Регион СНГ и Российская Геополитика

§ 1. РЕГИОН СНГ И РОССИЙСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА

Существует один объективный закон, который явно не учитывается сторонниками центробежных тенденций в пространстве СНГ. Это  закон региональной общности, указывающий  на то, что у наций, живущих в  одной части мира, имеются объективные  общие интересы, связанные с поддержанием добрососедских отношений, с экономической  кооперацией, отношений с третьими странами, с решением глобальных проблем  современности. Пространственная близость в условиях современного мира стоит  перед дилеммой: либо соседи будут  устанавливать отношения сотрудничества, либо их ожидает состояние конфронтации в условиях все более высокого давления со стороны экономических, национальных и глобальных проблем.

Поэтому если даже отвлечься от факта многовекового  пребывания в едином государстве (что  справедливо для подавляющего большинства стран СНГ), географическая близость и единство региональных проблем сами по себе уже являются фактором установления все более тесного сотрудничества и интеграции. Пространственная близость или единство в рамках региона — это факт, который имеет недвусмысленные функциональные измерения. Никакой политический субъект не может игнорировать пространственные особенности своего бытия. Территориальная близость обязывает сформировать долгосрочную стратегию сосуществования, которая никак не может свестись к взаимному игнорированию и изоляции. Ибо чем более острыми и сложными являются совместные региональные проблемы (а они имеют объективную тенденцию и к обострению и к усложнению, так как нагрузки на окружающую природную, социокультурную и духовную среду непрерывно возрастают), тем более вероятно, что изоляционизм и взаимное игнорирование будут восприниматься не как нейтральные, а как враждебные и деструктивные позиции. Современная глобалистика доказала, что наиболее уязвимым и одновременно наиболее важным является региональный уровень совместных действий перед лицом глобальных проблем. Национально-государственный уровень легче организуется, но он явно недостаточен. Что касается универсального или глобального — общечеловеческого уровня, то путь к нему лежит именно через посредничество среднего, регионального уровня, который в организационно-управленческом смысле становится ключевым. И это касается решения не только глобальных проблем, но и проблем экономической кооперации или организации военно-политической безопасности. Не случайно мы наблюдаем сегодня во всех регионах мира тенденции к региональной интеграции.

Как свидетельствуют  эксперты, на глобальном уровне мирового сообщества перевод управленческой информации из дескриптивного состояния  в прескриптивное, пригодное для  деятельностного уровня, весьма затруднен. Даже в таком вопросе, как коллективная безопасность, ООН опирается на системы  региональной безопасности, что придает  всей системе обеспечение безопасности более операциональный — употребимый в прикладном смысле характер. Вопросы сочетания универсальной системы безопасности на уровне ООН с региональными системами отражены в целом ряде пунктов Устава ООН.

Что касается других проблем, таких как экономическая, экологическая, социальная, национальная политика, то здесь вне существования региональных систем всякие попытки национально-изоляционистского или, напротив, односторонне-глобалистского решения с самого начала обречены на неудачу. Можно безошибочно прогнозировать обострение этих проблем во всем пространстве СНГ, если своевременно не будут задействованы механизмы эффективной кооперации и интеграции соответствующих усилий всех обитателей данного пространства. При этом важно уточнить характер современной интеграции. Для ее обеспечения вовсе недостаточно одних только межправительственных соглашений и межгосударственного сотрудничества. Настоящая интеграция начинается тогда, когда устанавливаются прямые горизонтальные связи на уровне гражданских обществ. Опасный парадокс современной ситуации в рамках СНГ связан с тем, что сегодня гражданские общества по инерции, продолжают функционировать совместно в целом ряде отраслей жизнедеятельности, тогда как на государственном уровне нередко проводится политика сепаратизма и свертывания контактов. Таким образом, политические субъекты зачастую выступают в ретроградном качестве, подталкивая выход из интегрированного состояния в дезинтегрированное. Учитывая сохранившуюся этатистскую доминанту в общественно-политической жизни практически всех государств СНГ, можно опасаться, что сепаратистско-изоляционистский синдром может сверху, с государственно-политического уровня, распространиться вниз, постепенно охватывая социальную, культурную, научную жизнь, повернув ее вспять, к традиционалистскому местничеству.

