3. Э.Фромм «Душа человека, ее способность к добру и злу»

Для некрофила  характерна установка на силу. Сила есть способность превратить человека в труп, если пользоваться определением Симоны Вей. Так же как сексуальность  может производить жизнь, сила может  ее разрушить. В конечном счете всякая сила покоится на власти убивать. Может  быть, я и не хотел бы человека убивать, я хотел бы только отнять у него свободу; может быть, я хотел  бы его только унизить или отобрать у него имущество, - но что бы я  ни делал в этом направлении, за всеми  этими акциями стоит моя способность  и готовность убивать. Кто любит  мертвое, неизбежно любит и силу. Для такого человека наибольшим человеческим достижением является не производство, а разрушение жизни. Применение силы не является навязанным ему обстоятельствами преходящим действием - оно является его образом жизни.

На этом основании некрофил прямо-таки влюблен  в силу. Как для того, кто любит  жизнь, основной полярностью в человеке является полярность мужчины и женщины, так для некрофилов существует совершенно иная полярность - между теми, кто  имеет власть убивать, и теми, кому эта власть не дана. Для них существует только два "пола": могущественные и лишенные власти, убийцы и убитые. Они влюблены в убивающих и  презирают тех, кого убивают. Нередко  такую "влюбленность в убивающих" можно понимать буквально: они являются предметом сексуальных устремлений  и фантазий, правда в менее наглядной  форме, чем при упомянутой выше перверсии  или при так называемой некрофагии (потребности пожирать труп). Такое  желание нередко встречается  в снах некрофильных личностей. Мне  известен ряд снов некрофилов, в  которых они совершали половой акт со старухой или стариком, к которым они не чувствовали никакого физического влечения, но которые вызывали у них страх или восхищение благодаря своей власти или деструктивности.

Влияние людей типа Гитлера и Сталина  также покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись их и, не желая  признаваться себе в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали  некрофильного в этих вождях и  видели в них созидателей, спасителей и добрых отцов. Если бы эти некрофильные вожди не производили ложного  впечатления созидающих защитников, число симпатизирующих им вряд ли достигло бы уровня, позволившего им захватить  власть, а число чувствующих отвращение к ним предопределило бы их скорое падение.

В то время  как жизнь характеризуется структурированным, функциональным ростом, некрофил любит  все, что не растет, все, что механично. Некрофил движим потребностью превращать органическое в неорганическое, он воспринимает жизнь механически, как  будто все живые люди являются вещами. Все жизненные процессы, все чувства и мысли он превращает в вещи. Для него существенно только воспоминание, а не живое переживание, существенно обладание, а не бытие. Некрофил вступает в отношение с  объектом, цветком или человеком  только тогда, когда он им обладает; поэтому угроза его обладанию  означает для него угрозу ему самому, если он теряет владение, то он теряет контакт с миром. Отсюда его парадоксальная реакция, которая заключается в  том, что он скорее потеряет жизнь, чем  свое владение, хотя вместе с потерей  жизни он перестает существовать как владелец. Он хотел бы господствовать над другими и при этом убивать  жизнь. Его наполняет глубокий страх  перед жизнью, поскольку жизнь  неупорядоченна и неконтролируема  соответственно своей сущности. Типичный случай такой установки представляет собой женщина из истории о  соломоновом* решении, которая несправедливо  утверждала, что она мать ребенка. Эта женщина предпочитала иметь  скорее часть разрубленного надвое мертвого ребенка, чем потерять живого. Для некрофилов справедливость означает правильный раздел, и они готовы убивать или умереть за то, что  они называют "справедливостью". "Закон и порядок" - их идолы, и все, что угрожает закону и порядку, воспринимается ими как дьявольское  вторжение в высшие ценности.

Некрофила привлекают ночь и темнота. В мифологии  и поэзии он представлен тянущимся  к пещерам, в глубину океана или  слепым. (Тролли в ибсеновском "Пер  Гюнте" * - хороший пример этого, они  слепы, они живут в пещерах  и признают лишь нарциссическую ценность "домашнего варева", или всего  самодельного.) Все, что отвращено  от жизни или направлено против нее, притягивает некрофила. Он хотел  бы вернуться в темноту материнского лона и в прошлое неорганического  или животного существования. Он принципиально ориентирован на прошлое, а не на будущее, к которому относится  с ненавистью и которого боится. Сродни этому и его сильная  потребность в безопасности. Но жизнь  никогда не бывает чем-то определенным, ее никогда нельзя предсказать и  поставить под контроль, чтобы  сделать ее контролируемой, ее нужно  превратить в мертвое; смерть - единственное, что определенно в жизни.

Обычно  некрофильные тенденции явственнее всего проявляются в снах такого человека. В них имеют место  убийства, кровь, .трупы, черепа и экскременты; иногда в них появляются люди, превращенные в машины, или люди, которые ведут  себя как машины. Многим время от времени снится что-то подобное, однако это не служит указанием на некрофилию. У некрофильного человека такие  сны появляются часто и, как правило, повторяется один и тот же сон.

