Товорчество Н.С.Гумилева

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно его суда.

Но еще  больше Гумилева занимает преображение классических размеров.

Среди символистов, оказавших воздействие  на поэтику Гумилева, нарядус Брюсовым и Вяч. Ивановым (не говоря о Блоке, идущем «вне конкурса»),следует назвать и Андрея Белого. Его влияние сказалось в подходе Гумилева критмике, в отношении к накоплению пиррихиев, то есть к строкам с двумяпропущенными ударениями. Относительно высокое число подобных строкхарактеризует даже такое позднее стихотворение, как «Ледоход», гдевстречается сочетание их подряд:

Неведомых материков

Мучительные очертанья, —

и отдельная  строка того же вида в последней  строфе (во второй ее строке):

Их тягостное  заточенье...

Входящее, как и «Ледоход», в тот же сборник  «Костер» стихотворение 
«Прапамять» содержит две аналогичные строки, где подряд использована одна ита же редкая до того ритмическая форма, полностью преображающаятрадиционный четырехстопный ямб:

Мелькающее  отраженье

Потерянного навсегда.

Однако  от откровенных ритмических экспериментов  в духе Андрея Белого 
Гумилев, хорошо усвоивший его уроки, постепенно уходил. Так, изокончательного текста его «Приглашения в путешествие» (название, по-видимому, из Бодлеpa «Invitation au voyage») он, видимо, исключилчетверостишие, первые три строки которого представляют собой строки, явнонеобычные для традиционного четырехстопного ямба (сочетания подобных строкв одной строфе характерны для поэзии Андрея Белого):

Влюбленная  в Эндимиона,

Внушающего  торжество,

Средь бархатного небосклона

Она не мучит никого.

Символисты  и особенности их поэтики, в том  числе и ритмические, для 
Гумилева были школой, пройдя которую он шел дальше. С ним и связан тотрывок дальше, «за символизмом», который совершается в начале 10-х годов. Вотличие от футуристов, отмежевываясь от символистов, акмеисты, и преждевсего сам Гумилев, сохраняли очень многое из их поэтики. Но эти образы и 
«приемы» (термин, который Гумилев использует раньше, чем формалисты)осмысляются по-новому.

Рубежом в «преодолении символизма» (по формулировке известной статьиакадемика В. М. Жирмунского, одобренной и Гумилевым) был 1913 год. К этомувремени относится  и статья Гумилева, являющаяся манифестом нового,основанного им направления, и читанный в самом начале года на кружкескульптора Крахта при издательстве «Мусагет» доклад молодого Пастернака 
«Символизм и бессмертие», где изложено мировоззрение, развивающееся потомпоэтом на протяжении почти всей его творческой деятельности. Сходствотекстов манифестов двух поэтов (безусловно, совершенно друг от друганезависимых) разительно.

Пересмотр символистских концепций в начале 1910-х годовосуществлялся прежде всего  в связи с новым пониманием философии (ипсихологии) искусства. При всем различии между отдельными направлениямипостсимволизма в этом они сходились. В начале 1913 года Гумилев говорит,что на мену символизму приходит иное течение, требующее «большогоравновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом,чем то было в символизме». В том же духе размышлял и Пастернак в ужеупомянутом докладе «Символизм и бессмертие», где подробно исследовался тоттип субъективности, который присущ искусству вообще. Философские основыэтой концепции, близкой к феноменологии Э. Гуссерля и его продолжателя в 
России Г. Г. Шпета, сейчас сопоставляют и с тягой к вещности, которая уучителя Пастернака — Рильке иногда неотличима от мандельштамовской 
(например, в стихах об архитектуре соборов) и вообще акмеистической, и сролью предметов (таких, как скрипка) в кубистических построениях Пикассо. 
Иначе говоря, то, что называют духом времени, тяготело к вещности инаглядности в искусстве. И в занятии анатомией стиха, у Гумилева неоставшиеся только формальными, вторгается эйдология — изучение образов,которые поэт создает или черпает из разных традиций.

