3. Э.Фромм «Душа человека, ее способность к добру и злу»

Очень часто ощущение опасности и вытекающее из него реактивное насилие покоятся не на реальной данности, а на манипуляциях мышления; политические и религиозные  вожди убеждают своих сторонников, что им угрожает некий враг, возбуждая, таким образом, субъективное чувство  реактивной враждебности. На этом базируется устанавливаемое капиталистическими и коммунистическими правительствами, а также римско-католической церковью различие между справедливыми и  несправедливыми войнами, что в  высшей степени сомнительно, поскольку  обычно каждая из противоборствующих сторон способна представить свою позицию  в качестве защиты от нападения. Едва ли имела место агрессивная война, которую нельзя было бы представить  как войну оборонительную. Вопрос о том, кто по праву мог бы сказать  о себе, что он защищался, обычно решается победителями и лишь изредка, причем гораздо позже, более объективными историками. Тенденция представлять любую войну в качестве оборонительной показывает следующее: во-первых, большинство  людей, во всяком случае во многих цивилизованных странах, не позволяет склонить себя к убийству и смерти, если предварительно их не убедить, что они делают это  для защиты своей жизни и свободы; во-вторых, это показывает, как легко  убедить миллионы людей в том, что им якобы угрожает опасность  нападения и потому они должны себя защищать. Эта подверженность чужому влиянию покоится прежде всего  на недостатке независимого мышления и чувствования, а также на эмоциональной  зависимости подавляющего большинства  людей от их политических вождей. Если эта зависимость существует, то почти  все доводы, которые высказываются  в достаточно требовательной и убедительной форме, принимаются за чистую монету. Психологические последствия, конечно, одинаковы, идет ли речь о мнимой или  о подлинной опасности. Люди чувствуют  угрозу себе и готовы убивать и  разрушать для собственной защиты. Подобный механизм мы находим при  параноидальной мании преследования, только здесь речь идет не о группе, а об отдельном человеке. Однако в обоих случаях индивид субъективно  чувствует угрозу для себя и реагирует  на нее агрессивно. Другой тип реактивного  насилия возникает через фрустрацию *. Агрессивное поведение наблюдается  у животных, детей и взрослых, когда остается неудовлетворенным  их желание или потребность. Такое  агрессивное поведение представляет собой попытку, зачастую напрасную, приобрести силой то, чего некто  был лишен. При этом, несомненно, речь идет об агрессии на службе жизни, но не ради разрушения. Поскольку фрустрация потребностей и желаний в большинстве обществ была и по сей день остается обычным явлением, не стоит удивляться, что насилие и агрессия постоянно возникают и проявляют себя.

Агрессии, вытекающей из фрустрации, сродни враждебность, возникающая из зависти и ревности. Как ревность, так и зависть  являются специфическими видами фрустрации. Они восходят к тому, что Б обладает чем-то таким, что хотел бы иметь  А, или Б любит некая личность, любви которой домогается А. В  А просыпается ненависть и  враждебность по отношению к Б, который  получает то, что хотел бы, но не может  иметь А. Зависть и ревность - это  фрустрации, которые обостряются  еще и тем, что А не только не получает желаемого, но и кто-то другой этим пользуется вместо него. История  о Каине *, убившем своего брата, а  также история Иосифа и его  братьев* являются классическими примерами  ревности и зависти.

Психоаналитическая  литература содержит в избытке клинические  сведения об этих феноменах. Следующий  тип, который хотя и родствен реактивному  насилию, все же на один шаг ближе  к патологическому, - это насилие  из мести. При реактивном насилии  речь идет о том, чтобы уберечься  от угрозы нанесения ущерба, и потому этот вид биологической функции  служит выживанию. При мстительном  насилии, напротив, ущерб уже нанесен, так что применение силы не является больше функцией защиты. Оно имеет  иррациональную функцию магическим образом снова сделать как  бы несвершившимся то, что реально  свершилось. Мы обнаруживаем мстительное  насилие у отдельных личностей , а также у примитивных и  цивилизованных групп.

