Автор работы: Пользователь скрыл имя, 14 Октября 2009 в 03:10, Не определен
История русской литературы ХХ века
«Мистика, - сказал Блок, к творчеству которого не раз обращается в «Пирамиде» Л. Леонов, - богема души, религия - стояние на страже». Твердо призывает стоять на страже религии, Церкви, народного православия и Л. Леонов, тем самым продолжая лучшие традиции богословия и русской духовности. И здесь создателя «Пирамиды» можно сравнить лишь с теми, кто так же твердо, как и он, стоял на страже интересов этих национальных святынь.
Так, автор романа, осуждая мечтательные соблазны «ересиарха» Матвея, основным его грехом и пороком считает «богословское мудрование» о вещах, «запретных для ума»72. На примере другого центрального персонажа романа - Дуни, стоявшей ближе всех к «чуду», но затем увидевшей в нем только фокусничество, автор демонстрирует нам аналогичную картину. С утратой «чуда» кроткая, «легкоранимая» Дуня превращается в «жестокую наставницу» ангела. Л. Леонов через историю судьбы героев ясно показывает, что отступление в малом от духовных традиций своих отцов, от канонов своей религии неизбежно приводит и к отступлению в большом. Если в самом начале романа та же Дуня совершает, казалось бы, безобидное отступление от правильного исполнения ирмоса, куда каждый мог вложить «свое содержанье», то в конце «Пирамиды» она уже доходит до прямого подлога и клеветы на своего родного брата Вадима. «Следуя примеру старших», не без иронии замечает Л. Леонов, Дуня решила приоткрыть и свою мнимую «тайну», что будто бы при аресте брата на его шее она увидела шрам, «наспех заметанный смолевой дратвой», что ясно говорило о том, что перед домочадцами явился не чудом воскресший брат, наподобие евангельского Лазаря, а вурдалак или покойник. Подробность «наспех» заметанного шрама, по справедливым словам автора романа, «самая из всех маловероятная», так как, отправляя парня в ответственную командировку, «шутники даже из фирменных соображений поднатужились бы» все тщательно скрыть73. После этого последнего свидания с Вадимом вернуть домику прежнее архаическое благообразие уже было нельзя, и над старофедосеевцами даже в ясную погоду теперь стояли сумерки. Семья без сожаления покидала свой дом, «иным огнем», по определению Л. Леонова, «тронутое пепелище». Иссякло «чудо», почернел ангел, сгорела Старо-Федосеевская обитель, а вместе с этим и сам рассказчик ощутил себя погорельцем. Так отступление от веры своих отцов приводит к эстетической, моральной и религиозной деградации. Обезбоженные, опустошенные, обугленные от безверия души - это уже сыны не неба, а ада, недаром они, по словам создателя «Пирамиды», играют некий «адский спектакль», ведущий к тотальному самосожжению, ибо последнее средство оздоровить мир - это предать его огню, «чтоб не восторжествовало зло»74.
Для всех читателей, сомневающихся в условно-художественном характере неканонических картин и суждений многих персонажей романа, Л. Леонов указывает: «Заметим повторно для насторожившихся ортодоксов, условно-библейский колорит приведенных рассуждений надо воспринимать лишь в плане философской поэтики - для кратчайшего обозначения понятий, дозволенных к употреблению - как в математике, где пресловутый икс тоже имеет подозрительно-крестообразное начертание»75. Сам факт неоднократной консультации автора «Пирамиды» с иерархами православной Церкви уже говорит о многом. Таким образом, мы видим, что не об одних «гневных» и «провинившихся» небесах, как пишет немало критиков, идет речь в итоговом романе Л. Леонова. Писателю было важно в потоке болезненно-извращенного, обманутого и обольщенного разума, которым перенасыщен роман-наваждение, сохранить незыблемой веру, духовные ценности нации, сберечь каноническую чистоту православных святынь.
Основной, обобщающий образ романа - это на тысячи осколков раздробленная душа русского человека конца XX века, в том числе и душа самого создателя «Пирамиды», писателя Леонида Леонова. Весь роман монофоничен, а не полифоничен, здесь нет настоящих героев, все герои «мерцают» в дымке наваждения условного художественного пространства. В уста, казалось бы, положительных персонажей нередко вкладываются крамольные и еретические идеи, а персонажи отрицательные порой несут идеи высокой духовности. Да и как могло быть иначе в сбившемся с ориентиров хаотическом мире фантомов, двойничества и миражей. Главная мысль романа состоит в том, что в сорвавшемся со всех якорей корабле России в той или иной степени виноваты все, поэтому здесь и нет привычных романных героев, писатель всех своих персонажей проверяет одной, но главной всеопределяющей мерой - подлинности или неподлинности их духовного бытия. Мир России, утратившей свою высокую религиозную веру, тысячелетний опыт своей богатейшей культуры, мудрые заветы своих отцов и предков, не может быть подлинным. Россия, считает автор романа, без осознания и возрождения этих ориентиров не выживет. Чтобы сохранить свое достоинство и лицо, ей надо вернуться к полузабытым сокровищам своего национального бытия.
