Нравственное оправдание насилия у И. А. Ильина

Все эти соображения отнюдь не должны погасить или оставить без ответа вопрос, предложенный нравственным максималистом. Теоретически этот вопрос полон глубокого смысла и нравственная философия обязана его исследовать. Мы не имеем права уклониться от ответа на него и потому спросим еще раз: сопротивляющийся злу силою и мечом - удовлетворяет ли в этом всем требованиям нравственного совершенства?

Духовно зрячий борец со злом допускает в себе самом нравственно-несовершенное, урезанное, ущербное состояние и утверждает на нем свою деятельность. И это обстояние ни в чем не обнаруживается и не испытывается с такою силою и очевидностью как в последнем и крайнем проявлении отрицательной любви - в человекоубиении...

Может быть, с тех самых пор, как человек впервые убил человека, и убив содрогнулся душою от чувства совершенного греха и от взятой на себя вины - в душе его зародилось, сначала в виде смутного чувства, а потом в виде уверенности, осуждение всякого убийства.

Здоровая и чуткая совесть, воспитанная в духе подлинного христианства, испытывает и знает, что "убивает" не только тот, кто физически прекращает жизнь другого, или участвует в этом, или способствует этому: ибо есть еще степени ненависти, злобы и вражды, нравственно равносильные и равноценные убиению.

Таким образом, в каждом зачатке ненависти, в каждом оттенке злобы, - укрывается в начатке и оттенках акт человекоубиения. И поэтому убежденный борец со злом должен осознать и продумать всю функцию отрицающей любви и в особенности функцию меча. Все это именно так, и во всем этом нет совершенства и нравственной святости. И тем не менее, ведущий борьбу со злодеем может и должен это принять.

Всякий народ переживает во время войны такое духовное и нравственное напряжение, которое, в сущности говоря, всегда превышает его силы: от него требуется массовый героизм, тогда как героизм всегда исключителен, от него требуется массовое самопожертвование, тогда как самопожертвование есть проявление высокой добродетели, от него требуется сила характера, храбрость, победа духа над телом, беззаветная преданность духовным реальностям... И все это оказывается связанным с делом массового человекоубиения, с делом вражды и разрушения.

Наконец, в теснейшей связи с этим стоит то обстоятельство, что человеку, как существу страстному и грешному, чрезвычайно редко приходится вступать в эту борьбу со злодеями из чисто духовных и вполне лично-незаинтересованных побуждений, и, далее, оставаться во время самой борьбы в пределах необходимого духовного благожелательства.

Все это, вместе взятое, делает то, что понуждающий и пресекающий, совершая в качестве неправедника свой трудный, ответственный и опасный путь, возлагает на себя и несет на себе особливые бремена неизбежной неправедности, возможной греховности и вероятной виновности. Активная, героическая борьба со злом отнюдь не является прямою и непосредственною дорогою к личной святости;

напротив, этот путь есть путь наитруднейший, ибо он заставляет брать на свои плечи, помимо собственного, недопреодоленного зла, еще и бремя чужих пресекаемых злодеяний; он не позволяет "творить благо", "отходя от зла", но заставляет идти ко злу и вступать с ним в напряженное, активное взаимодействие.

20. О ложных  решениях проблемы.

У людей, слабых духом есть потребность идеализировать то, что они делают, и закрывать себе глаза на несовершенные или слабые стороны своего поступка. И в этом их отличие от людей "совестных и сильных: такие люди способны выносить зрелище своего несовершенства, признаваться в своих заблуждениях и исправлять свои ошибки.

Все это можно было бы выразить совсем просто в виде вопроса: "взаимное несочувствие, неодобрение, негодование, гнев, отвращение, безжалостность - суть ли нравственно совершенные состояния и отношения человеческой души?"

Нет сомнения, что ответ будет отрицательный.Общество скажет: "естественно и справедливо любить незлодея, но столь же естественно и справедливо понуждать и пресекать злодея, а справедливое не может не быть нравственно совершенным, и потому нет никакого несовершенства в понуждении и пресечении".

На самом деле все обстоит иначе: любовь и нравственное совершенство больше справедливости, соразмеряющей и отвешивающей каждому по его делам. Так, образно говоря: несправедливо солнце, одинаково изливающее свой свет на добрых и на злых.

