Проблемы перевода

 

 С.Б. Переслегин

Доклад  с Интерпресскона 1992.

ПРОБЛЕМЫ  ПЕРЕВОДА 

На берегу все той же реки ученые нашли большой, тщательно обтесанный камень с надписью:

“Весной 1847 года река вышла из берегов и затопила весь город, Глубина воды достигала от двух до шести футов. Погибло более девятисот голов скота, разрушено много домов. В память об этом событии мэр приказал воздвигнуть сей обелиск. Да оградит нас бог впредь от такого бедствия!..

С превеликим трудом профессору Мокрице удалось перевести надпись. (...) Вот этот перевод

“Одна тысяча восемьсот  сорок семь лет назад (огонь?) объял  весь город и испепелил его. Спаслось всего около девятисот душ, остальные  погибли. (Король?) приказал установить сей камень, дабы.. (непереводимо).- предотвратить  повторение такого бедствия”.

Марк Твен. Ученые сказка для примерных пожилых  мальчиков и девочек.  

Для того. чтобы перейти  к основной теме статьи, нужно прежде всего определиться с понятиями.

Начнем с того, что  необходимым условием хотя бы поверхностного взаимопонимания людей является информационный обмен. Информация существует для нас в виде последовательности мыслей, ощущений и предчувствий, совокупности образов, желаний и галлюцинаций. Количество, качество и динамика информации определяют практическую деятельность личности, в том числе — и характер общения. Понять другого человека — значит организовать свои информационные потоки так, чтобы: они соответствовали его мышлению. А поскольку читать мысли мы не умеем, то, чтобы передать информацию, ее необходимо перенести на материальный носитель — иначе говоря, закодировать.

Назовем текстом упорядоченный  объем информации, предназначенный  для распространения. Превращаясь  в текст, информация заведомо искажается. Чаще всего, она упрощается, что выражается обычно в ограничении толкований. Если же количество содержащейся в тексте информации возрастает со временем, он начинает жить самостоятельной жизнью. Назовем тексты, приближающиеся по сложности структуры к человеческой психике и способные к независимому существованию, информационными объектами.

При чтении любого текста — пусть даже и не являющегося  информационным объектом, — неизбежно  второе искажение: информация, заложенная в него, сложным образом взаимодействует  с информационными потоками читателя. В результате он может воспринять эту информацию хоть сколько-нибудь адекватно не столько в силу своих личных качеств, сколько в силу того. что принадлежит к одной культуре с автором, или, иначе говоря, находится в одном с ним информационном пространстве.

Если же автор и  читатель принадлежат к различным культурам, задача информационного обмена между ними усложняется многократно. Установление соответствия между разными областями информационного пространства будем называть трансляцией.

I. ФИЛОСОФИЯ ПЕРЕВОДА

Одним из наиболее простых  примеров трансляции является перевод с одного языка на другой — совокупность операций, устанавливающих соответствие между текстами, принадлежащими разным культурам. Если исходный и транслированный тексты совпадают, языки, между которыми устанавливалось соответствие, можно назвать эквивалентными. Понятно, что в большинстве случаев ожидать полного совпадения между текстами переводчику не приходится. В лучшем случае языки окажутся адекватными: почти для всех понятий операция трансляции будет обратима. При адекватности языков количество “непереводимых выражений” относительно мало по сравнению с их общим словарным запасом. (Кстати, далеко не все языки являются адекватными. Эскимосский язык, например, не содержит абстрактных понятий. Представьте себе перевод на эскимосский учебника геометрии).

Факт наличия непереводимых  языковых конструкций является результатом  различия культур, “Непереводимость”  есть следствие того. что в рамках одной психики не могут одновременно реализовываться взаимоисключающие  информационные структуры. Найдите немецкий аналог известной строки Некрасова:

“Как женщину, он Родину любил”, если “Родина” на немецком —  “Фатерланд”, слово мужского рода... А вот пример обратный: меч Роланда по-старофранцузски звучит как “spatha” — слово женского рода, и умирающий воин обращается к оружию, как к возлюбленной. Читаем в переводе Ю.Корнеева: “Мой светлый Дюрандаль, мой меч булатный, как ты на солнце блещешь и сверкаешь!”.

Подобные примеры  не единичны. Если они и представляют собой исключения, то, скорее, в лучшую сторону. По крайней мере ясно, что именно автор хотел сказать. Известно, что перевод содержит ошибку, известен характер этой ошибки. Суть текста может быть отражена а подстрочном примечании.

Обычно же дело обстоит  гораздо хуже: переводчик не отдает себе отчета в том, что при транслировании понятий поменялся контекст, а с ним — ассоциативные ряды и смысл исходного текста.

