Взгляды современной науки на глагольную категорию времени

 «Взгляды современной науки на глагольную категорию времени»

    В русской грамматике  нового периода теория видов  заслонила учение о временах  глагола. Мысли М. Смотрицкого, Ломоносова, Курганова, Светова, Барсова, П. Соколова, "Российской грамматики, сочиненной Российской Академией" (1802 и 1809) о многообразии и многочисленности форм времени русского глагола, оказавшие влияние и на построение системы глагола в грамматике Востокова, в 20 — 40-х годах XIX в. уступили место учению о видовом богатстве русского глагола.

      Взгляды  А. В. Болдырева, Г. П. Павского, К. С. Аксакова и Н. П. Некрасова  в этом отношении оказали решающее  влияние на последующую русскую  грамматическую традицию. Признавалось  более или менее единодушно, что  в русском глаголе видовое  значение всегда на первом  плане, временное — на второ. Грамматическое изучение форм времени русского глагола и их значений в литературном языке конца XIX и XX в. стало специальностью западноевропейских лингвистов. Результаты новых работ в этой области еще не вошли в широкий обиход русской грамматики (не только школьной, но и научной). Учение о формах времени в традиционной русской грамматике явно обеднено и схематизировано.

      Традиционное  учение о трех основных временах  русского глагола — настоящем,  прошедшем и будущем — сложилось на почве античной грамматики . Курциус (279) так формулировал различие в функциях основных глагольных форм времени: "Различие между настоящим, прошедшим и будущим временем покоится только на отношении действия к говорящему" (т. е. к моменту речи). Временные различия Курциус противопоставлял видовым оттенкам, которыми определялись своеобразия течения действия внутри его самого.

      Учение  о формах времени как о субъективной  категории человеческого сознания  обострило интерес к вопросу  о субъективных перемещениях  временной перспективы действия. В грамматиках стала особенно подчеркиваться субъективность форм времени.

      "Категория  времени обозначает... — пишет  А. М. Пешковский, — отношение времени действия ко времени речи (или обратно: времени речи ко времени действия). Но что такое здесь "время речи"? Это прежде всего момент речевого сознания. Ведь говорящий при помощи категории времени определяет отношение времени действия ко времени своей собственной речи, а это время не может представляться ему только объективно..." В основе форм времени лежат, по Пешковскому, "субъективные соотношения речевого сознания и мыслимого действия", "субъективное представление о соотношении момента речи и момента мыслимого действия". Конечно, Пешковский предупреждает, что "эта субъективность, как и всякая речевая субъективность, может протекать только в абсолютно-объективных рамках, потому что каждый говорящий при помощи категории времени может выражать те же соотношения".

      На почве  такого субъективно-психологического  представления о формах времени  сложилась абстрактная схема  трех времен русского глагола  — настоящего, прошедшего и будущего. В этой схеме не принимались  в расчет ни различия грамматического  выражения каждого из этих  трех времен, ни синтаксические  функции форм времени. Лишь  значение "законченности", результативности, предельности, свойственное формам  совершенного вида, ломало параллелизм  трех времен в рамках каждого  вида.

      Совершенный  вид, собственно, не имеет форм  настоящего времени. Понятие настоящего времени в плоскости совершенного вида представляется лишь точкой раздела между прошлым и будущим. Между тем в области несовершенного вида настоящее время — это параллельная психологическим планам прошлого и будущего сфера течения обычного или наличного действия.

      Таким образом, в грамматической традиции чаще всего речь идет не столько о языковых формах глагольного времени и их значениях, сколько о психологических планах времени, об абстрактных линиях и точках времени3 . Система живых форм времени русского глагола в их основных значениях и в их сложном грамматическом взаимоотношении с другими глагольными формами почти никем из русских лингвистов последнего времени (кроме акад. А. А. Шахматова) не осмыслялась. На этой почве складывается убеждение: время русского глагола психологично и субъективно. Оно не вполне "грамматикализовано". Оно определяется больше психологически, чем грамматически.

      Учение  современной грамматики о формах  времени русского глагола является  отчасти бледным и искаженным  видоизменением старой теории "вневременности" русского глагола, отчасти воспроизведением  упрощенных грамматических схем  русского глагола, предназначавшихся  для иностранцев и возникших еще в XVII в.