Если  мы проанализируем иррациональный характер этого типа насилия, то сможем продвинуться на шаг дальше. Мотив мести обратно  пропорционален силе и продуктивности группы или отдельного индивида. Слабак и калека не имеют другой возможности  восстановить разрушенное самоуважение, кроме как отомстить в соответствии с lex talionis (глаз за глаз, зуб за зуб). Напротив, продуктивно живущий человек  совсем или почти совсем не имеет  в этом нужды. Даже если его ущемляют, оскорбляют или ранят, он как раз  благодаря продуктивности своей  жизни забывает о том, что было сделано ему в прошлом. Его  способность творить проявляется  сильнее, чем его потребность  мстить. Правильность этого анализа  легко подтверждается с помощью  эмпирических данных как применительно  к отдельному индивиду, так и к  общественной сфере. Психоаналитический материал показывает, что зрелый, продуктивный человек в меньшей степени  мотивирован жаждой мести, чем невротик, которому тяжело вести полную, независимую  жизнь и который часто склоняется к тому, чтобы поставить на карту  все свое существование ради мести. При тяжелых психических заболеваниях месть становится господствующей целью  жизни, поскольку без мести не только самоуважение, чувство собственного достоинства, но и переживание идентичности находится под угрозой разрушения.

Следует также констатировать, что в отсталых группах (в экономическом, культурном или эмоциональном отношении) чувство  мести (например, за национальное поражение), по-видимому, является наиболее сильным. Так, мелкая буржуазия, которой в  индустриальных обществах приходится хуже всех, во многих странах является главным рассадником чувства  мести, расистских и националистических чувств. При "проективном опросе" можно легко установить корреляцию между интенсивностью чувства мести  и экономическими и культурным обнищанием. Несколько труднее правильно  понять месть в примитивных обществах. Во многих из них мы находим интенсивные  и даже институционализированные чувства и модели мести, и вся группа чувствует себя обязанной мстить, если одному из сочленов нанесен ущерб.

Решающую  роль здесь могут играть два фактора. Первый довольно точно соответствует  упомянутому выше - это атмосфера  психической бедности, которая господствует в примитивной группе, что делает месть необходимым средством  для компенсации потери. Второй фактор - это нарциссизм, явление, о котором  я буду подробно говорить в четвертой  главе. Здесь я хотел бы ограничиться следующей констатацией: в примитивной  группе господствует столь интенсивный  нарциссизм, что любая дискредитация  самомнения членов группы оказывает  на них исключительно пагубное воздействие  и неизбежно вызывает сильную  враждебность.

В тесном родстве с мстительным насилием находится следующий вид деструктивности, который можно объяснить потрясением  веры, что нередко имеет место  в жизни ребенка. Что следует  понимать под "потрясением веры"?

Ребенок начинает свою жизнь, веря в любовь, добро и справедливость. Грудной  ребенок доверяет материнской груди; он полагается на то, что мать готова накрыть его, когда он мерзнет, и  ухаживать за ним, когда он болен. Это доверие ребенка может  относиться к отцу, матери, дедушке, бабушке или какому-либо другому  близкому лицу; оно может так же выражаться, как вера в Бога. У  многих детей эта вера испытывает потрясение уже в раннем детстве. Ребенок слышит, как отец лжет в  важном деле; он переживает его трусливый  страх перед матерью, причем отцу ничего не стоит подвести ребенка, чтобы  ее успокоить; он наблюдает родителей  во время полового акта, при этом отец, возможно, представляется ему  грубым животным; он несчастен и  запуган, но ни мать, ни отец, которые  якобы так озабочены его благополучием, не замечают этого, они совершенно не слушают его, когда он говорит  об этом. Так все снова и снова  происходит потрясение этой первоначальной веры в любовь, в правдивость и  справедливость родителей. У детей, воспитанных в религиозной среде, эта потеря веры иногда относится  непосредственно к Богу. Ребенок  переживает смерть птички, которую  он любит, друга или сестрички, и  его вера в доброту и справедливость Бога может быть поколеблена. Однако это едва ли важно для того, чей  авторитет это затрагивает, идет ли речь о вере в человека или  в Бога, При этом постоянно разрушается  вера в жизнь, в возможность доверять жизни. Конечно, каждый ребенок проходит через ряд разочарований; однако решающими являются тяжесть и  горечь одного особого разочарования. Это первое, главное переживание, разрушающее веру, часто имеет  место в раннем детстве: в возрасте четырех, пяти или шести лет или  даже гораздо раньше - в возрасте, в котором позже едва ли себя помнят.

Нередко окончательное разрушение веры происходит в гораздо более позднем возрасте, когда человек был обманут  другом, возлюбленной, учителем, религиозным  или политическим вождем, которым  он верил. При этом лишь изредка речь одет о единственном случае; это, скорее, целый ряд более мелких переживаний, которые, будучи вместе взятыми, разрушают  веру человека.

