Творчество М. А. Булгакова

     Булгакова самого интересовала идея улучшения  рода человеческого, и героя, занимающегося  именно этим, изобразил в центре повести. Профессор Преображенский помогает "омолодиться" различным  советским чиновникам, имеющим, кстати, отнюдь не невинные помыслы. По велению Булгакова он создает подобие человека, существо с душой алкоголика и люмпена, из бродячей собаки. Это существо, получившее имя шариков, тупое, трусливое, агрессивное, стремящееся к наживе. Примечательно, что пес, из которого родился Шариков, умнее его самого. Шарик символизирует у Булгакова народ, а то, чем стало животное после "скрещивания" с люмпеном, – деградацию простого бедняка под влиянием пролетарских идей агитатора Швондера.

     Профессор Преображенский отвергает насилие как таковое, даже по отношению к такому низкому субъекту, как Шариков, но под влиянием Борменталя (представителя интеллигенции новой волны) он все же соглашается на то, чтобы вернуть Шарикова в первоначальное состояние. Под этим Булгаков, вероятно, подразумевал то, что и интеллигенты должны быть "с зубами" – уметь защитить себя, в ином случае они, а вместе с ними и культура в целом, обречены на истребление шариковыми и швондерами.

     Шариков – "дитя" интеллигенции (ведь создал-то его Преображенский!), но время и люди извратили понятие пролетариата, он потерял данные ему при "рождении" светлые идеи, швондеры используют его для своих целей, и противостоять этому безобразию могут и должны люди, подобные Преображенскому, с его мудростью, и Борменталю, с его решительностью.

     Для создания нового человека ученый берет  гипофиз “пролетария” — алкоголика и тунеядца Клима Чугункина. И  вот в результате сложнейшей операции появляется безобразное, примитивное  существо, целиком унаследовавшее “пролетарскую” сущность своего “предка”. Первые произнесенные им слова — ругань, первое отчетливое слово — “буржуи”. А потом — уличные выражения: “не толкайся!”, “подлец”, “слезай с подножки¹⁸” и прочее. Возникает омерзительный “человек маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жесткие... Лоб поражал своей малой вышиной. Почти непосредственно над черными ниточками бровей начиналась густая головная щетка”. 
Чудовищный гомункулус, человек с собачьим нравом, “основой” которого был люмпен-пролетарий, чувствует себя хозяином жизни; он нагл, чванлив, агрессивен. Конфликт между профессором Преображенским, Борменталем и человекообразным существом абсолютно неизбежен.

     Жизнь профессора и обитателей его квартиры становится сущим адом. “Человек у  двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курил папиросу, посыпая манишку пеплом...” — “Окурки на пол не бросать — в сотый раз прошу. Чтобы я больше не слышал ни одного ругательного слова. В квартире не плевать! С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите!” — негодует профессор. “Что-то вы меня, папаша, больно утесняете, — вдруг плаксиво выговорил он (Шариков)... — Что вы мне жить не даете?” Вопреки недовольству хозяина дома, Шариков живет по-своему, примитивно и глупо: днем большей частью спит на кухне, бездельничает, творит всяческие безобразия, уверенный, что “в настоящее время каждый имеет свое право”¹⁹. 

     Конечно, не этот научный эксперимент сам  по себе стремится изобразить в своей  повести Михаил Афанасьевич Булгаков. Повесть основана прежде всего на аллегории. Речь идет не только об ответственности ученого за свой эксперимент, о неспособности увидеть последствия своих действий, о громадной разнице между эволюционными изменениями и революционным вторжением в жизнь.