Идейно-художественный замысел «Пирамиды» сам Л. Леонов определяет темой «размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису», ибо «здесь с моей болью», добавляет писатель, «обитал я»76. Как понимать эти не совсем понятные слова автора «Пирамиды»? Если слова о теме «размером в небо» тут же поясняются Л. Леоновым как уточнение циклов «большого Бытия» и не вызывают сомнения, то фраза о том, что роман «Пирамида» «емкостью эпилога к Апокалипсису», малопонятна, если не сказать более - весьма странна и загадочна. Ее правильное прочтение, на наш взгляд, невозможно без знания мистического смысла некоторых чисел и цифр, которым сам автор «Пирамиды» придавал как в своей жизни, так и в своем романе совершенно особое значение. Речь идет, прежде всего, о цифрах девять и три, которые связаны с личным опытом «духовной биографии» автора: именно в девять лет ему явилось мистическое видение Богородицы, пославшее ему почти законченное троекратное знамение. И не случайно, что в девять дней укладывается вся эпопея «ухода» отца Матвея, что нынешнее временное состояние цивилизации определяется как «полдевятого на циферблате судьбы» и т. д. С другой стороны, композиция романа трехчастная, название каждой главы романа начинается с «цифры» 3, что в сумме опять-таки составляет мистическое число «девять».
Открывая Апокалипсис, иначе «Откровение Святого Иоанна Богослова», к которому, без сомнения, не раз обращался писатель, в последнем 21 стихе последней главы Нового Завета мы читаем сакраментальные слова, являющиеся, по нашему мнению, не только ключом к вышеупомянутой фразе об «эпилоге к Апокалипсису», но и, как нам кажется, к главному внутреннему смыслу не только последнего романа писателя, но и всей его «духовной биографии». Эти девять слов святого Иоанна Богослова, на которые со светлой надеждой указывает нам писатель, гласят: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми нами. Аминь».
Христианское напутствие, в сокровенной форме высказанное в последнем романе Л. Леонова, полностью совпало с последними словами боговдохновенного библейского текста, а значит, и с заветной верой писателя в «голубой свет Господний» - в просветленную судьбу своего народа, в его духовные ценности, в неиссякаемые традиции его тысячелетней истории.
2.2.
Еретический подтекст
романа
Текст «Пирамиды» отличается стилистическим единством. И этот стиль есть именно стиль речей Шатаницкого, зорко подмеченный и точно определенный Леоновым во время их встречи как «импровизации корифея». Произошло знаменательное явление: автор прекрасно видит свойства подобной речи, но сам не в силах разорвать эту оплетающую все вокруг словесную паутину. Вместе с содержанием, глобальной философской идеей, автор получил от Шатаницкого и форму для ее выражения, в которую и облеклась в конце концов «Пирамида». Насмешка, ерничество, подмигивание, двусмысленность наполняют ее от начала и до конца77.
Так сатана смеется надо всем вокруг, так как ненавидит Божий мир и Божие творение во всех его проявлениях. Это он искони глумится над Создателем и Его созданием. В этом смехе нет и не может быть любви. Впрочем, мироздание, нарисованное в романе, и достойно полупрезрительной, горькой ухмылки: жалкие, беспомощные люди, брошенные властью Демиурга в мир, которым суждено превратиться в крохотных уродцев или в плесень.
Как пишет Станкевич О., суть взаимоотношений Творца и человечества заключается в следующем: люди - игрушки Бога78. Боги придумали человечество для развлечения самих себя, и «генеральная боль земная уже недоступна их разумению». Они отличаются замедленной реакцией на беды земные, не способны откликнуться на призыв страждущей малютки. «Мы для них мошкара вселенская»79.
Доказательство вины Бога - безусловно центральная философская задача романа. Это его лейтмотив. Он выливается в форму суда над Богом с использованием судебно-юридических формулировок. Бесконечно далеким и чуждым человеческому миру небесам предъявляется обвинение в равнодушии, в бессилии, похожем «на прямое попущенье заведомому злодейству»80, говорится о «многолетней деятельности с человеческими жертвами» (именно так назван план Божественного домостроительства), раздается упрек Всевышнему: зачем людей сделал? В качестве свидетелей божественной ошибки предъявлено «обилие несчастных, увечных и обездоленных... доказательство инженерно-генетического несовершенства»81.
