Из  истории социологической  мысли 
 
 

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ МОТИВЫ  
В СИСТЕМЕ НАУЧНЫХ И ФИЛОСОФСКИХ ВОЗЗРЕНИЙ  
ВИЛЬГЕЛЬМА ВУНДТА^*

Д.Г. Подвойский

Кафедра социологии

Российский  университет дружбы народов

ул. Миклухо-Маклая, 6, 117198, Москва, Россия

Е-mail: dpodvoiski@yandex.ru 
 

Постановка  проблемы

  Был ли Вильгельм Вундт социологом? Сам  он, вероятнее всего, ответил бы на этот вопрос отрицательно. Действительно, социологом в собственном смысле он не был, таковым себя не считал, и, вообще, к социологии (или точнее, – к самому слову «социология») относился довольно скептически. У Вундта нет ни одного труда, про который можно было бы сказать, что он посвящен исключительно социологической проблематике. В сущности, никакой особой, самостоятельной социальной теории у Вундта мы не находим.

  Принято считать, что Вундт был одним  из родоначальников социальной психологии, – одним из тех, кто решительно отстаивал право этой науки на дисциплинарное самоопределение. Здесь  историографы гуманитарного знания имеют в виду так называемую «психологию народов». Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что вундтовская версия «психологии народов» на самом деле (т.е. именно в содержательном отношении) была очень мало похожа на ту научную сферу, которую мы сегодня привыкли именовать социальной психологией. В конкретно-содержательном аспекте Вундта как автора концепции «психологии народов» интересовали такие, – надо сказать, довольно специфические, – коллективно-психологические явления как язык, мифы и обычаи. Как видно, его интерес склонялся, главным образом, к изучению своего рода «первофеноменов» коллективной духовной жизни. Разумеется, пригодный эмпирический материал для исследований подобного рода заимствовался, в основном, из этнографических и антропологических источников (поскольку речь в указанном случае шла, прежде всего, о древних и примитивных сообществах). Известно также, что в структуре «понятийной троицы» язык – мифы – обычаи внимание Вундта более всего привлекал ее первый член. В общем, «психология народов» в данном содержательном контексте, – если смотреть на нее с точки зрения состояния современной науки, – балансировала где-то на грани между психологически ориентированной культурной антропологией и социологизированной психолингвистикой. Если же говорить об общеметодологических рассуждениях и концептуальных принципах, которые Вундт кладет в основание собственного проекта «психологии народов», то про них можно сказать, что они (в аспекте собственного непреходящего эвристического значения) скорее могут быть отнесены к области теоретической социологии, нежели к области социальной психологии в собственном смысле.

  Вундт никогда не называл себя социологом, но в своем творчестве он, тем  не менее, поднимал важные социологические  проблемы и решал важные социологические  задачи. Социологические мотивы в творчестве Вундта в российской историко-научной литературе на сегодняшний день остаются еще очень мало изученными. О Вундте даже в «базовой», «хрестоматийной» историко-социологической литературе не говорится ничего или почти ничего¹. О его социологических идеях лишь упоминают, никогда не останавливаясь на их подробном рассмотрении. В результате, Вундт в сознании наших историков социологии превращается в «фигуру второго (или даже третьего) ряда». Его творчеству обычно посвящается лишь несколько абзацев в обзорных статьях, в которых описывается процесс становления и развития так называемого «психологического направления» в западной социологии. Таким образом, Вундт попадает в весьма разношерстную интеллектуальную компанию, – обычно наряду с Тардом, Лебоном, Уордом, Гиддингсом, Мак-Дугаллом, иногда Фрейдом, и некоторыми другими теоретиками. Причем обо всех из названных выше ученых в данном контексте обычно говорится гораздо больше, чем о Вундте. Всех их, – и Вундта вместе с ними, – как представителей «психологического направления», часто называют «сторонниками психологизма» (хотя эта характеристика применительно к концепции Вундта является в корне неверной, ибо он, оставаясь всю свою жизнь истинным энтузиастом психологии, никогда не разделял методологических предрассудков психологического редукционизма). И такие характеристики даются, даже несмотря на то, что по духу своей концепции «психолог» Вундт, очевидно, стоял гораздо ближе к социологии, чем, скажем, «социолог» Тард.