     Повесть “Собачье сердце” несет в себе предельно четкий авторский взгляд на все, что происходит в стране. Все, что происходило вокруг и что именовалось строительством социализма, тоже воспринималось М. А. Булгаковым именно как эксперимент — огромный по масштабам и более чем опасный. К попыткам создания нового, совершенного общества революционными, т. е. оправдывающими насилие, методами, к воспитанию теми же методами нового, свободного человека он относился крайне скептично. Он видел, что в России тоже стремятся создать новый тип человека. Человека, который гордится своим невежеством, низким происхождением, но который получил от государства огромные права. Именно такой человек удобен для новой власти, потому что он положит в грязь тех, кто независим, умен, высок духом. М. А. Булгаков считает переустройство российской жизни вмешательством в естественный ход вещей, последствия которого могли оказаться плачевными. Но отдают ли себе отчет те, кто задумал свой эксперимент, что он может ударить и по “экспериментаторам”, понимают ли они, что свершившаяся в России революция не явилась результатом естественного развития общества, а потому может привести к последствиям, которыми никто не сможет управлять? Именно эти вопросы, на мой взгляд, ставит в своем произведении М. А. Булгаков. В повести профессору Преображенскому удается вернуть все на свои места: Шариков снова становится обычной собакой. Удастся ли нам когда-нибудь исправить все те ошибки, результаты которых мы до сих пор испытываем на себе?

 Однако М. Булгаков, как и Н. В. Гоголь, думает не только о «текущем моменте»²⁰. В центре его внимания - природа человека вообще «соотношение в ней звериного и сознательного. Ведь звериное начало есть и в профессоре Преображенском: во время операции у него «зубы сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск… он зверски оглянулся, зарычал - злобно заревел». Но это - в момент чрезвычайного напряжения всех сил, поведением же героя управляет сознание. В Шарикове все это меняется местами. Сознательное, умное безусловно ассоциируется в нем с собакой.  Вспомним, что именно устами Шарика дается первая и чрезвычайно выразительная характеристика профессора Преображенского как «человека умственного труда», который спокоен и независим оттого, что «вечно сыт». Бродяга-пес наблюдателен и социально грамотен (стоит вспомнить его разграничения между «товарищем, «господином» и «гражданином»), он добр, осведомлен в медицине (о девушке, пробегающей мимо подворотни: «верхушка правого легкого не в порядке»), не лишен остроумия («ошейник - все равно что портфель»). Шарик с уважением относится к графу Толстому, замирает, когда слышит арию из «Аиды», не любит жестоких людей. Словарь, интонации, темы рассуждений Шарика в кругозоре интеллигентного человека. Первые фразы Шарикова свидетельствуют об агрессии, нравственной нечистоплотности, невежестве. « Все у вас как на параде, - обвиняет он своих хозяев, - а так, чтобы по-настоящему - это нет». «По-настоящему» для Шарикова - значит грызть семечки, плевать на пол, нецензурно браниться и приставать к женщинам, напиваться и спать. Он искренен, когда заявляет, что его воспитатели «мучают себя».

     В повествовательной структуре повести  “Собачье сердце” образ рассказчика  непостоянен. Повествование, ведется  то от имени Шарика-собаки (до операции), то доктора Борменталя (записи в дневнике, наблюдения за изменением состояния Шарика после операции), то профессора Преображенского, то Швондера, то Шарикова-человека. Автор старается занять позицию “беспристрастного” комментатора событий, его голос иногда сливается с голосом Преображенского, Борменталя и даже с голосом Шарика-собаки, поскольку в начале повести дается не столько повествование собаки, сколько как бы под видом собаки.

     Рассмотрим, как раскрываются образы Шарика и  Шарикова. До Булгакова животные в качестве рассказчиков фигурировали во многих произведениях мировой литературы — от Аристофана и Апулея до Гофмана и Кафки. Этот прием отстранения использовали Ф. Достоевский, Л. Толстой, Н. Лесков, А. Куприн и другие русские писатели. Однако Булгаков, пожалуй, впервые как бы стирает грань между жизнью собаки и жизнью человека в советской России 20-х годов. Это “уравнивание” ощущается с первых страниц повести: «Что они там вытворяют в нормальном питании, — размышляет Шарик, — ведь уму собачьему непостижимо! Они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают. Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца... Ей и на кинематограф не хватает... Дрожит, морщится, а лопает... Жаль мне ее, жаль. Но самого себя мне еще больше жаль»²¹. Как видим, голос Шарикова-собаки вполне “разумен”, нормален. Его высказывания “по-человечески” рациональны, в них есть определенная логика: «Показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже — вернее всего — господин. - Ближе —яснее — господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие из пролетариев носят. А вот по глазам —тут уж и вблизи и издали не спутаешь... Все видно —у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что не может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится».²²