Закономерен вопрос: что означают определения “точный  перевод”, “грамотный перевод”, “хороший перевод”? Вообще, какую задачу общество должно ставить перед переводчиком?

“Переводчик в прозе  — раб, переводчик в стихах —  соперник” — эта фраза придумана  поэтами, свысока относящимися к  любой иной форме литературной деятельности. Поэтическая строка и в самом  деле более структурирована, более  информативна; в поэзии зависимость текста от особенностей языка (например, фонетических) влияет не только на содержание, но и на форму произведения. Однако, разве прозаику безразличен ритм — аналог размера, разве он не пользуется аллитерациями, ассоциативной символикой? Или, может быть, беллетрист пренебрегает контекстом, игнорирует подтекст: второй и третий уровни восприятия, мифологические и фольклорные пласты реальности? Пожалуй, адекватный перевод прозы, где лингвистические особенности текста не лежат на поверхности, но во многом определяют восприятие читателя, выглядит сложнее, нежели перевод стихотворения... В любом случае, это задачи одного порядка: задачи на трансляцию, на построение соответствия между культурами отнюдь не являющимися эквивалентными.

Если говорить практически, то мы всегда ставим перед переводчиком два взаимоисключающих требования:

1. Переведенный текст  должен быть максимально близким  к тексту оригинальному.

2. Восприятие перевода  человеком иной культуры должно  быть максимально близким к  восприятию оригинала человеком культуры первоначальной.

Но, как правильно  отмечал мелкий грызун Шиншилла в  одной из сказок Ф.Кривина, нельзя увидеть  бегелопу. Или уж это бегемот, или антилопа. Следовательно, оба эти требования, по сути, исключают друг друга. Аутентичность переводного текста и иноязычного оригинала подразумевает несоответствие культурного контекста, определяющего восприятие. Д.Голсуорси, описывая привычную его читателям обстановку, упоминает памятник Фошу. Не спрашиваю, где находится этот памятник и как он выглядит. Но хоть кто такой маршал Фош, все знают? Боюсь, в лучшем случае это имя ассоциируется у русского читателя с давно забытой школьной программой.

Текст сохранился. Контекст исчез.

Так что же: для обеспечения правильного восприятия нужно превратить памятник Фошу в мавзолей Ленина, а Форсайта переделать в Иванова? Если следовать второму требованию, да. Но тогда придется последовательно трансформировать и другие реалии, и в результате возникнет роман, полностью соответствующий замыслам Голсуорси по контексту (то есть — взаимодействующий с русским читателем так же, как оригинал — с английским), но полностью отличающийся от пего по тексту.

Между двумя крайностями  возможен целый спектр переводов, различающихся  степенью аутентичности текста и  адекватности контекста.

Голсуорси, как известно, избежал “контекстуального перевода”. К счастью ли, к сожалению ли — к фантастике у нас относились с меньшим пиететом.

Сравним ряд переводов, скажем, Дж. Р. Р. Толкиена. К тексту романа “Властелин Колец” ближе всего, по-видимому, ФЛП-шные распечатки. К контексту — “Хранители” — перевод 1-й книги романа работы А. Кистяковского и В. Муравьева (М.: Радуга. 1987).

Давайте поставим мысленный  эксперимент. Пусть в качестве переводчика  у нас поработает азимовский Р. Даниэл. Допустим, что его позитронный мозг способен вместить всю совокупность русской и английской культур — не говоря уж о словарях, грамматике, синтаксисе и прочей формалистике. Короче, переводчик идеальный. Поручим ему многократно транслировать книгу Дж. Р. Р. Толкиена, являющуюся. несомненно, информационным объектом, с английского языка на русский и обратно. Прикажем роботу после каждой трансляции полностью забывать предыдущий текст, тогда его перевод каждый раз будет совершенно независимым.

В результате мы получим определенную последовательность переводов. И вот вопрос будет ли эта последовательность сходиться — где-нибудь там, в бесконечности (времени Р. Даниэла нам не жалко)? Или, напротив, тексты будут все более и более отличаться друг от друга, и процесс трансляции приведет к генерации новых информационны” объектов? Или поведение системы окажется еще более сложным?

Дополнительный вопрос: что за объект представляет собой  вся бесконечная совокупность переводов? Каковы его свойства? Образуется ли в процессе многократной трансляции новое качество?

Разумеется на практике поставить такой эксперимент  невозможно. Пока невозможно Тем не менее, сформулированные выше вопросы  имеют смысл и хорошо бы знать  ответы на них прежде, чем мы попросим какого-нибудь безответного Р. Даниэла установить информационный объект между двумя информационными зеркалами.

Подведем итоги.

1. Даже в рамках  единой культуры взаимопонимание  людей осложнено наличием текста-посредника.