Какой нам видится  российская политика в контексте  этих тенденций? Здесь следует указать  на главную дилемму: "атлантизм" или "евразийство".

Как известно, Запад  не представляет собой изначально целостного образования. То, что сегодня зовется  Западом, образовалось в результате синтеза достаточно разнородных начал. Политологи различают внутри Запада англо-американскую и континентально-европейскую части. Культурологи — протестантский Север и католический Юг. Многие наблюдаемые и фиксируемые статистикой тенденции коррелируют с этими дихотомиями. В целом более высокий уровень экономического развития, меньшая роль государства в экономике и более высокая автономия гражданского общества, развитость самодеятельных начал во всех областях жизни сопутствует протестантской принадлежности. Католический Юг в целом более "этатистский", в нем выше роль государства, ритмика политической жизни более прерывна, характеризуется сочетанием острых кризисов и гражданской спячки; уровень жизни и уровень гражданской самодеятельности ниже. В то же время культура Юга более декоративная, карнавальная, в ней больше места художественному творчеству, импровизациям артистической элиты, народному фольклору. Не случайно артистическая богема всего мира всегда предпочитала Париж, Рим и Мадрид пуританской строгости Лондона. Сегодня именно протестантский Север доминирует и формирует образ Запада в целом. Достаточно сказать, что система объединенной Европы-12 в целом строится скорее по протестантскому самодеятельному образцу, чем по этатистскому католическому. К этому добавился такой фактор, как американский военно-политический протекторат, установленный в Западной Европе с 1945 года.

Но дело, разумеется, не в одних только экономических  и военно-политических преимуществах. Протестантский Север незаметно  стал референтной группой Запада (и не только его). Это означает, что  в межкультурных коммуникациях  имеет место более высокое  культурное давление протестантского региона. Усиленное политическим влиянием американизма, оно приняло довольно агрессивную форму. Французские интеллектуалы (особенно националистически настроенные "правые") постоянно жалуются на засилье американского телевидения, американской рекламы, американского авангарда, разлагающих национальные традиции.

Речь идет о  вызове культуры индивидуалистического  гедонизма, враждебной некоторым коллективным ценностям, коллективной героике и  аскезе. С засильем атлантизма в  Западной Европе связана знаменитая "деидеологизация". Американцы использовали эту доктрину против чуждых им авторитарных режимов всего мира, в том числе и против франкистской Испании и салазаровской Португалии. Авторитарный режим, как известно, не может удержаться от требований жертвенности во имя коллективного величия, военной мощи, государственного доминирования во всех областях жизни. Повседневности неизменно противопоставляется "светлое будущее", индивидуальному благополучию — высшие интересы нации и государства. Если протестант мыслит категориями номинализма, полагая, что коллективный интерес есть не что иное как сумма индивидуальных интересов, каждый из которых должен быть уважаем, то политическая культура католического Юга, не говоря уже о других, незападных регионах, основана на вере в высшие коллективные и трансцендентные сущности, возвышающиеся над индивидуальным интересом и опытом. Характерно, однако, то, что в нормальных условиях, свободных от коллективного стресса, сопутствующего войнам и другим катастрофам, индивидуалистическая идеология всегда побеждает, если она насильственно не подавляется массированным идеологическим давлением государства. Коллективные сущности требуют мобилизованных состояний сознания, взбодренного идеологическими мифами и стрессовыми ситуациями (нередко намеренно с этой целью провоцируемыми "вождями народа"). Напротив, ценности индивидуального блага целиком укладываются в нормальный ход повседневности.

В этом контексте  деидеологизация может быть понята как индивидуалистическая "ирония", направленная против коллективных верований. Во всех культурах, где имеется развитое гражданское общество, основанное на свободной индивидуальной самодеятельности, развита и эта ирония.

