Творчество М. А. Булгакова

 Безусловно, Преображенский – один из главных  героев повести. Но его дурные и смешные  черты отчетливо видны в книге, поэтому его высказывания нельзя приписывать автору. Будучи чрезвычайно  скупым на прямую оценку излагаемых событий, повествователь в языковом отношении имитирует симпатичных ему персонажей. Более того, мы можем говорить о диффузии субъектно-речевых сфер, которая вызвана теснейшим взаимодействием текста повествователя с текстами персонажей. Чтобы определить как-то круг близких Булгакову героев, нужно обратиться к анализу стилистических особенностей каждого из персонажей.

     Позиция повествователя близка позиции Шарика, Преображенского, Борменталя, но не отождествляется  ни с одной из них. Не случайно, в повести происходит смена рассказчика: часть фабулы представлена во внутреннем монологе Шарика, который незаметно сменяется речью повествователя, большая часть фабулы дана в авторском повествовании, ее кульминационная часть излагается в дневнике Борменталя. Смена повествователей придает повести полифоническое звучание, создает многомерность оценочной позиции, подчеркивает остроту нравственно-философской и гносеологической проблематики.

     Филипп  Филиппович Преображенский критически относится ко всему, что происходит в стране с 1917 года. Он отвергает революционную теорию и практику. Он имел возможность проверить это в ходе своего медицинского эксперимента. Опыт создания “нового человека” не удался. Переделать натуру Шарикова невозможно, как невозможно изменить и наклонности чугункиных, швондеров и им подобных. Доктор Борменталь спрашивает профессора о том, что было бы, если бы Шарикову пересадили мозг Спинозы. Но Преображенский уже убедился в бесперспективности вмешательства в эволюцию природы: “Вот, доктор, что получается когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу! На, получай Шарикова... Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно”²⁷. Этот вывод важен также и для понимания социального подтекста повести: нельзя искусственно вмешиваться не только в природную, но и социальную эволюцию. Нарушение нравственного равновесия в обществе может привести к страшным последствиям.

     Нельзя  винить и профессора Преображенского в том, что он создал Шарикова, натворившего в повести много безобразий. Кто же виноват в том, что случилось в России? Булгаков подводит читателя к мысли, что все дело в человеке, в том, какой выбор он совершает, в его нравственной сущности, в том, какое у него сердце. Профессор Преображенский заявляет: “Разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат: “Бей разруху!” — я смеюсь... Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев — своим прямым делом, разруха исчезнет сама собой”²⁸.

     Автор явно не надеялся, что в обозримом  будущем его творение увидит свет, появится в печати, хотя, как всякому  художнику, ему хотелось видеть свое творение опубликованным. Зная, что повесть не будет напечатана, Михаил Афанасьевич “отводит душу” на ее страницах. Он устами своего героя, профессора Преображенского, говорит все, что думает о Советской власти, о нововведениях и порядках.

     У профессора нет достойного оппонента. Есть благодарные слушатели в лице ассистента Борменталя и секретарши Зины и противники: Швондер, Шариков и их последователи и соратники. Но Филипп Филиппович говорит скорее для себя. Он рассуждает вслух, резко высказываясь о вреде чтения газет, которые нарушают пищеварение. Борменталь пытается возразить, что, кроме советских газет, нет никаких, и Преображенский категорически замечает: “Вот никаких и не читайте”. Профессор может себе позволить быть гурманом, он обучает Борменталя искусству еды, чтобы она была не просто необходимостью, а удовольствием. Это уже и повод поговорить о советской водке. Борменталь замечает, что “новоблагословенная очень приличная. Тридцать градусов”. Филипп Филиппович возражает: “Водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать”, потом он пророчески добавляет: “они туда что угодно могут плеснуть”.²⁹ Все эти саркастические замечания, казалось бы, по мелочам, на самом деле создают целостную картину жизни Москвы в двадцатые годы. И чем дальше Булгаков разворачивает повествование, тем яснее и четче встает перед нами картина жизни тех лет. 
Не задумываясь о моральной стороне дела, новые хозяева жизни реквизируют “лишнюю жилплощадь у буржуев”. Без тени иронии Швондер и его подчиненные предлагают профессору Преображенскому потесниться, так как у него “аж семь комнат”. На вопрос Филиппа Филипповича, где же он будет обедать, они ему хором отвечают: “В спальне...” Профессор возмущенно возражает: “Я буду обедать в столовой, оперировать в операционной!., и принимать пищу там, где ее принимают все нормальные люди...”³⁰. 