     Когда Шарик становится человеком, его  первые фразы представляют собой  бессвязные непристойности, обрывки  разговоров. Примечательно первое слово  Шарикова — “Абыр-валг”, то есть название “Главрыба”, перевернутое наоборот. Сознание Шарикова также представляет собой перевернутое восприятие мира. Не случайно поэтому описание операции Булгаков сопровождает фразой: “Весь мир перевернулся дном кверху”. Несмотря на то, что Шарик превратился в человека, его речь напоминает скорее лай собаки. Постепенно его голос становится все больше похожим на человеческий. Но поскольку собаке были пересажены органы типичного пролетария Клима Чугункина, речь Шарикова после операции изобилует вульгаризмами и жаргонными словечками. Профессор пытается воспитать Шарикова, причем категорически отрицательно относится ко всякому насилию: “Террором ничего нельзя поделать с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло”²³. Однако все попытки привить Шарикову элементарные культурные привычки встречают сопротивление с его стороны. В процесс воспитания вмешивается Швондер, который не отягощает Шарикова никакими культурными программами, за исключением революционной — кто был ничем, тот станет всем. Шариков усваивает это очень быстро. В его речи появились советские штампы, политическая лексика, лозунги: “Я не господин, господа все в Париже”; “А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... голова пухнет. Взять все да и поделить”; “Энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик”²⁴.

 Прием вербальной трансформации помогает раскрыть главную тему произведения — изображение нравственной и  социальной трансформации человека и общества. Эта тема не получила бы такого широкого социального звучания, если бы у Шарикова не было многочисленных двойников. Швондер, “товарищи из домкома” являются как бы реальным отражением Шарикова.

 “Собачий  монолог” пронизан голосом всеведущего автора, говорящего от третьего лица. И поэтому не случайно повествование Шарика пронизано информацией, могущей быть известной только “третьему лицу”, — имя и отчество Преображенского, то, что он величина мирового значения и т. п. Голос Шарикова, в свою очередь, соединяется с голосом Швондера. В его высказываниях Преображенский и Борменталь без труда узнают “воспитание” председателя домкома. Шариков фактически излагает не свои мысли, в утрированном виде доносит до слушателей швондеровское понимание революции и социализма. Повествовательные позиции Преображенского и Борменталя противопоставлены Шарикову и Швондеру.

 Шарик-рассказчик стоит ступенью ниже, чем профессор  Преображенский и Борменталь, но он, безусловно, оказывается выше “по  уровню развития” Швондера и Шарикова. Такое промежуточное положение  Шарика-собаки в повествовательной структуре произведения подчеркивает драматическое положение “массовидного” человека в обществе, который стоял перед выбором — либо следовать законам естественной социальной и духовной эволюции, либо пойти по пути нравственной деградации. У Шарикова, героя произведения, возможно, и не было такого выбора: все-таки он существо, искусственно созданное и имеющее наследственность собаки и пролетария. Но такой выбор был у всего общества, и только от человека зависело, какой путь он изберет.

     В повести авторская оценка рассредоточена между несколькими персонажами: Преображенским, Борменталем и Шариком. Таким образом, существует конфликт между мировоззрением Преображенского, который стремится к научному постижению мира, и мировоззрением Шарика, в мире которого науке нет места. Преображенский – смешной персонаж, объект авторской иронии. Это видно, к примеру, по тому, как внутренняя речь пса (об операции) контрастирует с пафосной речью Преображенского по тому же поводу: «Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть». Впрочем, Преображенский и раньше сам признает свою неудачу: «Так вот вам как другу, сообщу, по секрету, конечно, я знаю, вы не будете срамить меня – старый осел Преображенский нарвался на этой операции, как третьекурсник… Вы знаете, какую я работу проделал, уму непостижимо. И вот теперь спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают! Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу!»²⁵.

 Кроме того, в повести Преображенский не только смешон, но и страшен. В четвертой главе (описание операции) в тексте повествователя деятельность врача на лексическом уровне соотносится с деятельностью преступника, убийцы: «Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькую голову и стал брить», «Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану», «Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец», «тело Шарика вдвоем начали разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками». Здесь описание операции автором связано с оценкой Шарика, данной ранее: «Они (глаза Борменталя) были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление²⁶.