  Вундт всю свою жизнь считал себя, прежде всего, психологом, и он действительно был им. Причем он являлся, без сомнения, выдающимся психологом. В области психологии он был «величиной первого порядка». Об этом знают все – и психологи, и социологи. И в результате знаменитый ученый оказался заложником собственного «одностороннего имиджа». Слава и известность Вундта как психолога как бы сами собой определяют доминантное направление исследований его творчества. Эти слава и известность затмевают собой все остальное, - все то, что может быть обнаружено в структуре воззрений данного мыслителя наряду с его собственно психологическими достижениями.

  Итак, как мы видим, факт недостаточной  изученности творчества Вундта в  «специфически социологическом» ключе  является по сути своей не только досадным, но также и вполне объяснимым. В целом же, все вышесказанное вполне недвусмысленно свидетельствует о том, что задачу изучения интеллектуального наследия В. Вундта с социологической точки зрения можно считать не только оправданной, но и потенциально перспективной.

  Взгляды Вундта сами по себе для российских специалистов по истории мысли, интересующихся его творчеством, не должны представлять сколько-нибудь большой тайны². Многие его труды были изданы на русском языке еще в ХIХ веке. Вообще, имя этого ученого в дореволюционной России было довольно хорошо известно читающей публике. Вундту довелось пережить Первую мировую войну, но в сознании большинства своих современников он все же оставался, прежде всего, человеком (ученым и мыслителем) ХIХ столетия. При жизни он был слишком хорошо известен, даже знаменит – причем не только у себя на родине, но и за рубежом. В ХХ веке о Вундте, его идеях и трудах говорят уже гораздо меньше: знаменитый в прошлом мыслитель оказывается незаслуженно забытым, – забытым не в том смысле, что его имя более не упоминается в учебниках, монографиях и статьях по истории науки, но как раз именно в том смысле, что оно все чаще упоминается исключительно в историко-научном контексте.

Общие контуры интеллектуального  портрета и основные вехи творческой биографии

  Вильгельм Макс Вундт родился 16 августа 1832 года в Неккарау (Neckarau) близ Маннгейма (Баден) в семье лютеранского пастора. Своей будущей специальностью Вильгельм выбирает медицину. Начиная с 1851 года, он изучает медицинские и биологические дисциплины в университетах Тюбингена, Берлина и Гейдельберга. При этом внимание молодого Вундта привлекают, прежде всего, фундаментальные проблемы медицинской науки. Он интересуется анатомией и особенно физиологией. Интерес к последней пробуждается у Вундта не в последнюю очередь благодаря лекциям знаменитого берлинского профессора Иоганнеса Петера Мюллера, автора концепции «специфической энергии органов чувств». После окончания полного курса обучения и защиты диссертации Вундт остается в Гейдельбергском университете, где продолжает работать под началом Г. Гельмгольца, приглашенного туда в 1858 году в качестве профессора физиологии. Некоторое время молодой ученый работает в университетской физиологической лаборатории в должности ассистента. Вундт ведет практические занятия со студентами и одновременно занимается самостоятельными научными исследованиями. Его интересы в этот период уже вполне сосредоточены в области физиологии органов чувств и нервной (в том числе высшей нервной) деятельности. К данному периоду относится одна из первых его научных работ – «Очерки по теории чувственных восприятий» (1859-1862). Проблемой восприятия (и в особенности проблемой визуального восприятия пространства) в то время занимались многие естествоиспытатели. К их числу относились, между прочим, и упомянутые выше «интеллектуальные наставники» молодого ученого – Мюллер и Гельмгольц.

  Однако  проблему восприятия с помощью одних  только физиологических данных решить было невозможно. И Вундт это отлично  осознавал, – причем осознавал гораздо лучше, чем его предшественники. Исследователь высших нервных процессов уже не мог себе позволить быть просто биологом. Природа изучаемых им явлений характеризуется принципиально дуальным характером: она столь же физиологична, сколь и психологична. Для того чтобы продолжать свои исследования, Вундту необходимо было обратиться к изучению психологии, – области в высшей степени туманной и загадочной. У исследователей, воспитанных в «лучших традициях» естественнонаучной учености, – к числу которых, несомненно, можно было бы причислить и самого Вундта, – были все основания относиться к психологии с известной долей скептицизма и подозрительности. Область психологии в сознании естествоиспытателей представлялась своего рода «предметно-дисциплинарным Рубиконом». По ту сторону последнего располагалось «враждебное царство» – царство схоластики и метафизики. Здесь следует иметь в виду, что психологии как самостоятельной дисциплины, имеющей свой вполне определенный предмет и использующей для его изучения свои вполне определенные и надежные методы, в середине ХIХ столетия еще не существовало. Психология на тот момент определялась большинством представителей тогдашнего научного сообщества как дисциплина специфически философская.

