Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Ноября 2009 в 15:09, Не определен
Статья
Народный дух проявляет себя прежде всего в продуктах коллективного творчества людей; причем веяния его распространяются в структурах индивидуальной человеческой психики отнюдь не обязательно на уровне высокой рациональной рефлексии. Действительное и «полнокровное» воплощение жизни народной души, по мнению Вундта, мы можем наблюдать лишь в трех сферах – в языке, мифах и обычаях. Взятые вместе они представляют собой своего рода «тройственный союз» фундаментальных структурных характеристик народного духа. В рамках души народа язык, мифы и обычаи выполняют те же самые функции, которые в рамках души отдельного человека выполняют представления, чувства и воля. Разумная деятельность души, имеющая своим источником представления, выражает собственное бытие в языковых формах. Чувства, коренящиеся в аффектах, порождают миф. Воля же воплощается в конкретных человеческих поступках, согласующихся с нормами обычая. Язык, мифы и обычаи не являются продуктами индивидуального изобретения. Их формы созидались и видоизменялись в процессе многовековой естественной эволюции жизни человеческого рода. Ни одно из этих явлений не возникло как результат одномоментной ментальной инновации – в каком-то конкретном месте, в какое-то конкретное время. Язык, мифы и обычаи были произведены на свет не «мудростью» каких-то конкретных индивидов, но «мудростью» человеческого сообщества в целом. С этой точки зрения Вундт критикует разного рода индивидуалистические концепции антропосоциогенеза (индивидуалистические теории происхождения языка, религии, государства; теории общественного договора и т.п.)6.
В работах Вундта, посвященных проблематике «психологии народов», можно обнаружить также множество других любопытных с социологической точки зрения идей (причем, что важно, не только методологических, но и конкретно-эмпирических). Обстоятельному освещению этих идей следовало было бы посвятить отдельную статью. В рамках настоящей публикации такая задача разрешена быть не может (что обусловлено прежде всего естественными ограничениями объема всякой «нормальной» журнальной статьи). Однако здесь мы позволим себе все же указать еще на два мотива интеллектуального творчества Вундта. Речь пойдет, во-первых, о взгляде Вундта на проблему «обратной связи» в рамках когнитивной системы взаимодействия «индивидуальная психология – психология народов», и, во-вторых, о характеристике отношения Вундта к современной ему социологии.
Мы уже говорили, что «психология народов» определялась Вундтом как вполне самостоятельная дисциплина, изучающая явления особого рода. Ее законы и принципы не могут быть сведены к законам и принципам индивидуальной психологии. «Психология народов» в сравнении с последней изучает более сложную реальность. Данная отрасль психологического знания уже одним только фактом своего существования преодолевает до известной степени границы сугубо сингуляристских интенций мысли, характерных для общей психологии. Ко всему прочему она обретает способность реально влиять на процесс и результаты индивидуально-психологических исследований. Душа человека в эмпирическом смысле не представляет собой самодостаточной величины. Реальный эмпирический индивид всегда живет в обществе. Его индивидуальная психическая природа не могла бы в полной мере сформироваться в отрыве от его социальной природы. Классическим примером в этом отношении является язык. Развитие индивидуального мышления невозможно себе представить вне инструментального контекста языковых структур. Человек как предмет интереса индивидуальной психологии предстает перед нашим взором, прежде всего, как существо, наделенное способностью к мыслительной деятельности (способностью к свободной комбинации представлений). Процесс мышления всегда воплощается в языковых формах. Но язык как феномен возникает только в обществе – как средство коммуникации мыслящих существ; (именно как таковой, т.е. как социальный феномен, он и изучается новой научной дисциплиной). Таким образом, получается, что знания, добываемые «психологией народов», могут быть полезны не только для нее самой, но также и для индивидуальной психологии.