От анализа  стиха Гумилев, чьи научные занятия  переплетены споэтическими, движется к занятиям архаической мифологией. В последнемзамысле его поэтики, сказавшемся в поздних стихах о воинах, купцах идруидах, видное место отводилось соответствию между этими кастами илитературными жанрами. Гумилев здесь на десятилетия предвосхитил идеизнаменитого исследователя индоевропейской мифологии Дюмезиля, который стремя социальными группами (почти точно теми же) связывал позднееособенности древней эпопеи и других жанров. По одному этому видно, чтоинтеллектуальные возможности Гумилева-исследователя огромны — под стать 
Гумилеву-поэту. Но о том же говорит и мифологическая эпопея, начатая 
Гумилевым.

К 1918—1919 годам относится гумилевская «Поэма Начала», из которойпри жизни поэта напечатана «Книга первая: Дракон» в альманахе, по нейозаглавленном. Представляется, что одним из творческих толчков, побудивших 
Гумилева написать поэму, было изучение им вавилонского эпоса. 7 августа 
1918 года датировано предисловие Гумилева к переводу вавилонского эпоса о 
Гильгамеше, который сделан с издания Дорма, вышедшего в Париже в 1917 году. 
В своем предисловии Гумилев сообщает, что, переводя Гильгамеша, он 
«пользовался... изредка указаниями В. К. Шилейко», написавшего и введение кизданию перевода. Сопоставляя переводы Гумилева и Шилейко, можно увидетьпоразительное сходство, позволяющее думать о том, что хотя бы какие-точасти переводов они обсуждали друг с другом.

В 1918 году Шилейко начинает работать для «Всемирной литературы» 
(где во время редакционной работы он не раз должен был встречаться с 
Гумилевым) над своими переводами «Гильгамеша» и других ассиро-вавилонскихэпических поэм, которые заканчивает к 1920 году. Среди них для сравнения сгумилевской поэмой «Дракон» особенно важна космогоническая поэма «Энума 
Элиш» («Когда вверху» в переводе Шилейко), где причудливо переплетаютсядревнемесопотамская мифопоэтическая традиция и вавилонские астрономическиеи астрологические познания. Говоря о влиянии Шилейко на Гумилева и другихчленов «Цеха поэтов», Р. Д. Тименчик пишет: «Уместно здесь напомнить,например, что от него, видимо, идет ранний (1918—1920 гг.) вариант заглавия 
«эпического» отрывка Ахматовой «Покинув рощи родины священной... » - «Когдавверху». Это первые слова известного шумеро-аккадского текста о сотворениимира; впоследствии эти слова — «Энума Элиш» — стали заголовком написанной в 
Ташкенте ахматовской драмы». С метафорическим описанием луны в «Энума Элиш»дословно совпадает зачин «Поэмы Начала» Гумилева, особенно вторая еестрока:

Красный бык приподнял рога.

Помимо  буквального соответствия, удостоверяющего  связь началагумилевской поэмы  с ее древнеближневосточным прообразом, есть и болеесущественное сходство: оно касается главного действующего лица, по которомуназвана первая книга поэмы. Дракон, находящийся в воде, Гумилевым сочиненпо образцу змееподобных чудищ вавилонского эпоса, таких как Тиамат в «Когдавверху». Как и в этой последней поэме, в эпосе Гумилева гибель Драконазнаменует начало истории. Но здесь Гумилев порывает с той традицией, откоторой вначале (хотя и сильно ее меняя) он отправлялся.

Древний восточный образ Дракона, чья  смерть начинает письменнуюисторию, у  Гумилева так или иначе связан со старыми славянскими преданиямио  волшебных змеях. В стихотворении «Змей» вторая строка снова напоминает 
«Когда вверху»:

Ах, иначе  в былые года

Колдовала земля с небесами,

Дива  дивные зрелись тогда,

Чуда  чудные деялись сами...

