  ли разум трансцендентное? Отрицает ли трансцендентное  разум – то есть, может ли сверхразумное  разумному противоречить?

Разум не «рационалист» – он ведь не создает  из себя объективность (тогда бы, пожалуй, он мог давать ей любые законы, подобно  Богу), а лишь отчитывается в ней. Скорее, он реалист, хотя и теоретик. Ничего он не отрицает и не утверждает, чего бы не вынуждала отрицать или утверждать объективность; от любой гипотезы готов отказаться и любую, саму странную, принимать, пока свой вердикт не вынесут факты.

Соответственно, на положение «существует нечто  трансцендентное разуму» разум  может отреагировать лишь так – «что ж, это значит, что о таком трансцендентном нельзя составить никакого окончательного мнения – ни того, существует оно или все-таки нет, ни тем паче того, что оно собою являет; в этой области принципиально не верифицируемых гипотез каждый вправе на свою собственную гипотезу, или метафизику, предъявляя к ней лишь одно условие – так и оставаться трансцендентной, то есть ничего не утверждать или отрицать из того, о чем что-то могут поведать логика и факты». Никак не докажешь отсутствия чего-либо за пределами объективности, но тогда оно не может и вмешиваться в объективное – действовать вопреки его законам. Верьте хоть и в сверхъестественное – но не в его способность проявляться, как противоестественное. Многие тут узрят атеизм, но с этим уж ничего не поделаешь.

Так что, если разум и не рационалист, человеку лучше быть рационалистом. Но, увы, «люди  всегда против разума, когда разум  против них» (Гельвеций)… 

Еще о  том же. Что значит «противоречить разуму»? Либо то, что какое-то мнение противоречит самому себе, не способно основательно жить даже в представлении, не то что в реальности, – либо то, что какой-то факт нами капитально не понят. Есть еще и третий, особый вариант – религиозный: разуму противоречит то, что противоречит самой реальности (ибо законы реальности и суть реальность), – именно сверхъестественное, чудо, творимое Богом или с его помощью. Но с чего бы Богу, предполагаемому творцу реальности, противоречить самому себе? Разум не заподозрит Бога в такой неразумности, и осмыслит как чудо сам реальный божий мир, но не кажущиеся сбои в его проявлениях. Часто говорят, что познание начинается с удивления; другими словами, разум начинается там, где чудо прозрели в закономерном, в привычном, – в том, в чем его никак не видит обыватель и все ждет чудес... Так для кошки нет чуда в исправно работающем телевизоре, – чудо для нее будет, когда он щелкнет и задымится.

Чем разум отличается от рассудка?

Когда их не желают употреблять как синонимы, имеют в виду примерно следующее. Рассудок – всего лишь умение делать выводы из всяких данных посылок, он «плоский» или даже, скорее, линейный, – а вот разум – способность образовывать сами посылки, умение видеть и осмыслить трехмерный (а то и с еще каким-нибудь трансцендентным измерением) мир. И всякое знание начинается, будто бы, с осознанной или несознаваемой аксиоматики-метафизики.

Что здесь  правда: и без метафизики не обойтись, и плохо, если рассудок своей исходной метафизики не замечает и верит, что  его выкладки – абсолютная истина, – будто тщится уместить в нее универсум. Только получается, что именно метафизика – план осмысления нами мира – и бывает плоская, а рассудок лишь последовательный, каким ему и надо быть… А что же разум?

Скажем  так. Метафизика – точка зрения, принимаемая разумом, рассудок – его же, разума, необходимая последовательность, но сам разум – объективность. Выбирая точку зрения и получая соответствующую картину мира, сам разум ценит прежде всего неподатливость объектов на каждой из них, позволяющую рассудку, в принципе, находить формулы перевода одной картины мира в другую. Выходит, рассудок и абсолютнее разума (как творца частных метафизик). Что до практики общения, то, если мы хотим понимать друг друга, лишь на здравый рассудок и следует опираться. Предоставив точки зрения, метафизику, собственному разумению каждого.

Разум – догматик?

Догматизм – не разум, а его болезнь. И  эта болезнь – скорее – вера… 

Речь  о мышлении, способном лишь дедуцировать, но не индуцировать, и потому невольно фетишизирующем посылки своих силлогизмов. Это для него идеи святые, культовые. Но подлинный разум не поклоняется никаким идеям (кроме, разве что, идеи объективности), – скорее, он сам их творец. Догматизм – вариант слепой веры, тогда как разум вольнодумец и скептик. А заподозрен разум, видимо, потому, что и такая вера иногда принимается делать выводы.

Этот  догматизм – своего рода интеллектуальное послушание. Когда же он приводит к  послушанию чужие умы – тиранит, так сказать, на интеллектуальном уровне – это может быть и простой  деспотизм. Не я, мол, бью, а палка: святыни и логика.

Впрочем, говорят еще: разум исключает  возможность двух правд – вот  и догматик. – Если имеется в  виду, что –