Старообрядчество

    В целом хозяйства были малопосевными. Больше половины дворов по посевным показателям относились к бедняцким. Середняцкими были 36% хозяйств, зажиточными - 5,5%. Самые большие посевы имел М. М. Мотовилов, переселенец из Вятской губернии, семья которого состояла из 7 чел.

    Важным  показателем обеспеченности хозяйств является наличие рабочего скота. Природно-климатические условия Алтайского края требовали для ведения хозяйства большого числа лошадей. Для распашки залежи требовалось не менее 3-4 лошадей, поэтому к середняцким хозяйствам относились те, которые имели необходимое количество лошадей.

    Таким образом, более половины хозяйств (62%) в Залесово были бедняцкими. Часть таких хозяйств находилась в состоянии выживания, о чем свидетельствуют малопосевность и отсутствие лошадей. Зачастую в таких семьях единственной кормилицей была корова. Всего в селе было 325 коров. Обеспеченность ими имела не менее важное значение, чем лошадьми, они давали староверам значительную часть потребляемых продуктов. Распределение коров по хозяйствам было неравномерным: не было их в каждой десятой семье. Бедняцкими по данному показателю являются хозяйства с одной коровой и большие семьи с двумя. Только два хозяйства можно отнести к разряду крупных. Средними, в зависимости от количества членов семьи, можно считать 26 хозяйств.

    Кроме коров и лошадей, в Залесово разводили овец. Практически вся теплая и зимняя одежда производилась из овечьей шерсти. На одно хозяйство в среднем приходилось по 3 овцы, а если исключить не имевших их, то 5 (при общем количестве 697). Вместе с тем следует отметить, что старообрядцы не стремились держать много овец: самое крупное стадо насчитывало 20 голов. Поэтому овцы использовались, скорее всего, только в потребительских хозяйствах.

    В условиях Первой мировой войны в  тяжелый для сельского хозяйства период в селе начинает развиваться свиноводство. В Залесово была 781 свинья, их держали 113 хозяина. Самое большое количество свиней в одном хозяйстве составляло 10 голов.

    Общее количество скота составляло вместе с молодняком 2668 голов. Необходимо учитывать, что это летние данные, осенью поголовье скота сокращалось. В среднем на двор приходилось по 13 голов. Скотоводство в Залесово давало больше продуктов питания, чем земледелие. Но однозначно говорить о скотоводческом уклоне села нельзя, так как, скорее всего, это было обусловлено тяжелым в экономическом отношении периодом, нехваткой мужских рук. Не следует забывать и о том, что основная масса жителей села — переселенцы, им необходимо было время, чтобы обустроиться на новом месте, прижиться, приспособиться к новым условиям хозяйствования.

    Можно назвать угрожающим положение 21 хозяйства, которые не имели скота. В бедственном  положении находились также хозяйства, имевшие от 1 до 10 голов, так как  такого количества скота явно недостаточно даже для внутреннего потребления большой староверческой семьи. Остальные семьи являлись сравнительно обеспеченными, поскольку половина из них насчитывала менее 6 человек.

    Говоря  о развитии крестьянских хозяйств, необходимо оценить их обеспеченность сельскохозяйственным инвентарем. В Залесово она была недостаточной. Тем не менее в каждом втором хозяйстве были 2 железные бороны, в каждом четвертом — однолемешный плуг, а в каждом третьем имелись сохи.

    Показателем обеспеченности населения является и наличие телег: в Залесово деревянные телеги были у 65% населения (не было телег у 72 семей), в 44 хозяйствах их было по 2, в 6 - по 3, в 2 хозяйствах - по 4. У 39 домохозяев (20%) были телеги на железном ходу, у 6 из них таких телег было по 2. Такая обеспеченность сельхозинвентарем и средствами передвижения в экономически тяжелый период обеспечила довольно высокую степень обработанности земли.

    Так же в Залесово были распространены торговля и товарообмен. В селе имелось торгпромзаведение (бакалея), хозяином которой являлся Степан Степанович Михеев; он был также владельцем мелочной лавки. В 1917 г. ему было 46 лет. Михеев был грамотным.

    Жизнь села характеризуется и участием его хозяйств в кооперативах. Кооперация частично обеспечивала экономическую  стабильность крестьянских хозяйств. Большинство жителей села участвовали в кооперативах, многие состояли одновременно в 2-3.

    Развитие  кустарных промыслов в Гунихе, как и во многих других селах Алтая, было связано с переселенцами из Вятской губернии. В Залесово имелась ямщицкая служба: переселенец из Вятской губернии Козьма Семенович Загуляев (40 лет) был ямщиком. В ямщиках ходил и его 65-летний однофамилец Кузьма Степанович Загуляев.

