Разум

Как понимать выражение  «вера в разум»?

Вообще, выражение это будто бы вырвано  из исторического контекста, в котором  значило – «вера, что люди в  принципе могут жить и приходить к согласию своим умом, без религиозного наставничества».

Ныне  в нем слышится и парадокс. «Вера  в скептицизм». Этим хотят подчеркнуть, что уповают не на веру, а на разум; что от сомнений, от предположений  и проверок ожидают в конце  концов большего, чем от любой убежденности.

Или трюизм, хотя и со значением. «Во всяком случае самое разумное – полагаться на разум». Как бы малы ни были его возможности (даже если б они и вправду были малы; тут еще вопрос, как их можно  вообще измерить, с чем сравнивать) – нет у нас инструмента более надежного, его и надо совершенствовать.

Или формула  особого оптимизма, веры в себя, веры в человека. «В конце концов нам  все удастся». Разум возобладает  в людях, поскольку он, все-таки, составляет их собственную природу, – и это будет их главной победой, решением важнейшей проблемы, после которой все другие проблемы предстают уже чисто техническими. И, наверное, разума достанет и на решение технических проблем.

Почему  «вера в разум» – это гуманизм?

Потому, что вера в разум – как в возможность автономии человека – предполагает, что человек такой автономии заслуживает и способен нести ее бремя; это вера в его достоинство и силу.

Потому  наверное, что каждый явно или подспудно  ощущает: разум – собственная  и высшая природа человека; верить в разум – значит утверждать лучшее в человеке.

Но, может  быть, гуманизм – скорее «вера в  чувство»? В то, что добрых чувств в человеке, несмотря на весь ужас его  преступлений, все-таки больше и они  когда-нибудь победят? – И это  тоже «вера в разум», ведь, будь разум тут не при чем, что мешало бы добрым чувствам восторжествовать уже раньше или сейчас? Если в глубине души мы лучше того, что являем собой в поступках, значит где-то недо-разумение, вся беда в неразумии. «Не ведаем, что творим»: пробиться добру в нас мешает глупость, – вещь, которую можно надеяться изжить. Именно глупость держит нас во власти обычаев и инстинктов, из которых одни прямо жестоки, а все вместе слепы – тогда как доброе чувство требует зрячести, требует – разума.

И к  счастью, разум сам по себе, как способность удерживать опыт, по сути не может не прогрессировать. Недаром его малейшие первые ростки так ненавидит всякая рутина; вот тот прогресс, существование которого для гуманизма вполне достоверно. Злое временно и его питательная среда глупость, а разумное – это доброе вечное. Проблематичным, а потому и требующим веры, остается то лишь, что число вообще причастных разуму людей на планете когда-то перемахнет за некую критическую отметку и погоду делать будут именно они. Но почему бы и нет?..

Одно  замечание. – Напрасно опасение, что  дурных чувств на расчищенном (разумом) от слепых инстинктов душевном пространстве окажется больше добрых. Ведь эгоизм, их источник – позиция узкая, ограниченная; разуму эгоизм тесен, он, разум, постоянно выводит личные интересы человека за пределы его корыстных интересов. Человек примитивный хочет лишь потреблять, соображающий уже заботится о ресурсах, разумный – о всей планете. Потом, одна лишь развитая способность суждения потенцирует добро, – разум есть моральнейшая из человеческих способностей, без которой не поступишь с другим так, как хотел бы, чтобы он с тобой поступал: это умение сначала понять другого, поставить себя на его место. Мы ждем от других понимания – то есть разума – и не сомневаемся, выходит, что разум естественно на стороне добра.

Итак, вера в разум – синоним гуманизма. Но, может быть, вера в Бога человеку полезней и в этом смысле гуманней – есть, так сказать, лучший гуманизм?

Действительно, что в данных обстоятельствах  гуманней, то в данных обстоятельствах и гуманизм (иначе, как то и делал гуманизм коммунистический, человека позволительно было бы приносить в жертву идее). И вера в разум – это пока что больше вера в его возможное, чем оценка настоящего, и существу не слишком разумному, каким выглядит человек массы ныне, гуманнее воли было бы не давать. Добрый Бог был бы для его благополучия надежнее. Но тогда уж пусть будет не хуже среднего человека сам вседержитель, а он все еще понимается по дикарски – как существо не только не доброе, но деспотичное и жестокое. Затем, спрашивается, что же все-таки достойнее человека – автономия, буде человек окажется на нее способен, или послушание; и ясно, что человеческая автономия угодна самому Богу (если только последний действительно существо высшее)... (1) Наконец, и спорить- то поздно. Как только разум в человеке пробудился, самая удобная вера не в силах вытеснить в его душе тревожащий вопрос об объективной истине – иного пути, кроме пути разума, как бы труден он ни был, человек перед собою уже не видит.