Однако такой вывод может породить новую попытку уклонения. А именно, кто-нибудь скажет, что нравственно-совершенное тем самым и практически обязательно для человека и притом всегда и без исключений, а нравственно-несовершенное всегда практически запретно и является грехом, и недопустимо утверждать, что человеку может быть позволено что-нибудь греховное...

Однако "неправедность" далеко еще не есть синоним "проступка" или "греха". "Неправедность" есть понятие родовое, а "грех" или "проступок" есть понятие видовое, так что всякий грех есть разновидность неправедности, но далеко не всякая неправедность есть грех. Неправедность будет грехом только тогда, если она проистекает из недостаточной силы человека в добре.

В противоположность этому неправедный исход может быть осуществлен человеком потому, что самое положение, в которое он поставлен, самые объективные условия его поступка - исключают праведный исход. Такой поступок является сознательным, волевым и зрячим осуществлением неправедности, но он не является ни падением, ни проступком, ни грехом.

Таким образом нравственно-несовершенное не всегда практически запретно и оно незапретно именно там, где объективно невозможен праведный исход.

Сопротивление злу силою и мечом не является грехом всюду, где оно объективно необходимо, или, что то же, где оно оказывается единственным или наименее неправедным исходом. Правда, только наивная грубость прямолинейного моралиста может сказать, что это есть "зло" и "грех", ибо, на самом деле, это есть негреховное совершение неправедности. Однако неменьшей ошибкой явилось бы абсолютное оправдание и освящение силы и меча, ибо на самом деле это есть негреховное совершение неправедности.

Одна из самых наивных и элементарных попыток дать мечу абсолютное оправдание принадлежит Мартину Лютеру . Он считал, что и самое дело меча (война, с ее убийствами и грабежами) есть "дело любви", дело "превосходное и божественное". Дело человеческого меча со всеми его атрибутами и проявлениями объявляется не служением ограниченного человека, а деянием всемогущего Бога. Но так как "дело самого Бога" не может не быть совершенным, то убийство, колесование и вешание объявляется делом совершенным, "превосходным и божественным"...

Более утонченную попытку дать абсолютное оправдание не только мечу, но и любой неправедности-можно найти у некоторых иезуитов. Так, иезуит Бузенбаум, установив запретность преднамеренного и сознательного человекоубийства, делает исключение для того случая, когда совершение его будет "позволено Богом, Господином всяческой жизни" Соблазнительность этого учения очевидна. Трижды не прав тот, кто его исповедует:

во-первых, в том, что он допускает возможность получить от Бога понуждение к неправедности и греху, воспринимая Его абсолютную власть и не воспринимая Его духовного совершенства; во-вторых, в том, что он малодушно бежит от бремени человеческой земной необходимости, от бремени решения и ответственности, предпочитая лучше извратить свое Боговосприятие, чем ответить за свою неправедность; и, наконец, в-третьих, он не прав в том, что, прикрываясь смирением и покорностью, он пролагает себе свободный и непререкаемый доступ к греху.

Вся основная проблема нашего исследования была бы извращена и поставлена неверно, если бы кто-нибудь попытался свести ее к вопросу о позволенности или, еще хуже, "извинительности" или "простимости" понуждения и пресечения. Сопротивление злу силою и мечом допустимо не тогда, когда оно "возможно", а когда оно необходимо, но если оно в самом деле необходимо, то человеку принадлежит не "право", а обязанность вступить на этот путь.

Понятно, что всякая попытка закрыть себе глаза на обязательность неправедного средства в борьбе со злодеем или на неправедность этого обязательного средства-является проявлением малодушия и ведет к соблазнам. Для того чтобы закрыть себе глаза на его неправедность, люди нередко обращаются к тому общеизвестному рассуждению, согласно которому праведная цель "оправдывает" или "освящает" дурные средства.

Однако средство и цель связаны друг с другом совсем не связью нравственной данности, а связью - во-первых, мотивационною и, во-вторых, генетическою: так, во-первых, во внутреннем переживании человеческой души, поскольку желание ее направлено на цель, а воображение ее ищет подходящих средств,- воля к цели вызывает и мотивирует волю к средству и к его осуществлению; во-вторых, в процессе осуществления-средство становится причиной, а цель последствием, и эта генетическая связь совершенно не зависит от нравственной ценности обеих сторон.