2. Перевод с языка  на язык есть трансляция между  множествами не являющимися эквивалентными. Поэтому дважды транслированный текст не может совпасть с исходным, а результат многократной трансляции непредсказуем.

3. Требования аутентичности  текстов и соответствия восприятия  исключают друг друга и не  могут быть выполнены одновременно. В связи с этим переводы можно разделить на классические — ориентированные на автора и текст, и авангардистские — ориентированные на читателя и контекст.

4. Перевод не может  быть эквивалентен исходному  тексту, каким бы ни был этот  текст, и какое бы значение мы ни вкладывали в понятие “эквивалентен”.

II. ЛОГИКА ПЕРЕВОДА

Правила классического (или “текстуального”) перевода до определенной степени могут быть формализованы.

1. Следует стремиться  к максимальной аутентичности понятий в оригинале и в переводе.

2. Выражения, имеющие  на языке перевода нулевой  семантический спектр, даются в  транскрипции (“дао”, “карма” и  т.п.).

3. Имена и названия  переводятся в соответствии с  установившейся традицией.

Последнее правило, конечно, противоречит предыдущим. Однако ни переводчику, ни издателю не удастся убедить публику в том что персонажа повестей Марка Твена звали Хаккелбэри Финн, что имя Мария по-английски звучит, как Марая, и что сказки Кэрролла повествуют о приключениях девочки по имени Элис. Сомневаюсь я и в том, что существует необходимость превращать принца Корвина в Кевина, а его сына — в Мелина. (Тогда почему бы не обозвать Роберта Фишера Робэтом Фиша?).

Трансляция имен представляет собой едва ни не главную трудность  классического перевода — здесь несоответствие контекста выступает в зримой форме. Имя лишено смысла и воспринимается чисто фонетически. Культурная традиция содержит определенные правила восприятия звукосочетаний — в разных культурах разные. Так. в русскоязычной среде имена Маша и Мэри может носить героиня сказки, а имена Мария и, тем более, Марая — нет. Алиса — идеальное сказочное имя, а Элис больше подходит для детективной повести. Имена Кейт и Джиллиан вообще не осознаются как женские

Есть и другая сторона  дела. Тройка имен — Илья, Никита (Добрынин) и Алеша — из повести В.Губарева “Путешествие на Утреннюю звезду” содержит намек, прозрачный только для русского читателя. Но точно так же исполнены скрытого смысла и многие западноевропейские имена — Артур, Ричард, Роланд, Жанна.

Вариантов решения  этой задачи не счесть. Чаще всего имена  даются в буквальном написании: Robert — Роберт, иногда — в транскрипции: Alice — Элис. Используется и нечто  среднее: Kate — Кэт (хотя правильнее — Кейт). Имена формально переводят  на русский язык: Kate — Катя, Julia — Юля,. контекстуально транслируют: Аня в стране чудес, Соня в стране чудес, русифицируют: Виолетта. Нэнси.

К массе недоразумений  приводит “смысловой перевод”: Бильбо Торбинс, Фродо Сумникс, Мелкин, Лавр Наркис или Сюслень Маслютик и пр. (Читая мемуары Д.Бьюкенена, я с трудом идентифицировал хорошо знакомые мне корабли английской эскадры. Переводчик превратил “Лайона”, “Куин Мэри” и “Принцесс Ройял” (“Lion”, “Queen Mary” “Princess Royal”) в “Льва”, “Королеву Марию” и “Принцессу”.

В двадцатые годы в  военно-исторической литературе распространилась традиция давать иноязычные имена и  названия на языке оригинала —  хорошая идея, но, увы, неприемлемая для художественного перевода.

4. Конструкции, обладающие  широким семантическим спектром, переводятся “по контексту”.

Другими словами —  как бог на душу положит. И какой бы вариант не выбрал переводчик. его обязательно обвинят в пренебрежении оригиналом. Конечно. “Pattern” в “Хрониках Эмбера” Р. Желязны не означает “Лабиринт”. Что делать переводчику? Давать транскрипцию? Предлагать читателю трехстраничную сноску об употреблении термина “Pattern” в английском языке (образец, модель, форма, выкройка, узор, стиль, лекало и т. д.)? Или, следуя примеру безымянного переводчика-любителя, продублированного М.Гилинским, предпочесть термин из ассоциативного ряда? И то плохо, и другое, и третье.

Еще хуже обстоит дело с формализацией перевода, сохраняющего контекст. Переводчик оказывается в  положении конструктора, которому предлагают скопировать новейший американский истребитель и при этом предупреждают, что аналогичных двигателей промышленность не производит, отечественный радиолокатор весит двенадцать тонн, а для питания бортовой ЭВМ требуется дополнительная электростанция, не говоря уже о том. что термоустойчивой пластмассы тоже нет... но тактико-технические данные должны, тем не менее, строго соответствовать.