    Были  развиты ремесла: например, Иван Иванович Токарев (65 лет), переселенец из Вятской губернии, был сапожником, выходцы из Вятской губернии Андрей Степанович Михеев (36 лет) и Алексей Михайлович Туров (33 года) - плотниками, Василий Лаврентьевич Купчин (переселенец из Вятской губернии) - пимокатом; Кирилл Степанович Еремин (46 лет, из Томской губернии) - пильщиком; его небольшая семья включала, кроме него, только жену. Ефим Иванович Лопаткин (54 года) с сыном (36 лет), переселенцы из Вятской губернии, жили без семей и были чеботарями. Терентий Филиппович Быстриков (60 лет), переселенец из Вятской губернии, был стекольщиком. Он и его сын Федор (36 лет), служивший псаломщиком в церкви, были грамотными.

    В селе имелась мельница. Анализируемый  источник не позволяет установить ее вид, можно предположить, что она была водяной. Ее хозяином был переселенец из Пермской губернии Лука Никандрович Носков (44 года), живущий вдвоем с женой.

    В селе была церковь. Священником являлся 33-летний переселенец из Томской  губернии Александр Васильевич Демидов. Его семья - жена, дети: Владимир — 6 лет, Геннадий — 3 года, Анна — 1 год. Хозяйство состояло из 3 лошадей, 8 коров; он засевал 5,3 дес. земли.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

3.3 Быт старообрядцев Залесово

    Присутствие на территории Залесовского района такой  конфессиональной группы, как старообрядчество, весьма ощутимо отразилось на всем комплексе его крестьянской культуры, поскольку старообрядцы традиционно представляют ее наиболее архаичный, а значит, и наиболее интересный и колоритный слой.

    По  сравнению с другими группами алтайских крестьян, старообрядцев, или кержаков, всегда отличала некая  сознательно установленная и поддерживаемая ими «особость», непохожесть на других, которая проявлялась во внешнем облике, манере поведения, чертах быта и многом другом.

    Особенности старообрядческого уклада именно потому и запомнились их иноверным соседям, что были непривычны и порой диковинны для них, вызывая их неизменный интерес. Почти никогда о кержаках не вспоминают равнодушно; очень часто в этих воспоминаниях традиционно оживают негативные эмоции. Е. С. Михайлова, 1911 или 12 г. р. (Пещерка, мордва), вспоминала: «Не давали напиться, за погань нас держали... не приветят, не пригласят. Иди подыхай!» [12]. А. С. Гостева, 1914 г. р. (Залесово, православная), также отметила: «Кержаки — к ним не подступись!» [12]. Другие информанты отзываются более сдержанно: А.С. Лукьянова (Пещерка, православная) рассказала, что «Кержаки мирно жили с другими, но не дружили, не молились вместе» [12].

    Именование  кержаков чалдонами встречается  как в Залесовском, так и в  других районах, например в Тюменцевском, который, как и Залесовский, расположен в северной части Алтая. Значение этого термина в конце XIX - начале XX в. отличается от его старинного значения («человек с Дона»), и употребление его теперь продиктовано тем, что с наплывом переселенцев «у старожильческого населения, в силу значительных культурных различий с переселенцами, появилась настоятельная потребность в самоназвании. Оно должно было четко отграничить старожилов от мигрантов-переселенцев» [3, с. 122].

    При наличии иноверных соседей кержаки  всегда стремились селиться отдельным краем, где их дворы группировались вокруг церкви или моленной. Из рассказов информантов очевидно, что и в селах Залесовского района эта традиция сохранялась. Например, Е. Е. Усольцева, 1907 г. р. (Пещерка, мордва), рассказала: «Старообрядская часть села - на берегу речки Пещерки, в центральной части, вокруг церкви» [12]. Вспоминают они большие, просторные дома за крепкими, высокими заборами: «Дома у их были с краю: круглые, ограды тесовые, загороженные» (Е. С. Михайлова); «Дома у них были круглые, хорошие. Сама в таком доме в няньках жила. Внутри было побелено, штор не было» (Е. Е. Усольцева).

    О старообрядческой церкви вспоминают, что она была «на горке», «со  звонами» - колокольней с тремя  колоколами. Новообрядческой церкви в Пещерке не было, в связи с этим здесь возникла не совсем обычная ситуация. Е. С. Михайлова утверждала, что для иноверных эта церковь была запретной: «Они никого туда не допускали. Ласточка (лестовка) какая-то была, пояс, считают, считают, молятся. Мы ходили в Гуниху, в Залесово» [12]. Однако А. И. Ачкасова рассказала другое: «Пускали в свою церковь мирских, но не велели вместе молиться. Примерно, они все перемолились, тогда ты помолись. Крест не вместе чтобы. Они крестятся - мы молчим. Они перестали - ты покрестись» [12].