     Преображенскому удалось отстоять свое право на все  комнаты благодаря сильным покровителям, а вот его сосед “Федор Павлович поехал за ширмами и кирпичом. Перегородки  будут ставить”. И ведь на долгие десятилетия эти “перегородки”, изуродовавшие квартиры, внесшие в русский язык понятие “коммуналка”, утвердились в новой жизни. До сей поры, мы знаем, что многие люди живут семьями в одной комнате, не имея возможности уединиться, подумать, позаниматься в спокойной обстановке. Тогда целью жизни становится не овладение профессией, духовный и культурный рост личности, а желание обрести нормальное жилье любыми средствами. И для многих эта цель так и остается несбыточной.

     Булгаков  в повести “Собачье сердце” не только посмеялся над всеми сторонами новой жизни, когда “никто” вдруг становится всем, но показал и зловещие перспективы этой метаморфозы. Для того чтобы строить новое общество, надо обладать не только силой и желанием его создать, но необходимы глубокие знания, в том числе и истории, так как все повторяется в этой жизни — “вначале — как трагедия, а потом — как фарс”.

     В рассуждениях Полиграфа Полиграфовича  Шарикова дана программа, которую с  успехом будут осуществлять долгие годы в ССР: “Взять все да и поделить...— дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет...”. А далее Преображенский, на мой взгляд, гениально объясняет бесперспективность такого государства, поставившего все на неучей: “...вы (Шариков) еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо... а вы позволяете себе, с развязностью совершенно невыносимой, подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить...”³¹.

     Сравним булгаковскую палитру в описании речи Шарикова и Преображенского:

 

Шариков:

хмуро гавкнул

хмуро подвывал

в ужасе  пролаял

возмущенно  лаял

хищно и быстро налил

гавкнул злобно

и отрывисто

 

 завыл

 

 отлаял

 

 

 
 
 
 
 

Преображенский:

хмуро сказал

хмуро отозвался

в ужасе  спросил

возмущенно  кричал

хищно скомандовал

строго  и отрывисто спрашивал

яростно и визгливо спросил

протяжно  ответил

монотонно отозвался

уныло воскликнул

горестно  воскрикнул

огрызнулся

яростно крикнул

раздраженно воскликнул

 

 

  

 

     Приведенное сравнение наталкивает на мысль, что Булгаков уравнивает эмоциональный уровень речи Шарикова с уровнем речи Преображенского. Но эмоции и речевой лексикон напрямую связаны с интеллектом и определяют его. Неужели Булгаков уравнивает интеллект «высокоученого человека» с интеллектом «бездомного пса»? Да, уравнивает. И многократно на этом акцентирует внимание читателя. Например, как Преображенский подманивает Шарика?

«—  Фить, фить, — посвистал господин».

     Получается, что в данной ситуации звуковой сигнал «фить, фить» будет соответствовать имени и отчеству Шарика на собачьем языке, раз Шарик на него отзывается. С какой целью Булгаков подобрал Филиппу и Полиграфу такие отчества? Вероятнее всего, для того, чтобы их уравнять, то есть показать тождество: фить-фить — Филипп Филиппович — Полиграф Полиграфович. О родственности интеллекта Шарика и профессора можно судить и по такой цитате: «Вот это парень, — в восторге подумал пес, — весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет»³².

     Но  самым убедительным доказательством равноценности интеллектов Шарика и Преображенского является одинаковость их философского разглагольствования. Преображенский: «Нет… нет… воздержитесь от употребления самого этого слова. Это мираж, дым, фикция…» Шарик: «Нет, куда уж ни на какую волю отсюда не уйдешь… Да и что такое воля? Так, мираж, дым, фикция»³³.

     Следовательно, по уровню умственного развития и  «бездомного пса» и «профессора» Булгаков помещает в один собаче-пролетарский класс. Поэтому, читая сцену, когда  Полиграф напустил в квартиру воды, мы, улыбаясь, можем только догадываться, что имел в виду Булгаков, сообщая: «Где этот? — спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу».