И, наконец, здесь нам остается прояснить еще один принципиальный момент: как же Вундт, будучи ученым, столь активно пропагандировавшим дело изучения явлений, возникающих в контексте социальной жизни, относился к науке о человеческом обществе? Или, проще говоря, постараемся ответить на вопрос: как Вундт относился к социологии? Для начала следует заметить, что позицию Вундта в отношении данного предмета нельзя оценивать с точки зрения современности. Сравнивать вундтовскую «психологию народов» с социологией, или социальной психологией, или с любой другой из ныне существующих социальных наук (как бы мы ни понимали предмет и предназначение каждой из них) – значит заниматься совершенно бессмысленным делом. «Психологии народов» давно уже не существует. Данный термин не вошел в широкий научный обиход. «Психологии народов» не суждено было дорасти до уровня всеми признанной, институционализированной научной дисциплины. Обстоятельства интеллектуальной биографии социологии (равно как и социальной психологии) складывались более удачным образом. При жизни Вундта слово «социология» имело почти столь же условное значение, что и слово «психология народов». Но история мысли сделала свой выбор. Социология сегодня существует. Существует и социальная психология, и этнография, и антропология, и социолингвистика. У «психологии народов» оказалась иная судьба, поэтому о ней мы сегодня можем только вспоминать.
Что касается отношения Вундта к самому термину «социология», то надо сказать, что эта тема заслуживает того, чтобы посвятить ее обсуждению несколько абзацев текста. Вот что писал по данному поводу историограф вундтовского учения Эдмунд Кёниг: «Вундт относится крайне отрицательно к этому модному в настоящее время увлечению наукой, которая, собственно говоря, еще не существует; даже более, о будущем содержании которой едва ли можно составить ясное представление» [40,с.138.]. Почему Вундт выносит социологии столь суровый приговор? Объяснить позицию Вундта по отношению к социологии, в целом, не трудно. Во всяком случае, его позицию можно понять.
Первым делом здесь следует заметить, что Вундт, как теоретик и методолог наук о духе, написавший основные свои работы в данной области еще в 80-е годы ХIХ века, адресовал собственные критические замечания не социологии вообще, не социологии как науке (ибо таковой в ту пору попросту еще не существовало) но вполне определенной социологии. Понятно, что речь тут шла, прежде всего, о социологии Огюста Конта. Само слово «социология» чуть ли не до самого конца ХIХ столетия у большинства представителей западноевропейского научного мира будет ассоциироваться почти исключительно с именем Конта. В то время почти все исследователи, называвшие себя социологами, считали себя также, – разумеется, в большей или меньшей степени – последователями вышеупомянутого мыслителя. Имело место и обратное: те, кто относился к идейному наследию Конта холодно или критически, как правило, относились подобным же образом и к контовскому терминологическому нововведению. Конт был слишком уж противоречивой фигурой. Кажется, ни один из крупных мыслителей-непозитивистов не относился к его теории однозначно положительно. Вторую половину ХIХ века в этом смысле можно считать вполне показательной: Конт как основоположник новой науки о человеческом обществе в то время, очевидно, еще не был понят и оценен до конца (особенно в Германии).
Вундта, конечно, нельзя назвать антипозитивистом. Вероятно, в некоторых аспектах теория Конта могла ему даже импонировать. Но и позитивистом Вундт также не был. Вундт был психологом, и во всех дисциплинарных спорах он, естественно, отстаивал позиции психологии. Конт же, как мы помним, в своей знаменитой классификации наук не выделил для психологии никакого особого – достойного ее притязаний – места. Он ее просто проигнорировал, перешагнул через нее в своем пути от биологии к социологии. Он разделил ее предмет между двумя последними. Великий парижский затворник обошелся с психологией приблизительно так же, как в свое время властители трех европейских супердержав обошлись с территориальными владениями польского королевства. У Конта, разумеется, на этот счет были свои соображения, причем Вундт при иных полемических обстоятельствах с некоторыми из них мог бы, наверное, согласиться. Однако выводы Конта насчет судьбы психологии Вундт никак принять не мог. Такие выводы унижали его профессиональное самолюбие. Чем можно было ответить Конту? – Да тем же: …Никакой социологии как особой науки не существует! Вы спрашиваете – почему? Да потому что места не осталось – все уже занято! Нет ни одной области социальной жизни, которая не изучалась бы так или иначе какой-либо из уже существующих гуманитарных наук. Если же социология – просто «вывеска», если она – только собирательное название для совокупности отдельных обществоведческих дисциплин, то тогда в ней нет ничего нового, ничего такого, что могло бы оправдать те поистине грандиозные надежды, которые возлагают на нее ее восторженные поклонники…