  Кроме того, важно помнить, что речь здесь идет о Германии. В Германии же психология находилась не просто в зависимости философии, но в зависимости от немецкой философии (т.е. именно от немецкой классической «идеалистической» философии). Центральное место в рамках категориального пространства такой - философски фундированной - психологии занимало понятие души. Здесь перед учеными явно или неявно вставал следующий вопрос: как мы можем изучать такое понятие как «душа», или, вообще, возможно ли изучение названного понятия в рамках науки? Этот же вопрос будут себе задавать и психологи в ХХ столетии, и в данном аспекте представляется весьма симптоматичным тот факт, что большинство появившихся и сформировавших собственный концептуальный аппарат уже в ХХ веке психологических школ будет стремиться по возможности устранять из своего профессионального вокабулярия понятия, подобные понятию «души» (самым ярким примером в указанном отношении, конечно же, может служить бихевиоризм). Однако в ХIХ столетии, и особенно в Германии, позиции методологического натурализма и эмпиризма в психологии были еще не столь сильны, и, с другой стороны, авторитет классической философии был еще слишком велик.

  Из  такой ситуации как будто бы существовало только два выхода, - причем оба крайние. Можно было либо превратить «душу» в эпифеномен физической реальности, приписав ей тем самым статус простого продукта деятельности мозговых центров, либо продолжать рассуждать о нематериальном субстрате души в духе классической спиритуалистической метафизики. Очевидно, оба выхода были тупиковыми. Первый, несмотря на свою кажущуюся научность, не обладал сколько-нибудь значительной эвристической ценностью, поскольку в концептуальном масштабе его категорий психология полностью, без остатка, растворялась в биологии. Это был обычный, заурядный – хотя и, конечно же, очень воинственный – вульгарный материализм. Когнитивный инструментарий такого подхода, разумеется, не давал возможности адекватно объяснять сложные процессы, определяющие специфику реалий духовной жизни мыслящего человечества. Противоположная точка зрения представлялась неудовлетворительной в том отношении, что она оперировала не понятиями реальных фактов, но внеэмпирическими категориями.

  Таким образом, получается, что психологию, еще не ставшую толком наукой, в  середине прошлого века раздирали на части ее могущественные соседи по предмету. Естествознание тянуло «ковер интеллектуального влияния» в одну сторону, а философия – в другую. В этом споре не было правого, ибо правота заключалась в третьей позиции. Психологии нужно было искать свой путь, свою дорогу, пытаясь при этом по мере сил и возможностей освобождаться от «дурного наследства» собственных былых привязанностей и соответствующих им внешних инодисциплинарных зависимостей. Вундт как раз и выбирает этот «третий путь». Его профессиональный интерес проникает в «опасную» область психологии вполне естественно. Вундт как будто бы не замечает того самого Рубикона, о котором мы упоминали выше. Он – естествоиспытатель, физиолог – уже находится по ту сторону «запретной черты», разделяющей царство природы и царство духа. И здесь, на наш взгляд, не следует искать какой-либо смены ориентиров, возникновения новых исследовательских увлечений и пристрастий. Эволюция научных взглядов Вундта не дискретна, в ее структуре не существует этапов, через границы между которыми нужно было бы «перескакивать». Вундт становится психологом, а впоследствии и философом, не потому, что он с какого-то времени перестает интересоваться физиологией. Его мысль не скачет «с ветки на ветку»³, она развивается постепенно, переходя от одного предмета к другому, увлекаемая собственной внутренней динамикой. Вундт становится психологом и философом именно потому, что на предшествующей стадии своего интеллектуального развития он занимался физиологией. Просто Вундт как ученый-физиолог начинает ставить перед собой вопросы, ответить на которые, оставаясь исключительно в рамках проблемного пространства физиологии, оказывается невозможно. Поэтому-то Вундт и становится психологом. В психологии он обретет свою душевную страсть, эта наука станет его глубочайшей интеллектуальной привязанностью.