      Теория вневременности русского глагола сложилась в 40 — 50-е годы XIX в. Борьба со смешением категорий времени и вида, борьба с учением о множестве и разнообразии форм времени, которых Ломоносов насчитал десять, Востоков — восемь и число которых почти не уменьшилось в книге С. Шафранова "О видах русских глаголов в синтаксическом отношении" (1852), привела к полемическому отрицанию вообще факта наличия форм времени в русском глаголе.

      M. Катков  заметил в своей диссертации  "Об элементах и формах славяно-русского  языка": "...нашему языку вовсе  не важно различение времен, и от форм будущего времени наш язык отказался еще в допамятную пору".

      К. С.  Аксаков писал еще более категорически об отсутствии форм времени в русском языке: "Если мы вздумаем искать времен, известных нам из иностранных грамматик, — мы останемся неудовлетворенными. В самом деле, прежде всего поражает нас то, что прошедшего времени в нашем языке нет вовсе. Вместо формы глагола в прошедшем времени встречаются у нас отглагольное прилагательное или причастие прошедшее: был — былой, служил — служилый... Вся небольшая разница зависит от употребления ("он уныл покуда", т. е. он унылый, или: "он от неудачи не уныл", т. е. не стал унывать)... Формы прошедшего времени у нас нет". Вместе с тем "формы глагола, часто употребляемые для выражения будущего, не могут называться формами будущего времени, ибо часто употребляются и в прошедшем и в настоящем" (ср.: "Всякий день проходил у нас однообразно: я подойду к его двери, стукну раза два, он отворит..." или: "Он не много теряет часов на разговоры, каждое утро он скажет мне: здравствуй, и пошел к себе заниматься" и т. п.). "Эти так называемые будущие формы глагола независимы от времени. Следовательно, в русском языке нет формы будущего времени. Какое же время есть в русском глаголе? Одно настоящее? Но настоящее одно, без понятия прошедшего и будущего, не есть уже время, это бесконечность". "Времена настоящее, будущее и прошедшее — понятия выводные и не имеют для себя своих форм в русском языке: они суть дело употребления и являются по соответствию их с формами глагола и с смыслом речи". "Итак, мы должны прийти к заключению, что ни одна глагольная форма в нашем языке времени не означает. Очевидно, что сама категория времени теряется". Таким образом, по мнению К. С. Аксакова, в русском глаголе морфологически выражен лишь вид, время же — категория психологическая и синтаксическая. "Формами глагола обозначается самое действие, время же в нем есть дело употребления; это употребление основано на соответствии глагольных форм с временами".

      Вслед за  К. С. Аксаковым Н. П. Некрасов  доказывал способность любой  русской глагольной формы выражать  самые разнообразные временные  значения. Он решительно отрицал  в русском глаголе наличие  постоянных грамматических форм  времени. По мнению проф. Некрасова,  время — лишь отвлеченная субъективная  категория говорящего и слушающего. "Русскому глаголу не свойственны  формы временные... русский язык  осмыслил время как нечто постороннее  для действия, как внешнее (по  отношению к действию) условие,  под влиянием которого скорее  находится лицо говорящее и  лицо слушающее, чем само действие". Н. П. Некрасов сопоставлял выразительное "глубокомыслие", наглядность и изобразительную художественность системы русского глагола, основанной на категории вида, со структурой глагола в западноевропейских языках, в которых много форм времени: "Быстрота, краткость, продолжительность, кратность проявления действия не нуждаются во времени и им не измеряются. Продолжительность проявления есть сила, душа, жизнь самого действия. Действие, проявляющееся под условием времени, отвлеченно, формально; действие же, проявляющееся под условием продолжительности (энергии), — жизненно.

      Понятие  о времени относится к понятию  о продолжительности как нечто  формальное, отвлеченное, условно  существующее к тому, что живет  на самом деле; потому что условие  времени понимается отвлеченно; продолжительность же представляется  конкретно (вещественно). Время есть  условие, под влиянием которого  мыслится действие; продолжительность  есть свойство, без которого немыслимо  действие в русском глаголе.  Вот почему он отвергнул сухую  формальную категорию времени  и развил в себе формы, выражающие  его живое свойство, — энергию,  или, как мы назвали, продолжительность  проявления. Насколько действительно сущее отличается от условного и формального, настолько продолжительность как свойство русского глагола отличается от времени как свойства глаголов иностранных".

      Эта точка  зрения показалась слишком радикальной последующим грамматистам. Была восстановлена в правах старинная теория трех времен, подвергшаяся, однако, сильной психологизации. Анализ описательных форм времени в древнерусском языке, предложенный Потебней в его труде "Из записок по русской грамматике", лишь содействовал подрыву веры в объективность форм времени.