Таким образом, вскрывается неверность обоих крайних решений: первого, которое предает основную цель борьбы ради того, чтобы избежать неправедных средств (непротивление!), и второго, которое отвертывается от созерцания совершенства ради того, чтобы нестесненно и уверенно пользоваться неправедными средствами. Ясно, что оба эти исхода ведут, в конечном счете, к одному и тому же-к общественной деморализации.

21. О духовном  компромиссе.

Вопрос о сопротивлении злу-сопротивляться ли ему и как именно - есть вопрос религиозного характера; это вопрос основной религиозной силы-любви, и притом мироприемлющей любви. Проблема меча есть практическая проблема - и разрешение ее зависит от практического мироприятия, так что отвергающий мир отвергает и меч (но не обратно). Одним словом: всякий не убивший себя человек - приемлет мир, и постольку проблема меча имеет для него смысл и значение.

Чтобы достойно принять мир, надо увидеть с очевидностью дело Божие на земле и творчески принять его как свое собственное всею своею силою, и волею, и деятельностью; не свое дело выдать за Божие, а Божие дело принять как свое. И в ту меру, в какую это удастся человеку, в эту меру он правильно наставит и правильно разрешит проблему меча...

Да, путь меча есть неправедный путь, но нет такого духовного закона, что идущий через неправедность идет ко греху... Жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.

Тот, кто перед лицом агрессивного злодейства требует "идеального" по своему совершенству нравственного исхода и не приемлет никакого' иного, тот не разумеет основной жизненной трагедии: она состоит в том, что из этой ситуации нет идеального исхода.

При объективном отсутствии праведного исхода самая проблема его оказывается ложною и самое искание его становится безнадежным делом, за безнадежностью которого иногда с успехом укрывается робость и криводушие. Напротив, мужество и честность требуют здесь открытого приятия духовного компромисса.

Духовный компромисс это есть бескорыстное приятие своей личной неправедности в борьбе со злодеем как врагом Божьего дела. Компромисс меченосца состоит в том, что он сознательно и добровольно приемлет волею нравственно-неправедный исход как духовно-необходимый.

Сильный человек, желая блага, преданный благу, видит себя вынужденным во имя своей религиозно-верной цели - взять на себя неправедность и, может быть, вину и как бы отойти от блага, и притом с полным сознанием того, что он совершает. Это есть его человеческий исход, который он сам осознает как духовный компромисс и который есть в то же время его подвиг.

Борьба со злом требует всегда героизма. Религиозное приятие своей судьбы, как к волевому жизненно-деятельному и религиозно-преданному приятию, которое созерцает жизнь как служение, есть тот основной героизм, к которому призван каждый из людей.

  В этом приятии своей судьбы и меча человек "полагает свою душу , но утверждает свой дух и его достоинство. Он принимает не только бремя смерти, но и бремя убийства, и в бремени убийства не только тягостность самого акта, но и тягость решения, ответственности и, может быть, вины.

Христос учил любви, но именно любовь подъемлет многое: и жертву неправедности, и жертву жизни. Да, взявшие меч погибают от меча, но именно любовь может побудить человека принять и эту гибель. Взявший меч готов убить, но он должен быть готов к тому, что убьют его самого: вот почему приятие меча есть приятие смерти, и тот, кто боится смерти, тот не должен браться за меч.

Весь этот раскрытый и утверждаемый нами духовный компромисс неизбежен для человека в его земной жизни. Тот, кто не признает меча, тот разрушает государство, но напрасно он думает, что он избавляет себя этим от компромисса: ибо он только предпочитает безвольный, трусливый, предательский и лицемерный компромисс - компромиссу волевому, мужественному, самоотверженному и честному.

Так слагается один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди призваны к тому, чтобы вести борьбу со злодеями - вступать с ними в неизбежное взаимодействие, понуждать их злую волю, пресекать их злую деятельность, и притом вести эту борьбу не лучшими средствами, среди которых меч всегда будет еще наиболее прямым и благородным.

22. Об очищении  души.

Сознательное, намеренное отступление от нравственного совершенства не всегда свидетельствует об испорченности человеческого сердца. Есть положения, при которых такое отступление обнаруживает глубину преданности этого сердца и зрелую силу его решении. Именно таков духовный компромисс, необходимый в борьбе со злодеями и осуществляемый религиозно осмысленным правосознанием.