Почему  «просвещение»? И  откуда у разума –  «естественный свет»? Правда ли, что в  самом Просвещении  таится что-то реакционное?

«Просвещение» – потому, что ложные представления  по сути произвольны, хотя могут жить в традициях и целую вечность, и согласие в них необходимо навязывать какою-то силой, сакральным авторитетом власти и общего мнения, тогда как истинные никому не подвластны и каждый, в принципе, может удостовериться в них сам, – надо лишь, как бы, дать свет. Очевидность – неподатливость факта на уровне сознания – «естественный свет разума». Если мистические силы на этом свету гибнут, ничьей вины в том нет, как нет никакого насилия – это процесс также естественный.

Реакция – это сопротивление институтуализованной силы, с ее мифологией, свету разума.

Какими  бы неудобными не оказывались истины, подчиняться разуму – единственный способ не подчиниться силе.

С этим, кажется, спорить трудно. Но невозможного мало, и, начиная еще с Ницше, разуму возвращают обвинения в деспотизме, считавшемся до тех пор худшим проявлением неразумия; Просвещению остается роль его, разума, мифологии. Знание, по Бэкону – сила? Ага, это то же обоготворение силы, мечта не об истине, а о власти, та самая, что воодушевляла и шамана. «Просвещение – самая тоталитарная из систем»: всему неведомому оно заранее указывает место в своей якобы законченной картине мира, подобно искомому иксу в уже написанном уравнении; все-то в мире оно мыслит математически исчислимым и взаимозаменяемым, неживым; целый мир для него – «единое аналитическое суждение», этакий всеохватный мертвящий миф. Интеллект – все враждебное духу. Сама операция понимания, подведения частного под общее, выражает не иное что, как, неким симпатическим образом, отношения господства… (2) И т.д., и т.п.

Обвинения сродни тем, какими донимают свои жертвы истерики: если в любом факте искать косвенное свидетельство скрываемого дурного намерения, правда и поклеп перестают друг от друга отличаться. Так что обвиняемому остается либо, подобно герою одного из рассказов-кошмаров Кафки, с моста в реку – либо отнестись к обвинениям философски: наплевать и забыть.

Но можно  и терпеливо оправдываться (в  этих заметках таких оправданий будет  еще немало) – кто не одержим  подозрительностью, поверит. «Знание  – сила»: этим говорится, что истине, а не сакрализуемой силе, надлежит быть ценностным ориентиром человечества, – тем паче что и по силовой шкале ценностей (в отношении пользы) знание оказывается выше и собственной грубой силы человека, и его упований на силы святые. – Нескромно указывая границы неведомому, разум в той же мере скромно указывает их себе. – Если природа в каком- то своем аспекте может быть математически исчислена или описана в аналитическом суждении, не грех, а долг разума перед истиной вести эту работу, и пострадать от нее может только мифология (но даже не ее культурный потомок, метафизика). – Тотальность и универсальность разные вещи, иначе бы и саму терпимость следовало считать, в противоположность всякому фанатизму, принципом тотальным. – Интеллект – действительно, не сам дух, но все же он его орудие. – Понимание явно ближе к справедливости, чем к господству… И т.д., и т.п.

Почему  разум должен быть человечен, и не похоже ли, что он, скорее, именно механистичен и бездушен? Разве  целесообразность, этот синоним разумности, и гуманность – не антагонисты?

Человек разумный – венец эволюции, высшее достижение живого на земле; то есть разум  – высшая проявленность жизни. Но столь же общим местом является, что разум – механизм, разум  – бесчеловечность... Откуда это  берется?

Разум – та степень свободы в контактах с объективностью, которой наделена данная жизнь, от (минимум) растения до (максимум) человека; это свобода воли. Эта внутренняя свобода существа – мера его одушевленности. Понятно, что возможности добра и возможности зла вдруг ощущаемая свобода, «змей-искуситель», предоставляет в равной мере, – но «становимся как боги», по-настоящему реализуем свою свободу мы тогда, когда эти добро и зло познаем, – различаем разумом; добро по определению есть то, что объективно предпочтительно. Итак, подлинный разум – предельная одушевленность, и ждать от него можно лишь добра; да и в обиходе одушевленность (душевность) – синоним человечности. А тот разум, которого боятся как черта или как отбившегося от управления робота – лишь первый к разуму шаг, слепая свобода плюс изощренный механизм разума без собственно разума. Опасным в разуме может быть лишь его недостаток.