      Перенос  формы будущего времени в план  прошлого синтаксически ограничен.

      В этом  переносном употреблении она  выражает два основных значения:

      1. Значение  повторяемости в прошлом каких-нибудь  действий, представляемых в их  осуществлении, в их пределе  или результате. Это употребление  выступает в таких синтагмах, "которые по своим значениям  или взаимно предполагают друг  друга, или же одна из них предполагает другую". Например: "Все было тихо, волна не подымется, листок не шелохнет" (К. Аксаков); "Они посидели обнявшись, потом опять заплясали. И так несколько раз повторялось: то попляшут, то отдохнут под грушей" (Ф. Сологуб, "Мелкий бес"); "Кругом не слышалось почти никакого шума. Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной... Одни огоньки тихонько потрескивали" (Тургенев, "Бежин луг"); "Стал он и поворовывать: отец жалованье получит — первым делом в кабак, целовальника с наступающим первым числом поздравить. Воротится домой пьянее вина, повалится на лавку, да так и дрыхнет; а Порфирка, между тем, подкрадется, все карманы обшарит, да и в чулан, в тряпочку и схоронит" (Салтыков-Щедрин, "Губернские очерки").

      Ср. у С.  Т. Аксакова: "Хотя иногда набежит  туча с грозой... и крупным дождем, которым забьет ваши поплавки  под траву, в шумные брызги  и пузыри изрубит гладкую поверхность  воды, возмутит ее, если она не  глубока, так изменит положение  места, что вы сами его не  узнаете. Но туча пронеслась, влажная  парная теплота разливается в  воздухе... все приходит в порядок".

      Особенно  часто встречается такое употребление  там, где речь идет о возможном или обычном. Например: "Он то войдет, то выйдет из комнаты (такой был непоседа)".

      Замечательны  суждения И. В. Киреевского  об этом значении формы будущего  времени русского глагола в  письме К. С. Аксакову по  поводу его книги "О русских глаголах". Киреевский выдвигает как своеобразную особенность русского глагола употребление формы будущего "самостоятельного".

      "Если  вы несколько раз подходили  к двери, то можете сказать: "Вчерашний день я несколько  раз подойду к его двери,  постучусь, и он отворит мне". Следовательно, здесь будущие времена относятся не к вчерашнему дню, а к несколько раз, т. е. к понятию о повторявшемся действии... Если бы это было не ряд действий или, по крайней мере, не два действия, взаимно относящиеся одно к другому, а только одно действие, то хотя бы оно и повторялось несколько раз, но вы не могли бы выразить его формою будущего, когда оно совершалось в прошедшем. Вы не можете сказать: "Бывало, я пойду к его двери", и этим кончить. Вам непременно надобно прибавить другой глагол, с которым глагол подойду будет взаимно относиться: я подойду, он отворит и тому подобное. Следовательно, такого рода будущие зависят не от словечка бывало, так же как они не относятся ко времени, о котором идет речь, но выражают только порядок, в котором одно действие относится к другому. Птица полетит, я выстрелю — это может относиться ко всем временам. Такое будущее можно назвать будущим самостоятельным" (373). А. А. Потебня так характеризовал "внутреннюю" форму будущего совершенного в значении прошедшего: "Изображая действия, обычные в прошедшем, посредством будущего, человек становится на точку ожидания будущего подобного случая" (374).

      2. По-видимому, в непосредственной связи с этим значением находится употребление формы будущего времени совершенного вида в соотносительных предложениях для выражения того, что "одно сочетание признака с субъектом наступает всякий раз, как существует или наступает другое сочетание признака с субъектом" (375) (например, в былине: "Начал татар поколачивать: махнет рукой — улица, отмахнет назад — переулочек"). В сущности, здесь сама форма будущего времени не означает прошедшего действия. Это значение возникает в тех случаях, когда план прошлого времени указан в предшествующей фразе, дан контекстом.

      Это прекрасно  показано А. А. Потебней в 4-м томе "Из записок по русской грамматике". А. А. Потебня доказывает, что форма будущего совершенного в сложных конструкциях этого рода обозначает предшествование во времени. Такое употребление более экспрессивно и чаще встречается в разговорной речи. "Живее сказать: "пнет ногой — изломал", чем "пнул ногой — изломал". Поэтому-то последние обороты более обыкновенны в книжном языке, чем первые". "Большая самостоятельность предшествующих предложений с прошедшим совершенным соответствует большей медленности движения мысли, большему спокойствию изложения...".