Предания  о волшебных змеях обычно связаны  со змееборством, с борьбойчеловека и Змея-Дракона. В «Поэме Начала» драконья смерть воплощается вжреце, который перед смертью Змея хочет выведать его секреты. Дракон,отказывающийся передать свои знания другому герою первой книги поэмы —жрецу, в этом месте начинает говорить так, как сам Гумилев в стихотворении 
«Я и вы» (написанном почти одновременно с разбираемой поэмой), от своегособственного имени, когда называет драконов среди своих слушателей:

Не по залам и по салонам

Темным  платьям и пиджакам —

Я читаю  стихи драконам,

Водопадам и облакам.

Дракон  же, не желающий делиться с человеком, говорит в «Поэме 
Начала»:

Разве в мире сильных не стало,

Что тебе я знанье отдам?

Я вручу  его розе алой,

Водопадам и облакам.

«Алая роза» — гумилевский эквивалент голубого цветка Новалиса, тароза духа, аромат и огонь которой ему открыло в бдениях фронтовых ночей. 
Непокорностью Дракон оказывается сродни самому Гумилеву, и поэма неожиданноприобретает отчасти автобиографический характер. Гибель Дракона в последнийдень, когда он пробудился, чтобы открыть все ему известные тайны,становится в один ряд с многочисленными поэтическими пророчествами Гумилевао собственной смерти.

Сплетение древнеближневосточного космогонического образа гибнущего 
Дракона с мотивами, касающимися судьбы самого поэта, осложнено и введениемв текст финала первой книги поэмы магического заклинания ом. Этот слог,столь важный для индийских и других (в том числе тибетских) эзотерическихшкол, в европейской поэзии первой половины века приобрел новую значимость. 
В другом месте случилось уже разобрать, как употребление и осмысление слогаом в поэзии и научных набросках Хлебникова — современника Гумилева, весьмаего занимавшего, — может быть сближено с опытами французского поэта Арто.

У Гумилева только в час гибели Дракона

Первый  раз уста человека

Говорить осмелились днем,

Раздалось в первый раз от века

Запрещенное слово: Ом!

...Солнце  вспыхнуло красным жаром

И надтреснуло. Метеор

Оторвался и легким паром

От него рванулся в простор.

После многих тысячелетий

Где-нибудь за Млечным Путем

Он расскажет  встречной комете

О таинственном слове Ом.

...И  звенело болью мгновенной,

Тонким  воздухом и огнем

Сотрясая  тело вселенной, Заповедное слово Ом.

Описание  космического действия «заповедного слова» сближает финалпервой книги «Поэмы Начала» со стихотворением «Слово». Но вся история 
Дракона — предсловесная, Слово (Ом) звучит в миг его умирания.

Тема  слова — центральная в творчестве Гумилева: и егожизнестроительство  в конечном счете подчинено Слову. Поэтому стихотворение 
«Слово» с его несколько неожиданным концом остается одним из завещаний 
Гумилева. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Заключение 

Николай Гумилев был далеко незаурядной  личностью с удивительной и вместе с тем трагичной судьбой. Не подлежит сомнению его талант как поэта  и литературного критика. Его  жизнь была полна суровых испытаний, с которыми он с доблестью справился: несколько попыток самоубийства в юности, несчастная любовь, чуть ли не состоявшаяся дуэль, участие в мировой войне. Но она оборвалась в возрасте 35 лет, и кто знает, какие бы гениальные произведения Гумилев бы еще мог создать. Прекрасный художник, он оставил интересное и значительное наследие, оказал несомненное влияние на развитие российской поэзии. Его ученикам и последователям, наряду с высоким романтизмом, свойственна предельная точность поэтической формы, так ценимая самим Гумилевым, одним из лучших русских поэтов начала XX века. 
 

Библиография