    Вероятно, кержаки все же соглашались пускать  православных в свою церковь, но не все православные желали ее посещать, возможно, из-за поставленных им условий. Это предположение подтверждается воспоминаниями Е. Е. Усольцевой: «Мирские пешком в Залесово ходили. А тут не примут: вера-то разна. Хоть и примут: молимся, а они после нас должны креститься» [12].

    Несмотря  на то, что православные обижались, со стороны кержаков это был компромисс, дальше которого они пойти не могли. Даже при очень хороших взаимоотношениях с иноверными они всегда старались свою религиозную жизнь вести отдельно. То обстоятельство, что в Пещерке кержаки допускали такое серьезное отступление от своих правил, возможно, объясняется тем, что они принадлежали к белокриницкому согласию, которое не столь непримиримо по отношению к православным, как другие, а также хорошими отношениями их с православными в данном селе. Кроме того, известно, что у старообрядцев не было такого трепетного отношения к церкви, как у православных: «В старообрядчестве не человек существует для храма, но храм для человека» [10, с. 4].

    Судьба  старообрядческой церкви в Пещерке  после коллективизации сложилась  трагично. Е. Е. Усольцева вспоминала: «Как кулаков отправили, церковь  закрыли и изломали. Ломали с трудом, фундамент последний -трактором, кое-как, три дня. В чем дело - не знали: подъедет трактор, и никак не берет. Начали копать - а там священник захоронен предыдущий. Колокола сняли и куда-то девали. Рушили свои местные старики, с Сережкиной заимки. Беляков и Белянов. Думаю, колокола в речку сбросили. Их заставили» [12]. Архивные источники, однако, говорят о том, что церковь в Пещерке закрыли гораздо позже, в 1938 г. [1].

    Помимо  религиозных, между конфессиональными  группами существовало много бытовых различий. Православные, в частности мордва, хорошо помнят специфические черты быта кержаков, в особенности те, которые проявлялись во взаимоотношениях двух групп. Черты эти везде и всюду одинаковы: «Соседи старообрядцев называют ряд признаков, который служит для них символом старообрядчества: особый костюм, чашничество, чистота и замкнутость домашнего быта... В качестве символов старообрядчества для окрестного населения выступают именно бытовые явления» [7, с. 216-217].

    Действительно, информанты рассказывают: «Кержаки с мирскими вместе не ели (А. С. Лукьянова). «Кержаки чашечники были» (Е. С. Михайлова). «Посуда отдельна была: они же чашные были, а мы — мирские. Мирская посуда у них была отдельно, и мылась отдельно. Хорошая посуда была. И я подросла, мять лен ходила, отдельные чашечки были; мы ели. Оне наше никогда не ели, не садились». Даже дети: «Он дома наестся, а к нам приходит только в игрушки поиграть» (А. И. Ачкасова).

    Замкнутость семейного быта здесь проявлялась  и в вопросе о браках. Здесь  сложилась распространенная ситуация: кержаки либо уклонялись от браков с иноверными («за мирских дочерей не отдавали; они сами собой, наши православные — сами собой»), либо требовали перекрещивания («говорили: переходи в нашу веру»).

    Все эти меры, которые порой казались православным бессмысленными, были продиктованы стремлением кержацкой общины к самосохранению: «Существенным признаком этно- и просто конфессиональной группы является сознательное строительство не только своей религиозной сферы, но и бытовой культуры (кодексы бытового поведения, включающего пищевые запреты, предписания, касающиеся одежды и проч.)», в частности, «самые разнообразные запреты и предписания, поддерживающие чистоту культуры» [8, с. 14-15].

    Встречаются здесь и весьма критические характеристики, указывающие на размывание кержацких устоев. Например, А. И. Ачкасова заявила, что кержаки «пили, как наше начальство: всегда бутылочка на столе стояла» (как известно, водка была у старообрядцев запрещена, даже взрослым мужчинам).

    О том, что информантка говорит не о каком-то исключении из общего правила, а о весьма распространенном явлении, можно судить по таким авторитетным материалам, как «Протоколы епархиальных съездов старообрядцев Томско-Алтайской епархии». На одном из них, состоявшемся в Барнауле в храме старообрядческой общины с 30 мая по 3 июня 1926 г., говорилось: «Из докладов выяснилась мрачная картина духовного состояния современного христианства: ужасное пьянство, табакокурение, брадобритие, картежная игра, сквернословие и другие пороки захватывают все возрасты и особенно молодое поколение» [4, с. 208].