Тут могут  возразить, что разума недостает  всегда – разве все может быть учтено? – и потому надо полагаться на что-то иное, например на веру. Контрвозражение в том, что сознание возможности неучтенного и даже в принципе неучитываемого и есть первый принцип разума; недаром разум и ставит перед всякой верой сомнение, а формулу добра, не полагаясь на заповеди-алгоритмы, выводит для каждого конкретного случая. Не вызывает сомнений лишь главная этическая истина: жить хочет все живое.

Неверно и то говорится, что надо искать золотую  середину между иррационализмом  и рационализмом; нет – больше рационализма! Верно другое: лучше  быть полным иррационалистом, чем рационалистом лишь в том, что почему-то хочешь и можешь принимать в расчет, и слепым ко всему остальному. Хотя именно такую установку и путают обычно с рационализмом.

И здесь  ответ на второй вопрос: разве целесообразность не естественный враг гуманности, разве гуманность с ее точки зрения – не всегда какие-то лишние траты? – Но можно ли отождествлять целесообразность с разумностью? Любая цель – только одна из возможных задач разума, но сам разум в том, чтобы уметь понимать их все, причем именно цели гуманности и суть во всех обстоятельствах важнейшие. Никакая цель не оправдывает дурных средств потому именно, что в таком случае не оправдывает сама себя перед этой высшей разумной целью. – Сказанное чувствуется и без рассуждений. Можно построить мир на основах какой-то частной целесообразности, вроде платоновского Государства и всех последующих утопий, да только жить в нем не захочется: разве это разумно?..

В общем, когда на разум уповают или  к нему взывают – имеют в  виду весь разум, а когда видят в нем проклятье – лишь часть. Но такую часть лучше называть неразумием.

Насилует  ли разум?

Иной  раз невозможно не почувствовать, что  реальность нас подавляет; а так  как человек способен в какой-то степени жить иллюзиями, и покуда он ими живет, то мешает ему жить и насилует его будто бы не реальность, а только правда – будто бы, значит, разум. Но и это, конечно, иллюзия.

Разум не насилует – все наоборот: насилует нас то (или тот), что (или кто) насилует наш разум. Ибо терпеть насилие  – это и есть необходимость смириться с неправдой или ее моральным эквивалентом, несправедливостью. Насилие – воплощенное, восторжествовавшее неразумие; разум же – торжество ненасильственного.

Конечно же, насилующие могут делать это  именем правды и справедливости. Но именно правды и справедливости в их действиях нет, поскольку есть насилие, – они сами себя опровергают. – Как верно и то, что иную правду скажет или иную справедливость осуществит только насильник, садист. Но и тут, если присмотреться – никогда то не будет ни всей правдой (разве что фактичностью), ни подлинной справедливостью.

Может ли разум быть «коллективным»? Если нет, то что так  называют?

Конечно, самому умному человеку могут помочь, натолкнув на мысль или выявив в предмете обсуждения нечто неожиданное, замечания людей самых поверхностных. Посоветоваться никогда и ни с кем не вредно, если только не перестанешь думать и решать сам. Но, ясно, из многих заблуждений не соорудишь одной истины, и из суммы глупостей одного разума никак не получится. Умственный уровень коллективного мнения даже не средний между высшим и низшим в коллективе, а ниже среднего, потому что умные встречаются реже.

Так что  же такое коллективный разум? – Смотря на вещи трезво, это один из способов решать проблемы не умом, а силой (в данном случае, давить их массой); если она и не преуспеет, обвинять себя в ошибке будет некому. Пусть не груз проблем, но уж груз ответственности коллективный разум снимает... Можно предположить, впрочем, что задача коллективного разума – не столько выработка наилучшего решения, сколько выработка согласия относительно хоть какого-то решения, – вещь, в любом коллективном предприятии необходимая. Но иногда общее согласие означает лишь верное общее фиаско.

Коллективный  разум – категория скорее религиозная. Думать можно лишь собственной головой, убеждаться в чем-либо – значит убеждаться лично, – а все другие варианты суть варианты послушания, то есть веры. И коллективный разум – «соборность», как его еще называют – это сакральное существо (божество) со всеми его атрибутами. Дискутирующие будто вызывают дух этого существа, «коллективного разума», а то уже плодит мифы «общего мнения» и приводит умы к послушанию.