Критику Вундта по тем временам (80-е гг. ХIХ в.) в целом можно было считать вполне справедливой. Основные работы, посвященные проблеме «предметной спецификации» пространства исследовательских интересов социологической науки (к числу таковых относились, например, работы Г. Зиммеля [77; 78]) будут написаны несколько позднее. В 70-80-е годы ХIХ столетия вопрос об особенностях и отличительных чертах «специфически социологического» взгляда на человеческое общество оставался еще принципиально не разрешенным. Социологи ХIХ века хотели многого, очень многого – они претендовали на изучение чрезвычайно широкого круга явлений. Подобного рода амбиции в сознании большинства представителей тогдашнего научного сообщества, естественно, должны были порождать довольно противоречивые чувства: кого-то они могли «вдохновлять», а кого-то, напротив, «раздражать». Для тех, кто называл себя социологами, основная проблема заключалась в том, что им самим было не вполне ясно, чего же именно они хотят. Все это вызывало резонные возражения со стороны представителей смежных дисциплин, естественно стремившихся охранять пограничные рубежи собственных интеллектуальных владений. Позицию Вундта в данном смысле можно считать вполне объяснимой. Правда, в конкретном случае Вундта ситуация негативного отношения к социологии отягощалась еще одним обстоятельством.
Для Конта, как известно, социология была «царицей наук». В своих трудах он воздавал ей царские почести. Все это, естественно, не могло не возмущать Вундта, ведь Вундт склонен был относиться почти с таким же уважением к другой научной дисциплине. В представлении Вундта психология являлась руководящей и направляющей силой прогресса системы гуманитарного знания в целом. Она была для него его личным Beruf – призванием и профессией одновременно. С этой точки зрения, контовская социология должна была казаться ему своего рода «интеллектуальной самозванкой». Социология (в глазах Вундта) оспаривала у психологии принадлежащую ей по праву «корону интеллектуального первенства». Защищать психологию от таких нападок Вундт считал делом своей чести. Он не мог допустить попрания «святых прав» психологии как науки. В этом было его credo, в этом он видел свой первостепенный профессиональный долг.
Вундт
умер в один год с Максом Вебером.
(Правда, Вундту в тот злосчастный год
«стукнуло» восемьдесят восемь, а Веберу
– всего пятьдесят шесть). В общем, если
ориентироваться в масштабах интеллектуальной
хронологии, предоставляемой в наше распоряжение
историей общественной мысли, руководствуясь
при этом сугубо формальными принципами,
то можно было бы, наверное, утверждать,
что Вундту довелось-таки пережить эпоху
«золотого века» немецкой социологии.
Однако, все же, с другой стороны, есть
основания полагать, что этот самый «золотой
век» прошел мимо Вундта, как бы обойдя
его стороной. Мировую славу немецкой
социологии принесет поколение Тённиса,
Зиммеля и М. Вебера. Немецкая социология
преодолеет позитивизм и натурализм, избавится
от большинства бросающихся в глаза «концептуально-
Вундт
не стал социологом в собственном
смысле, но его вклад в историю
развития социологической науки
все же можно считать весьма значительным.
Сам строй мышления Вундта, как мы
имели возможность убедиться выше, – по
сути своей чрезвычайно социологичен.
Вундт был одним из немногих интеллектуалов-первопроходцев,
кто разведывал и осваивал подходы к социологии
в те времена, когда эта наука еще не добилась
окончательного признания. На данном поприще
его достижения были довольно существенными,
во всяком случае, более существенными,
чем у других сторонников психологической
ориентации. Творчество Вундта создавало
специфическую атмосферу, формировало
особый фон, в контекстуальных рамках
которых будет протекать в дальнейшем
процесс развития общественно-научного
знания. Социологи согрешили бы перед
истиной, если бы решили настаивать на
том, что Вундт для них «чужой». В качестве
ultima ratio позволим себе напомнить нашим
коллегам об истории про доброго самаритянина.
Ведь случай Вундта – это как раз и есть
тот самый случай…
Информация о работе Социологические мотивы в системе научных и философских воззрений В. Вундта