     Важно и другое: еще в обличие пса  Шарик был способен критически оценивать  действия Преображенского («…первоклассный деляга»³⁴), а, переродившись в человека, он начинает заметно обгонять «папашу» в умственном развитии: «Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу как новое: «Благоволите».

     Так кому симпатизирует Булгаков: Шарикову или Преображенскому? Ответ на этот вопрос таится в отношении автора к псу Шарику.

     Здесь все ясно: бездомный, изуродованный пес симпатичен Булгакову, и он с любовью выписывает его образ. Перед нами умный, для своего уровня достаточно грамотный, со смекалистой хитринкой и, главное, сострадательный к чужому горю пес («Жаль мне ее, жаль»³⁵). Булгаков приводит очень важное свойство, присущее псу: «Шарик-пес обладал каким-то секретом покорять сердца людей»³⁶.

     То  есть в гены Полиграфа от Шарика обязано было перейти свойство «покорять сердца людей». Отсюда следует, что Полиграф по своей натуре должен быть человеком общительным, отзывчивым и покладистым. Именно человеком и именно покладистым. Булгаков настаивает на том, что Полиграф является полноценным человеком: «Человек кашлянул сипло… Лицо человека потемнело… человек усмехнулся…». Обратим внимание, что Шариков остается человеком и по-человечески говорит (т. е. нормально, спокойно) лишь до тех пор, пока не приобретает имя и фамилию. Выбрав себе (при молчаливом согласии профессора) имя и фамилию, он начинает «лаять… гавкать… завывать». Отсюда следует, что симпатии писателя находятся на стороне Полиграфа Шарикова, типичного представителя всех тех, «которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны».

     И, наконец, рассмотрим фрагмент повести, содержащий сразу несколько языковых (словесных) символов, что резко затрудняет понимание читателем истинного  смысла текста, — это сцена первых шагов Шарикова по квартире: «Смеялся в коридоре, глядя на электрическую лампу… Смеялся в кабинете…». Здесь Булгаков изображает не Полиграфа, а самого Преображенского (точнее: его прообраз), и эта сцена является информационным ключом к прочтению символа «совы». Учитывая, что Булгаков устами пса настоятельно рекомендует уделить пристальное внимание «разъяснению» совы («… а сову эту мы разъясним»), внесем ясность в этот вопрос. Известно, что в древности символом человеческой души была птица (отсюда выражение: душа отлетела). Сова символизировала нечестивую, заблудшую во тьме, проданную дьяволу грешную душу. Поэтому «громадная сова, сидящая на суку», — это образ души Преображенского, которая, судя по размерам, громадной нечестивости: «А сова эта дрянь… Наглая». Булгаков, намекая на древнее изречение «глаза — зеркало души», показывает, что «глаза у него сделались круглые, как у совы». Довольно часто «профессор» посещает и ад (аид): «сегодня в Большом — «Аида».

     Фраза, которой заканчивается сцена  первых шагов Шарикова («А впрочем, я не психиатр, черт меня возьми»), является ключом для оценки душевного состояния Преображенского, где Булгаков прямо заявляет, что состоянием профессора (а не Шарикова) должен заниматься психиатр.

 Этот  монолог полон невысказанных  вслух диалогов. С одной стороны, пес постоянно в мыслях обращается к отсутствующему собеседнику: «Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно», – и, конечно же, не получает ответа. С другой – лишенный возможности высказываться понятно для людей, пес мысленно отвечает на их слова: «– Фить-фить, – посвистал господин и добавил строгим голосом: – бери! Шарик, Шарик!» – «Опять "Шарик"! Окрестили! Да называйте как хотите. За такой исключительный ваш поступок...»³⁷. Все эти особенности текста не случайны. Булгаков применяет эти приемы, чтобы размыть объективное повествование, чтобы создать не одну, а множество оценочных позиций. Вспомним также, что пес с неприязнью воспроизводит воображаемую речь любовника барышни, а уже после операции сам хочет занять его место. Здесь связаны отрывки текста, расположенные далеко друг от друга, и, пожалуй, это все к той же теме добра и зла, которые меняются местами.