Но помимо преступления совершенного Богу приписывается злодеяние будущее - уничтожение человечества как ненужного свидетеля. Матвей не просто предполагает, но давно уверен в непременном примирении Бога и сатаны. И об этом же несколько раз говорит Дымков, которому открыто будущее: «После стольких огорчений с людьми будут проведены поиски более надежного и равновесного божественного статуса» и неким иным созданиям «достанется честь сменить людей как не оправдавших себя фаворитов»82.
Понятно, что Шатаницкий убеждает собеседников, что виновато небо (еще возле райского дерева он клеветал на Бога). И понятно в устах опустившегося пьяницы Финогеича богохульное бормотание о технических промашках Творца, за шесть дней сделавшего мир. Но даже кроткая Дуня позволяет себе давать советы Богу: «Кабы Он малость смягчил свой гнев при виде юных праотцев, дрожавших от холода и страха, то обошлось бы и без Голгофы».
Не Бог судит человека, а человек судит Бога. Отец Матвей волен прощать или не прощать «Богу своему» детскую обиду. «Пирамида» - это суд над Творцом.
Часто цитируют слова Лобанова М. о цели романа - «предупредить род людской о генеральной яме на его столбовой дороге к так называемым звездам»83, понимая их так, что яму роет себе сама цивилизация. Но в контексте книги ясно, что имеется в виду «предвечная яма» - могила, приготовленная самим Творцом для всего своего несовершенного творения.
Очевидна прямая перекличка романа с идеями Ивана Федоровича Карамазова, который «мира Божьего не принимал» по тем же причинам. Именно он рассуждал о страданиях человечества (лейтмотив «Пирамиды» - «генеральная боль земная»), о «неискупленных слезках» дитяти, замученного на глазах у матери, - и этот образ перешел в леоновский роман, где уликой божественной ошибки предстают матери с простреленными младенцами на руках84.
Обвинения «Пирамиды» во многом совпадают с теми, которые предъявляет к Богу Великий Инквизитор в сочиненной Иваном «Легенде». «Конструктивно не оправдавшие себя создания» - так характеризуются люди в «Пирамиде». «Недоделанные пробные существа, созданные в насмешку» - так названы они в «Легенде». И мотивировки, и основания для этой идеи очень сходны: зачем Бог сделал людей такими, что они вынуждены мучиться и страдать, зачем Спаситель призвал их к идеалам, которые не осуществимы.
Желая земного всемирного счастья для людей, Инквизитор учит, что «не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести». «Пирамида» словно воплощает тот мир, в котором уже начинают осуществляться эти проекты. Она построена не на любви и живой жизни, а на гнозисе - тайном знании. Ее мироздание описано посвященным, которые делятся этим знанием, этой тайной, которую нужно довести до человечества. Здесь можно вспомнить, в чем же тайна Великого Инквизитора. «Мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна!» - говорит он Христу.
Ясно, что в свете этой главной религиозно-мистической идеи «Пирамиды» меркнут другие конкретные расхождения с христианством. Но описать их необходимо хотя бы потому, что многим показалось и кажется до сих пор, что в романе воплощено именно христианское мировидение лишь с небольшими «уклонами».
Об
отрицании богооткровенных
Это, прежде всего, признание равноправными двух извечно существующих и противоборствующих начал - добра и зла, материи и духа, света и тьмы. В тексте не раз звучат слова о «предвечной битве Добра со злом», о «первично-полярных началах»85 и т. п. Это в корне отличается от христианского мировидения. Первоначально в сотворенном Богом мире не было зла. Творец «всего видимого и невидимого» по своей природе несопоставим с одним из своих созданий - Денницей, ангелом, использовавшим во зло свою свободную волю и ставшим сатаной. Созданный благим, он уклонился к злу и отпал от Бога. Он является лишь созданием Бога. В отличие от добра, имеющего свое основание в Боге, источнике всякого добра, зло не имеет своей онтологической сущности. Зло есть уклонение от блага, подобно тому, как тьма есть лишение света, - объясняет природу зла св. Иоанн Дамаскин.
В беседе со следователем Алешей Матвей пытается ответить на вопросы о тайне искупления, о наличии зла в мире, о человеческих страданиях. Но канонические объяснения того, почему Бог не уничтожает зло, у кого искуплены души людские Спасителем, явно не устраивают не только следователя, но и самого Матвея. Реплики горбуна провоцируют Матвея изложить или еще раз продумать свою собственную богословскую систему.