Реакция на подобные переживания бывает разной. Один, возможно, реагирует таким  образом, что теряет свою зависимость  от лица, разочаровавшего его, он становится тем самым более независимым  и потому бывает в состоянии искать себе новых друзей, учителей и возлюбленных, которым он доверяет и в которых  он верит. Это является наиболее желательной  реакцией на прежние разочарования. Во многих других случаях они приводят к тому, что человек становится скептиком, надеется на чудо, которое  вернет ему его веру, он испытывает людей и, разочаровавшись в них, снова испытывает других людей, или, чтобы вновь обрести свою веру, он бросается в объятия могущественного  авторитета (церкви, политической партии или вождя). Нередко свое отчаяние, потерю веры в жизнь он преодолевает посредством судорожной погони за мирскими ценностями - деньгами, властью или престижем.

В контексте  насилия следует упомянуть еще  одну важную реакцию. Глубоко разочарованный человек, который чувствует себя обманутым, может начать ненавидеть жизнь. Если ни на что и ни на кого нельзя положиться, если вера человека в добро и справедливость оказывается  только глупой иллюзией, если правит дьявол, а не Бог, тогда жизнь действительно  достойна ненависти, и боль последующих  разочарований становится далее  невыносимой. Именно в этом случае хочется  доказать, что жизнь зла, люди злы  и сам ты зол. Разочарование в  вере и любви к жизни делают человека циником и разрушителем. Речь, таким образом, идет о деструктивности  отчаяния, разочарование в жизни  ведет к ненависти к жизни.

В моей клинической деятельности я часто  встречал подобные глубокие переживания  потери веры; они часто образуют характерный лейтмотив в жизни  человека. То же самое относится  к общественной сфере, когда вождь, которому верят, оказывается плохим или неспособным. Тот, кто не реагирует  на это с усиленной независимостью, часто впадает в цинизм и деструктивность. Все перечисленные формы насилия  так или иначе все же стоят  на службе у жизни (либо магически, либо по меньшей мере как следствие  понесенного ущерба или разочарования  жизнью), в то время как компенсаторное насилие, о котором сейчас пойдет речь, патологично в большей степени, хотя и не в такой, как некрофилия, к рассмотрению которой мы перейдем в третьей главе.

Под компенсаторным насилием я понимаю насилие, служащее импотентному человеку в качестве замены продуктивной деятельности. Чтобы пояснить, что я понимаю под "импотенцией", я должен сделать несколько замечаний. Хотя человек является объектом властвующих  над ним природных и общественных сил, тем не менее его нельзя рассматривать  только в качестве объекта соответствующих  обстоятельств. Он обладает волей, способностью и свободой преобразовывать и  изменять мир, хотя и в известных  границах. Решающим при этом является не сила его воли и размеры свободы (о проблеме свободы см. ниже), а  тот факт, что человек не выносит  абсолютной пассивности. Это заставляет его преобразовывать и изменять мир, а не только самому становиться  преобразованным и измененным. Эта  человеческая потребность находит  свое выражение уже в пещерных рисунках самого раннего периода, во всем искусстве, в любой работе, а  также в сексуальности. Вся эта  деятельность возникает из способности  человека направлять свою волю на определенную цель и работать до тех пор, пока цель не будет достигнута. Его способность  применять свои силы подобным образом  является потенцией. (Сексуальная потенцяя есть лишь особая форма этой потенции.) Если человек из-за слабости, страха, некомпетентности или чего-то подобного  не в состоянии действовать, если он импотентен, то он страдает. Это страдание  от импотенции приводит к разрушению внутреннего равновесия, и человек  не может принять состояния полной беспомощности без того, чтобы  не попытаться восстановить свою способность  к действию. Может ли он это сделать  и каким образом? Одна возможность  заключается в том, чтобы подчинить  себя некой личности или группе, которая располагает властью, и  идентифицировать себя с ней. Посредством  такой символической причастности к жизни другого человек обретает иллюзию самостоятельного действия, в то время как на самом деле он лишь подчиняет себя тем, кто действует, и становится их частью. Другая возможность - и она больше всего интересует нас в связи с нашим исследованием - это когда человек использует свою способность разрушать.

Созидание жизни означает трансцендирование  своего статуса как тварного существа, которое, подобно жребию из чаши, брошено  в жизнь. Разрушение жизни также  означает ее трансцендирование и  избавление от невыносимых страданий  полной пассивности. Созидание жизни  требует известных свойств, которые  отсутствуют у импотентного человека. Разрушение жизни требует только одного: применения насилия. Импотенту  нужно только обладать револьвером, ножом или физической силой, и  он может трансцендировать жизнь, разрушая ее в других или в самом себе. Таким образом, он мстит жизни  за то, что она его обделила.