Высокую степень некрофильности человека часто  можно распознать по его внешним  проявлениям и жестам. Он холоден, его кожа кажется безжизненной, и  нередко, глядя на его выражение  лица, можно подумать, что он ощущает  дурной запах. (Это выражение явно присутствует в лице .Гитлера.) Некрофил одержим любовью к принудительно-педантичному порядку. Подобную некрофильную личность представлял собой Эйхман *. Он был  очарован бюрократическим порядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное  функционирование организации. Он транспортировал  евреев так же, как транспортировал  уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, ие имеет значения. Примеры  некрофильного характера имеют  место отнюдь не только среди инквизиторов, среди гитлеров и эйхманов. Существует бесчисленное множество людей, которые, хотя и не имеют возможности и  власти убивать, выражают свою некрофилию другим, на первый взгляд более безобидным образом. Примером такого рода является мать, которая интересуется только болезнями и невзгодами своего ребенка  и придает значение только мрачным  прогнозам относительно его будущего; напротив, поворот к лучшему не производит на нее впечатления; она  холодна к радости своего ребенка  и не обращает внимания на то новое, что в нем растет. Вероятно, в  ее снах появляются болезнь, смерть, трупы  и кровь. Она не причиняет своему ребенку очевидного вреда, однако постепенно она может задушить его радость  жизни, его веру в рост и в конце  концов заразить его собственным  некрофильным ориентированием.

Часто некрофильное ориентирование находится  в конфликте с противоположными тенденциями, так что возникает  своеобразный баланс. Выдающимся примером такого типа некрофильного характера  был К. Г. Юнг* . В опубликованной после  его смерти автобиографии имеются  многочисленные подтверждения этому. В его снах часто появлялись трупы, кровь и убийства. В качестве типичного  выражения его некрофильного  ориентирования в реальной жизни  я хотел бы привести следующий  пример. Когда строился дом Юнга в Боллингене, там были найдены  останки французского солдата, который  утонул за 150 лет до этого во время  вступления Наполеона в Швейцарию. Юнг сделал фотографию трупа и  повесил ее на стену. Он похоронил  мертвого и произвел три выстрела над могилой в качестве военного салюта. Поверхностному наблюдателю  это может показаться несколько  необычным, но, впрочем, не имеющим значения. Однако это как раз одно из тех  многих "незначительных" действии, в которых лежащее в их основе ориентирование проявляется яснее, чем в заранее спланированных важных акциях. За много лет до этого  Фрейду бросилось в глаза ориентирование Юнга на мертвое. Когда он вместе с  Юнгом направлялся в США, Юнг  много говорил о хорошо сохранившихся  трупах, найденных в болотах под  Гамбургом. Фрейд не мог выносить этих разговоров и сказал Юнгу, что  тот так много говорит о  трупах, поскольку неосознанно желает ему (Фрейду) смерти. Юнг с возмущением  отверг это, однако несколько лет  спустя, когда он уже расстался  с Фрейдом, ему приснился такой  сон. У него было чувство, что он (вместе с неким черным туземцем) должен убить Зигфрида. Он вышел из дома с ружьем и, когда Зигфрид появился на вершине горы, застрелил его. Затем  его парализовал ужас, он очень  боялся, что его преступление раскроется. К счастью, пошел сильный дождь  и смыл все следы преступления. Когда Юнг проснулся, у него было ощущение, что он должен покончить  жизнь самоубийством, если не сможет дать толкование этому сну. После  некоторых раздумий он пришел к следующему "толкованию"; убить Зигфрида означало не больше не меньше как убить героя  в себе самом и, таким образом, проявить свое смирение. Незначительного  изменения Зигмунда на Зигфрида вполне хватило человеку, чьим наиболее значительным достижением была интерпретация  снов, для того, чтобы скрыть от самого себя действительное значение сна. Если задать вопрос, как стало возможным  столь интенсивное вытеснение, то ответ звучит следующим образом: сон был выражением его некрофильного  ориентирования, однако Юнг не был  в состоянии объяснить значение этого сна, поскольку он интенсивно вытеснил это общее ориентирование. В данную картину вполне вписывается тот факт, что Юнг был более всего очарован прошлым и лишь изредка - настоящим и будущим, камни были его любимым материалом и в детстве он мечтал о том, чтобы Бог разрушил церковь, ниспровергнув на нее большую кучу нечистот. В его симпатиях к Гитлеру и в расовых теориях также находит свое выражение склонность к людям, которые любят мертвое. Однако, с другой стороны, Юнг был необычайно творческим человеком, а творчество является прямой противоположностью некрофилии. Он разрешил свой внутренний конфликт благодаря тому, что уравновесил деструктивные силы в себе своим желанием и способностью лечить и сделал свой интерес к прошлому, мертвому, и разрушению предметом блестящих умозаключений.