Сегодня с вызовом  этой иронии столкнулась российская культура. Большевизм был антинационален, но он культивировал свои коллективные ценности, связанные с пролетарской аскезой и жертвенностью во имя "всемирного торжества коммунизма". Всюду, где только можно, он преследовал индивидуализм и сопутствующее ему ироническое отношение к коллективной жертвенности и к символам коллективного величия. Его политическая, экономическая и социо-культурная лексика, по сути дела, не знала таких понятий, как индивидуальные блага и индивидуальный интерес. Труд был только "самоотверженным"; на производстве не угождали индивидуальному потребителю, а выполняли высокий государственный заказ, "великие планы коммунистического строительства". Экономическая лексика была на удивление милитаризованной: "битва за план", "битва за урожай", "борьба за качество" и т.п. Вероятно, такому режиму удалось бы выжить, если бы условия позволяли ему периодически подвергать народ шоку крупномасштабных коллективных авантюр и "великих походов". Но в ядерный век коллективные авантюры грозят самоубийством; рано или поздно, несмотря на дымовые завесы пропаганды и насаждаемые образы врага, повседневность стала торжествовать. Строй мог выдержать любую войну, но он не вынес повседневности, так как с самого начала не был для нее предназначен. Большевистский режим строился как структура великого похода в целях мировой революции. Отсюда и структура производства (почти 80% составляет тяжелая промышленность, в которой преобладает военно-промышленный комплекс), и структура национального дохода (неслыханно высокая для накопления), и необычное понимание оборонной достаточности (военный потенциал СССР, как официально утверждалось, должен быть равен суммарному потенциалу США, Западной Европы, Японии и Китая — т.е. практически всего остального мира).

Это состояние  конфронтации со всем миром постоянно  подкреплялось идеологическими мифами: об обострении классовой борьбы на международной арене, об обострении идеологической борьбы и т.п. Теперь возникает ряд вопросов. Строй погиб потому, что истощился (истощив до предела все общество) в этом перманентном противостоянии всему миру или, напротив, он не выдержал состояния внутренней демобилизации в условиях вынужденного в ядерный век "пацифизма" великих держав? Далее. Как относятся требующие перманентной жертвенности "коллективные сущности" этого строя к структуре русского национального сознания? Может ли оно существовать без таких сущностей? Что происходит с русским национальным сознанием при погружении его в повседневность (с высот "величайших коллективных целей" на грешную землю индивидуального интереса)? Иными словами, способно ли оно вынести иронию деидеологизации без разрушительной деморализации? Ответы на эти вопросы пока еще не совсем ясны. Опыт показал, как в ходе большевистского эксперимента происходила небывалая деградация элиты: хозяйственной, политической, научной, художественной. Русский народ в первую мировую войну не вынес потерь в 1 млн. человек — началась массовая деморализация армии. Это при том, что царская Россия вела войну с Германией как развитая страна с развитой — потери с обеих сторон были примерно равными. СССР с фашистской Германией вел войну уже как слаборазвитое государство с развитым (соотношение потерь 9:1). Но при этом он выиграл войну. Национальное сознание без массовой деморализации вынесло неслыханный голод 1933 года, неслыханные потери в войне, неслыханное напряжение гонки вооружений в условиях по-советски трактуемого паритета (вооружение СССР = вооружениям всего мира). Массовая деморализация начинает ощущаться только сегодня: нация не выносит интоксикации потребительско- перераспределительного, не продуктивного индивидуализма.

Капитализм, с  которым она сегодня знакомится, представлен не героями индивидуалистической предприимчивости, не Фордами и Морганами, а продавцами мертвых душ —  Чичиковыми. В.В. Розанов писал в  свое время о значении Гоголя в  реформах 1861 г.: "Реформы Александра II, в их самоуверенности и энергии, нельзя себе представить без предварительного Гоголя. После Гоголя стало не страшно  ломать, стало не жалко ломать".