Этим  описанием некрофильного ориентирования я могу создать впечатление, что  все приведенные здесь признаки должны непременно присутствовать у  некрофила. И все же это верно, что столь различные признаки, такие, как потребность убивать, поклонение силе, влечение к мертвому и грязному, садизм, желание превратить органическое в неорганическое посредством "порядка", в равной мере относятся  к основным установкам. Тем не менее  у отдельных индивидов имеются  существенные различия в силе соответствующих  устремлений.

Каждый  из упомянутых здесь признаков может  быть выражен у одного больше, у  другого меньше. Такие же значительные различия существуют у разных людей  в зависимости от того, в каком  соотношении находятся их некрофильные и биофильные черты и до какой  степени они осознают или рационализируют  некрофильные тенденции. Однако понятие  некрофильного типа личности ни в  коем случае не является абстракцией  или обобщением различных несовместимых  тенденций поведения. Некрофилия представляет собой основополагающее ориентирование, она является как раз тем ответом  на жизнь, который находится в  полном противоречии с жизнью; она  является наиболее болезненным и  опасным среди всех жизненных  ориентирований, на которые способен человек. Она является настоящей  перверсией: хотя некто жив, он любит  не живое, а мертвое, не рост, а деструктивность. Если некрофил отважится дать себе отчет в собственных чувствах, то лозунг своей жизни он выразит  в словах: "Да здравствует смерть!". Противоположностью некрофильному  ориентированию является биофильное ориентирование, которое по своей сути есть любовь к живому. Как и некрофилия, биофилия не состоит из одной-единственной существенной черты, но представляет собой тотальное  ориентировчние, полностью определяющее образ жизни человека. Оно утверждает себя в его телесных процессах, в  его чувствах, мыслях, и жестах, биофильная ориентация выражается во всем человеке. В своей самой элементарной форме  она проявляется в тенденции  жить, что можно обнаружить у любого живого организма. В противоположность  теории Фрейда об "инстинкте смерти", я разделяю точку зрения многих биологов и философов, что имманентное  свойство любой живой субстанции - жить и сохраняться в жизни. Спиноза  выражает это следующим образом: "Всякая вещь, насколько от нее  зависит, стремится пребывать в  своем существовании (бытии)". (Спиноза. Этика. Часть 3. Теорема 6.) . Это стремление обозначается им как "действительная сущность самой вещи" (там же. Теорема 7).

Эту тенденцию  жить мы наблюдаем у любой живой  субстанции вокруг нас: у травы, которая  сквозь камни ищет свой путь к свету  и жизни, у животного, которое  борется до последнего, чтобы избежать смерти, у человека, который делает почти все, чтобы сохранить себе жизнь.

Тенденция к сохранению жизни и борьбе против смерти является элементарнейшей формой биофильного ориентирования и присуща  любой живой материи. До тех пор, пока речь идет о тенденции сохранить  жизнь и бороться против смерти, она представляет собой лишь один аспект стремленияк жизни. Другой аспект, более позитивный, состоит в том, что живая субстанция имеет тенденцию  к интеграции и объединению; она  обнаруживает тенденцию объединяться и расти соответственно структуре. Объединение и совместный рост характерны для всех процессов жизни, причем это имеет отношение не только к клеткам, но также и к мышлению, чувствам.

Элементарнейшим выражением этой тенденции является соединение клеток и организмов, от не-сексуального слияния клеток до сексуального соединения у животных и людей. В последнем случае сексуальное  соединение происходит через притяжение, существующее между мужским и  женским полами. Полярность мужчины  и женщины образует ядро потребности  к соединению, от которого зависит  продолжение человеческого рода. Вероятно, именно поэтому природа  оснастила человека самым интенсивным  чувством наслаждения при соединении обоих полов. В результате этого  соединения биологически обычно появляется новое существо. Соединение, рождение и рост составляют цикл жизни, так  же как цикл смерти состоит из прекращения  роста, из дезинтеграции и распада.

Но даже если половой инстинкт биологически служит жизни, с психологической  точки зрения он совсем не обязательно  является выражением биофилии. Кажется, едва ли существует какая-либо интенсивная  эмоция, которая не была бы связана  с половым инстинктом. Тщеславие, желание быть богатым, жажда приключений  и даже инстинкт смерти равным образом  могут поставить себе на службу половой  инстинкт. Можно строить различные  догадки, почему так происходит, и  пытаться предположить, что это хитрость природы, которая создала половой  инстинкт столь приспособляемым; что  он может быть мобилизован через  интенсивные устремления любого рода, даже если они находятся в  противоречии с жизнью. Но какова бы ни была причина, едва ли можно сомневаться, что половой инстинкт и деструктивность  тесно взаимосвязаны. (При рассмотрении факта смешения инстинкта смерти с инстинктом жизни Фрейд особо  указывал на эту взаимосвязь, которая  встречается в случаях проявления садизма и мазохизма.) Садизм, мазохизм, некрофагия * и копрофагия * являются перверсиями * не только потому, что  они отклоняются от обычных норм сексуального поведения, но еще и  потому, что они представляют собой  именно фундаментальные перверсии, то есть смешение живого и мертвого .