По большому счету реформа 1861 г. не состоялась, ибо  не получила настоящей легитимации  со стороны великой русской литературы — властительницы дум. Оказалось, что  вопреки ожиданиям после 1861 г. ни городничих, ни Чичиковых не стало  меньше. Ни нация, ни ее литература не получили настоящих положительных героев. Может быть, это сыграло в катастрофе 1917 г. не меньшую роль, чем все  остальные факторы. Сегодня положение  повторяется. Поворот от великих  коллективных мифов к повседневности снова не дает положительных героев и сопровождается деградацией как элитарного, так и массового сознания. Достаточно сравнить социокультурный статус наших новых предпринимателей со статусом мелкого и среднего бизнеса в протестантских культурах. В США такие бизнесмены — люди, сами "сделавшие себя", выступают как национальные герои, бросающие вызов государству и транснациональным корпорациям и подтверждающие жизненность гордого национального принципа гражданской самодеятельности и неподопечности. Совсем иные ассоциации вызывает типичный отечественный бизнесмен: никто не видит в нем самоосуществления национального принципа, национальных задач и призвания. Слишком часто в нем видят сочетание худших, всегда осуждаемых человеческих грехов (мздоимства и прохиндейства, жадности и хамства) с компрадорской ролью в рамках большой политики.

Деидеологизация, опустошив прежние пантеоны, не ознаменовалась появлением новых "рыцарей повседневности", отождествляясь с которыми нация самоутверждала бы себя в современном престижном качестве самодеятельного гражданского общества. Здесь, при рассмотрении проблем геополитики, мы не будем подробно останавливаться на внутренних, в том числе внутренне -политических причинах этого. Подчеркнем только глобальный цивилизационный аспект. Россия, в качестве более отсталого и менее престижного общества, всегда будет испытывать на себе эффекты десоциализации и деморализации при полной открытости контактам с Запада. Культура-реципиент может сохранить и защитить свою идентичность во взаимоотношениях с культурой-донором только прибегнув к тактике избирательного социокультурного протекционизма.

Но кроме того, что Россия является более отсталым обществом, по сравнению с Западом, она и сегодня остается более  передовым обществом в сравнении  со своим "внутренним Востоком", в  отношении к которому у нее  существуют также свои традиционные исторические обязательства. Как страна, занимающая промежуточное положение  между Востоком и Западом, Россия сегодня, в условиях краха прежних  коллективных мифов, может осуществить  свои стратегические цели только с  помощью геополитического парадокса. В отношениях с Западом она  должна придерживаться евразийской  политики, всячески подчеркивая свою цивилизационную особенность и  защищаясь с помощью особого  рода социокультурных фильтров, прозрачных для информации, касающейся технологических  средств (в широком смысле слова, включая и социальные технологии), но не прозрачных или полупрозрачных для информации, способной напрямую воздействовать на аксиологическую  сферу, на систему норм и ценностей. Сегодня последняя система у  нас меняется, под воздействием извне, значительно быстрее, чем система операциональных средств и технологий. В результате мы имеем по-новому притязательное общество, взыскующее нереальных для него стандартов жизни, но по-старому беспомощное в области средств, способных удовлетворять эти притязания.

Мы предлагаем читателю таблицу, наглядно демонстрирующую  различные варианты контактов с  культурой-донором, каким для нас  выступает современный Запад.

На таблице 1 представлено 16 разновидностей межкультурных  коммуникаций. Разновидность 1 указывает  на замкнутое общество, внешние контакты которого целиком монополизированы государством. Это — ситуация, близкая к той, которая была характерна для 70 лет тоталитарного режима в нашей стране. Разновидность 6 указывает на вариант неконтролируемых государством контактов, когда данная культура (общество) коммуницирует с другой в духе принципа laissez faire. Разновидность 11 представляет для нашего общества наилучший, на наш взгляд, вариант контактов с Западом. Здесь государство лидирует в области контактов и задает приоритеты, а отдельные группы гражданского общества вынуждены эти приоритеты уважать. Нам представляется, что к этому варианту приближается современный Китай; в недавнем прошлом этому пути следовали модернизирующиеся общества Тихоокеанского региона — Южная Корея, Тайвань.